Тюремный разврат

От Рылеева ниточка потянулась к Трубецкому. Впрочем, Николай вспоминал, что узнал о диктаторской роли князя от «Бестужева Московского полка», т. е. от Михаила Александровича, - бестужевского семени на удивление много было в этом заговоре, как и муравьевского.

Надо сказать, князь с недавних пор чувствовал усталость от тайных дел, он даже как-то попросил у заговорщиков, чтобы те отпустили его в Киев, где он числился по службе, а 13 декабря послал Михаилу Орлову письмо, испрашивая дозволения передать ему свои диктаторские полномочия. Он тревожился за исход дела, этот храбрый полковник, чью смелость в свое время отметил Наполеон, оробел не от страха, а от сомнений, он предчувствовал неудачу. По словам М.Н. Покровского, это была обычная история «храброго солдата, становящегося трусливым генералом». Многие и многие из тех, кто имел реальную силу и присоединился к обществу, когда «конечное его действие представлялось в неизвестной дали», предпочли отречься, стоило этой «дали» замаячить непозволительно близко. Вступив в тайные общества в послевоенной горячке, с годами они обрели должности, вес, обзавелись семьями, нажили житейскую мудрость и опыт, и предпочли отстать от опасных мечтаний юности. В мемуарах он называл отступников: Граббе, Гурков, Горчаков, Бибиков, два Муравьевых, один из которых впоследствии стал сибирским генерал-губернатором, братья Шитовы...Сомневался и князь Трубецкой, но все же вышел на Сенатскую площадь и только там дрогнул.

Полки стягивались медленно, он понимал, что дело уже проиграно, - и не перенес этого чудовищного давления – ощущения громадной ошибки, сломавшей жизнь ему и его близким. Он ушел очень тихо, а вечером укрылся в доме своего шуринаЛебцельтерна, на неприкосновенной территории австрийского посольства. Николаю пришлось вести переговоры о его выдаче. Не одно невольное предательство бывшего диктатора погубило восстание, однако его бегство с поля боя повлияло на общий исход, парализовав войска декабристов. 

В своих весьма подробных воспоминаниях князь Трубецкой пропустил 14 декабря, ограничившись одной сухой фразой:

«Происшествия 14 декабря и последующих дней известны».

Лгать ему не позволяла совесть, говорить правду оказалось выше сил.

С.П. Трубецкой

К его чести, он не сразу дал показания. И Трубецкой, и Николай описали в своих мемуарах первый допрос, и оба свидетельствуют, что арестант запирался. Гедиминович, отпрыск картлинских царей (дедом его был грузинский царевич Александр – еще тот смутьян), Трубецкой, как и Волконский, имел все, о чем только можно мечтать: титул, состояние, близость к царской фамилии,- и Николай был предельно возмущен. Что в этой голове? – наставил он палец на лоб «диктатора». - Вы – и с этой дрянью?.. 

Внук царевича оставил своих товарищей и смел надеяться, что неучастие в бунте делает его невиновным. Однако новый император, в отличие от предыдущего, считал, что искоренять преступления нужно еще в головах. Бегство с поля боя не снимало вины с «диктатора»; к тому же в доме у него отыскалась улика. Как гласят «Записки» Николая, это была «черновая бумага на оторванном листе, писанная рукой Трубецкого, особой важности; это была программа на весь ход действий мятежников на 14-е число, с означением лиц участвующих с разделением обязанностей каждому».

Уверять, будто он ничего не знает о тайном обществе, оказалось бессмысленно. Он еще твердил: «Я невиновен», - по воспоминаниям императора, он был уверен в своей правоте и отвечал крайне дерзко; мемуары Трубецкого говорят примерно о том же: они с государем почти кричали друг на друга; у последнего временами от обиды прорывался жалобный тон… а вот дальше их показания сильно разнятся.

Трубецкой повествует о своем послании жене, которое его заставил написать император. Последний же рассказывает, как князь, увидев злосчастную улику, рухнул перед ним на колени. Его апломб тут же исчез. В действительности, вероятней всего, было и то, и другое, каждый не солгал, но скомпоновал наименее болезненный для него вариант. Декабрист на коленях оказался крайне неудобен для последующих эпох, романтизирующих героев 14 декабря, однако сложно заподозрить во лжи императора, ему не было резона врать; к тому же его показания подтвердил великий князь Михаил Павлович, который застал мужчин в этот весьма неловкий момент.

Не перед царем он упал – в тот миг Николай Павлович олицетворял для него судьбу; не страх подогнул колени того, кто некогда не кланялся даже пушечным ядрам, а все то же мучительное ощущение непоправимой ошибки. Ведь он же предчувствовал…

Многие не хотели верить молве. Якушкин-младший в своей командировке в Сибирь познакомился с князем; тот произвел на него неизгладимое впечатление, впечатление человека «исключительно порядочного». Сведения Якушкина о декабристах в письмах того времени зачастую полны слухов и недобрых характеристик; сплетни о Трубецком он повторить не решился, такое громадное уважение вызвал в нем этот человек. Он отказался верить наветам; сам же Трубецкой впоследствии не желал что-либо оспаривать или опровергать:

«Знаю, что много клеветы было вылито на меня, но не хочу оправдываться. Я слишком много пережил, чтобы желать чьего-либо оправдания, кроме оправдания Господа нашего Иисуса Христа».

Однако клевету, как правило, опровергают. После амнистии князь Трубецкой, потерявший в Сибири жену, замкнулся в узком кругу друзей и родственников.

Архивные документы - вещь безжалостная. Ему дали бумагу, и он стал писать...

Что Якушкин-отец называл тюремным развратом - author.today/reader/478594