Не обещайте деве юной

Осенью он перевез жену в Умань, сам же уехал в Тульчин. С сестрой Софьей проживала она вдали от мужа, «навязанного семьей». Казалось бы, какая удача: он далеко, она сама по себе... благоверная старого Керна была бы счастлива. Сергей Григорьевич нагрянул в конце декабря, после ареста Пестеля, жег бумаги, спешно перевез жену к родителям в Болтышку, а сам без передышки помчался назад. Какой удачный брак для той, которую выдали замуж насильственно, верно? Однако, эта девочка, будучи уже на сносях, пишет «старому» мужу слезные письма – и заметьте, ни о каком чувстве долга или сострадании к каторжнику в то время и речи не шло; беременную Машеньку оберегали и муж, и ее родное семейство, ей не сообщили ни о восстании, ни об аресте обоих братьев, да и об участии Волконского в заговоре еще никто не знал.

«Дорогой и горячо обожаемый Сергей, - в праздничный день 31 декабря 1825 года пишет насильственно выданная взамуж Машенька. - Я не могу тебе сказать, насколько мысль не видеть тебя делает меня печальной и несчастной, потому что, несмотря на надежду, которую ты мне даешь — приехать к 11-му числу — я слишком хорошо вижу, что ты говоришь это для того, чтобы немного успокоить меня, так как тебе не позволят отлучиться».

«Дорогой мой, обожаемый, мой кумир Сергей, - пишет она дальше, - я умоляю тебя во имя всего, что тебе дорого, выписать меня к тебе, если решено, что ты должен остаться на своем посту».

Приезжай хоть на денек, хоть на часок… ее не столько огорчает мысль родить вдали от «обожаемого Сергея», сколько в ужас приводит перспектива «остаться в Болтышке два долгих месяца» без «кумира». Совсем по-детски она обещает мужу вести себя хорошо: «не испустить ни единого крика во время страданий», если он возьмет ее в Умань…

Мой кумир – так не пишут нелюбимому человеку. Одного этого письма достаточно, чтобы согласиться с Александром Раевским: в своем браке Мария Волконская должна была винить только себя и свою влюбленность в героя – слепую и фанатичную, - которой впоследствии неоднократно попрекнут ее родственники.

Опросталась она после Нового года и пока страдала, «ядовитое семейство» перессорилось, решая, где ей рожать: в кресле или на кровати. Победил генерал, ее оставили в кресле, на что Мария Николаевна в своих мемуарах заметила – не без сарказма: «Воля мужчины, как всегда, взяла верх».

Отметим эту «волю мужчины», а также то, что в семье Орловых, как посмеивались друзья, командовала генеральша, а не генерал, что Елена фыркнула, и старый Раевский смирился, хотя уже не прочь был отдать вторую дочь разведенцу, что Мария яростно противостояла отцу в праве последовать за мужем на каторгу… и многое другое учтем… но об этом после. А пока – получив известие о рождении сына, князь вымолил у начальства крохотный отпуск и успел взглянуть на младенца, а по возвращении был арестован.

Мария Николаевна ни словом не обмолвилась в своих «Записках» о январском приезде мужа, и это дало досужим сплетникам повод упрекнуть Волконского в безразличии к первенцу…

…и сколько, сколько таких упреков! Биографы знаменитой Волконской, превознося самоотречение женщины, удивительным образом принижают ее мужа; сто последних лет декабрист Волконский находился в тени своей жены. Муза Пушкина, муза Некрасова – Мария, случайно оказавшись в орбите больших поэтов, заслонила князя Сергея; удивительно, но декабриста Волконского мы знаем в первую очередь как супруга «возлюбленной» Пушкина – это вопиющий пример того, как легенды искажают действительность – по принципу кривых зеркал.

Об упреках, и почему не стоит связывать судьбу с принципиальными людьми - author.today/reader/478594/4645189