Грусть и счастье, дописана третья книга.

— Ну вот, — сказал он, глядя на страницы, где буквы ещё тёплые от мыслей. — Кажется, всё.

Мир, который жил за словами, ещё дышал. Где-то там, за границами текста, Лир шёл по своим руинам. Тэйя спала — спокойно, впервые за века. Ветер шевелил пепел Энры, и в этом пепле прорастали новые ростки. Всё продолжалось — без автора. И оттого особенно правильно.

Он закрыл рукопись, но не с сожалением — с лёгкостью. Словно опустил якорь после долгого плавания. Ведь каждая история, если она настоящая, однажды отпускает своего создателя, чтобы стать чьей-то ещё.

И теперь она принадлежала миру. Тому, кто случайно найдёт её на полке. Тому, кто дочитает до конца и задержит дыхание. Тому, кто, быть может, в какой-то миг узнает себя в словах — и чуть-чуть изменится.

Автор поднялся, провёл ладонью по обложке — как по плечу друга, с которым прошли через всё.

— Спасибо, — тихо произнёс он. — За то, что позволила мне быть твоим свидетелем.

И в ту секунду стало ясно: конец — это не граница. Это просто дверь.
Она остаётся открытой, пока кто-то верит в тот свет, что был за ней.

(пауза. дыхание. шелест бумаги)

— До следующей истории, — сказал он.

И ушёл.
А книга — осталась.