Допустимая граница ухаживания

Долли Фикельмон вышла замуж за человека старше себя в два с половиной раза, вышла по расчету, – обычное для того времени дело, когда пожилые любители девочек покупали молоденьких бесприданниц, а молодые мужчины продавали себя богатым наследницам. Приданое служило невесте гарантией не остаться старой девой, потому что мужчина в моногамном обществе, продавая свою свободу и верность одной женщине, хочет компенсировать хотя бы деньгами подобного рода издержки, весьма для него ощутимые.

Брак не был безоблачным, поначалу Фикельмоны едва не развелись. Причиной скандала был ее ровесник Ришар Актон; однако благоразумие взяло верх, да и боевой генерал, дипломат и потомок крестоносцев граф Фикельмон сумел внушить молодой жене уважение. Он был хорошим человеком, но что-то не давало покоя супруге посла… может быть, крайняя юность?.. Красавчик Актон в страшнейшем горе уехал, влюбленные переписывались, годами поддерживая невинную платоническую связь, на которую старый муж поглядывал искоса, но сквозь пальцы.

О Пушкине она слышала неоднократно - от эксцентричной матери, влюбленной в поэта, как кошка. Говорят, безумие заразно; иногда так же заразна и любовь. К их встрече она была уже изрядно накручена… и не почуял ли сходу он ее интерес? Дарья Федоровна скрытна и пишет дневник для вечности (и немного для мужа), но временами дает осечку и она.

Она нашла его «невозможно некрасивым». Для эстетки Долли внешность значила многое, каждого нового знакомца она прицельно и высокомерно оценивала с точки зрения привлекательности, а также манер и обаяния. Он появляется, она немного разочарована: смесь обезьяны с тигром. Но «беседует он очаровательно», они сближаются, и где-то, как-то, на каком-то маскараде он делает попытку приударить за красивой женой посланника. Для нее это была самая веселая зима в Петербурге.

«В прежнее царствование нравы были строже, удовольствия, особенно в последние годы, были так редки, что на всей общественной жизни лежал оттенок большей серьезности, большей степенности. Сейчас всё постепенно становится розовым, более радостным».

Дамы флиртуют напропалую, и она в том числе - и, конечно, с поэтом.

«Более строгий ум вряд ли бы одобрил столь независимое поведение молодых дам, их страсть к роскоши и обожанию, это постоянное их общение с молодыми придворными. По сути дела ни к чему дурному сие не привело».

А если все так невинно и ни к чему не обязывает, так почему бы нет?..

«Восхищение, галантность, смех и танцы ныне стали девизом. Это только начало, посмотрим через два года, чем сие обернется для общества. Мне любопытно и весьма забавляет… Одному Господу ведомо, сколько кокетства все это само по себе породит! Я легко рассуждаю об этом, я в пристанище (курсив Д. Фикельмон), меня влекут и доставляют удовольствие только волны этого бурного моря. Мне приятно, когда меня находят красивой и немного за мной ухаживают. Почему бы не повеселиться! Ведь я очень хорошо знаю допустимую границу для этих ухаживаний!»

Ее надежно охраняют дом и потомок крестоносцев. Она беспечна – почему не повеселиться? Мужчина ей нравится, но она знает границы и никогда их не перейдет…

Ой ли?

Вяземский не совсем был прав, удивляясь странному бесчувствию столь падкого до женской красоты поэта. Профиль Дарьи Фикельмон появляется в арзрумской тетради уже в 1829 году; он думал о ней - по крайней мере. Поухаживал, она очертила границы, возможно, несколько высокомерно указав на место.

Ну… нет, так нет.

Тогда ему было не до нее.

В марте он уехал – резко, стремительно, и в самом жалком состоянии. Маменька убивалась, Долли обеспокоилась. Заскучала – он применил хороший пикаперский прием. Засомневалась: не перегнула ли я палку? - как та курица: не слишком ли быстро я бегу?.. Сначала она отвергла поклонника, а когда он ушел, послала вслед письмо – первая. Ох, и поухмылялся, должно быть, поэт! С этой минуты он мог делать с ней все, что хотел. Чтобы балансировать на острие, отталкивая и притягивая снова, нужно иметь много опыта, а у Дарьи Фикельмон его не было. Однако в то время голова бедного Пушкина была занята совсем, совсем другим; шел первый месяц его помолвки, - и он ответил осторожно, вежливо, не без примеси яда: тебе, оказывается, от меня что-то нужно?..

Ее покой был нарушен; обе кутузовские дамы наперебой расспрашивают Вяземского – неужто неугомонный поэт женится? Летом он приезжает в Петербург, и она отмечает: 

 «Никогда он еще не был так любезен, столь полон воодушевления и веселости в разговоре. Невозможно быть менее претенциозным и более остроумным в манере выражаться»( курсив Д. Фикельмон). 

О да! Эти строчки в дневнике Дарьи Фикельмон подчеркнуты. Если бы он взялся за дело, возможно, «Пиковая дама» появилась бы на два года раньше.

В феврале он ведет невесту в ЗАГС… пардон, в церковь; любопытство, сгубившее не одну Еву, разгорается до предела. В начале лета Долли пишет, как хороша молодая, как он влюблен, ее снова коробит его некрасивость, но вопреки себе она задумчиво отмечает: «Когда он заговорит, забываешь о тех недостатках, которые мешают ему быть красивым. Он говорит так хорошо, его разговор интересен, без малейшего педантизма и сверкает остроумием» (курсив Д. Фикельмон). 

Дачный сезон закончен, а в городе снова начинаешь думать о тех, кто нам безразличен, подчеркивает она. Долли заговаривает себе зубы: он ей не нужен, - но опять и опять приглядывается к его жене. Ни об одной хорошенькой мордочке она не пишет так много, как о мадонне Пушкина. Хороша, хороша… и о том, что рядом с ней он перестает быть поэтом, и о его волнении, тщеславии мужа красивой женщины, и о страдании во всем облике Мадонны, о непременно трудной ее судьбе… Во всем этом читается ревность; Дарья Федоровна мимоходом бросает: бог знает, умна ли она. Супруг рьяно утверждает – о да, умна, конечно!..

Так прошел год. Острота чувств несколько приугасла. Мадонна качает первого своего ребенка, а он замечает, что вокруг, как и раньше, живут и здравствуют красивые женщины. Молоденькая Соллогуб, Мусина-Пушкина. И Дарья Фикельмон, что утратила способность обороняться по причине банальной ревности. Чем меньше женщину мы любим - отметим еще один безоговорочный прием обольстителей. Она пренебрежительно отмечает, что красавица Натали при всей своей поэтичности совсем не умна, и даже воображения, кажется, не имеет, она возбуждена, весела – никогда еще ей не было так весело в Петербурге… два года назад внучка Кутузова дала «некрасивому» сочинителю от ворот поворот, а сейчас назначила свидание у себя дома.

Увы, осечка. Счастливые часов не замечают – то, что она потеряла чувство времени, свидетельствует в пользу графини Долли Фикельмон, вернее, в пользу ее неопытности и... любви, конечно. Ах, ей не хотелось с ним расставаться!..

Утро. Паника – как выйти. У печки дворецкий с охапкой дров, и она почти падает в обморок. Он не влюблен, женат, для него это только матч-реванш, а потому обходится с ней весьма неласково, и она берет себя в руки…

Такие истории бывают. Ну, попались, выкрутились. Подкупленный поэтом дворецкий молчит. Вскоре его Германн, спускаясь по той же самой лестнице, будет думать о любовниках, которых водила к себе старая графиня… конечно, это мысли самого Пушкина, когда он шел от графини Долли…

Четыре месяца она не могла без дрожи вспомнить об этом происшествии. А поскольку из всех чувств у ее любовника имелось в наличии ущемленное самолюбие да чуток извечного мужского любопытства, роман их окончился стремительно – едва начавшись. Сосуществуя в одном кружке, они не могли не встречаться, однако мужчина уцепился за предлог в виде дворецкого и разорвал отношения. Надо сказать, единственное свидание недешево ему обошлось; на другой день Пушкин всучил непрошенной «крысе» 1000 рублей золотом – это в его-то положении. Как едко отметил Бальзак, порядочные женщины обходятся мужчинам дороже, нежели кокотки.

Дарья Федоровна, неутоленная, обиженная, крепко загрустила...

И повод к этому, конечно, имелся - author.today/reader/400996/4121675