Мне наконец тепло

Помню осень была, должно быть октябрь или конец сентября. На мне дрянные сапоги из кожзама, пальто, отданное какой-то подругой сестры, с цветастыми катышками на рукавах, давно вышедшее из моды. Помню было холодно и мокро. Сапоги пропускали воду. В тесном пространстве ворочались подмёрзшие пальчики ног – грели другу дружку как умели. Пальцы рук вторили им и тоже мёрзли. Помню постоянный умеренный холод: в дороге; в вонючих маршрутках; в поездах, где через вагон топили так, что чертям в аду жарко, либо морозили до стука зубов. Холодно было в бетонных чужих коробках. Я много лет спала на полу на тонком матрасике и перешла на диван сравнительно недавно. Но полы были разные. На последних было тепло, на первых – невыносимо холодно.

Было холодно и мокро в аудиториях университета, в глазах одногруппников, в моих собственных глазах. Жила от выходных до выходных и тихо плакала, когда не было денег поехать домой. Там печь. Прижмёшься к ней щекой в двенадцатом часу ночи и млеешь, а весь дом спит. Это дом, это не бетонные стены, за которыми голоса чужих равнодушных мне людей. Это дом, где горячий чай с душицей, где материны руки в мучной пыли и щедрое на тепло одеяло.

Годы прошли. Денег не прибавилось. Сапоги по-прежнему пропускают ледяную воду из Челябинских луж, а в шкафу очередное отданное задаром пальто. И всё также, дай Бог, плюс десять за окном. Одна только разница – теперь не холодно.

Тепло, когда ложусь спать, чувствуя родное дыхание за спиной. Тепло, когда вижу сообщение от мамы, сестры, папы, друзей, далёких родственников, коллег… тепло стоять на кухне с кружкой за шестьдесят девять рублей, в которой добротно разведён растворимый кофе за двадцать семь рублей. Тепло входить в обшарпанный хмурной офис. Там тепло даже когда невыносимо холодно!

Мне тепло, но не докричаться до той дурочки восемнадцати лет, что тепло не снаружи, а с нутра. Там, под корочкой очерствелого сердца всегда будут цвести душистые цветы, а тропка через лес, присыпанная хвойными иголками, приведёт в приземистый домик бабы Мани.

Там, под городской штукатуркой прячется маленькая тёплая, не знавшая мирского зла, я, и только ей по силам согреть то, что не греется самыми раскалёнными батареями. И только её глазами, незамутнёнными информационным шумом, видится красота мирского, простого, обыденного, самого дорого и не купленного никем.

Время десять вечера. Последние интервьюеры доделывают свои визиты: шлют мне весточки о завершенной работе; кто-то шлет мемы; кто-то проклятия на мою голову. За окном шумит ночная дорога. Мерцают далекие огоньки города. Пора спать.