Вот вам палочка - тыкайте меня

Я не из тех, кто ищет легких путей. Не успел отгреметь "Песок", а у меня очередная "военка" родилась в голове. Признаюсь честно, начало романа лежало в столе довольно долго, возможно, даже год. И всякие другие наброски все копились и писались, писались и копились, пока у меня наконец не хватило смелости честно признаться себе, что я хочу продолжать и писать новую историю нового ветерана войны. Единственное, что меня останавливало - объем матчасти, который нужно выучить и прочесть, чтобы достоверно описывать события. А еще, как ни странно, успех "Падения" и положительные рецензии. Мне страшновато браться за новую объемную работу того же жанра, потому что не хочется подвести и свои ожидания, и читательские.

Но против музы не попрешь. Вот вам кусочек начала. Рассматривайте его как палочку, которой меня нужно периодически тыкать и спрашивать "Але, ты там живая? Ты там пишешь? Ну-ка быстро размяла пальчики". Засим, отдаюсь на ваше растерзание и милость.

Будильник зазвонил резко и пронзительно, но из сна он меня не вырывал – годами выработанная привычка дала о себе знать, и я открыл глаза на пару минут раньше.

Каждое утро на протяжении долгих лет будильник оглашал дом своей трелью в одно и то же время, и каждое утро я изумлялся одной и той же вещи – абсолютной свободе действий. Я мог делать что угодно. Я мог продолжать валяться, а мог встать и приготовить завтрак. Мог включить телевизор, а мог выйти на улицу и стоять там с чашкой кофе. Я мог все.

Будильник поддерживал мою связь с реальным миром, служил этакой ниточкой, которая связывала меня и окружающую среду. Нет больше полковника Кэдфилда – есть старина Джош, сосед Джоши, который каждое утро почему-то придерживается своей глупой привычки вставать ни свет ни заря.

- Эй, сосед Джоши! – приветственно махал мне рукой Тим на протяжении уже нескольких лет,- как пробежка?
Я молча поднимал вверх большой палец и кивал ему, а он радостно скалился мне в ответ, а потом возвращался в свой дом, и я слышал, как он своим громким голосом зовет жену, чтобы она наложила ему бекона в тарелку. Я был почти уверен в том, что так оно и было. Такие парни, как Тим, не зовут жен просто так, чтобы сделать им сюрприз или поцеловать без повода. Он любил ее, по-своему любил, но его искренне изумляло, что у нее могли быть свои дела или интересы.

Когда я возвращался домой, я снова был предоставлен сам себе. Во время пробежки все было очень просто: раз-два, раз-два, не сбиваться с ритма, пробежать определенное расстояние. Дома снова начинались трудности. Сколько времени принимать душ? Больше десяти минут или строго пять? А может, три, и не заморачиваться? Что надеть потом? Чем мне заниматься?

Я не работал каждый день, скорее, я сам себе устанавливал график. Меня взял в свою автомастерскую старый друг детства Олли, который, помимо прочих добродетелей, обладал любовью к чопперам и огромной кустистой бородой. Когда я появился на пороге его мастерской, Олли от изумления выронил горелку, а потом проревел: «Джош, черт тебя дери!» и обнял меня своими ручищами. Так я и получил работу.

Я хожу на нее почти каждый день и провожу там куда больше, чем 12 часов. Иногда я чувствую, что мне нужно побыть одному, и тогда я просто не прихожу. Олли все понимает. В такие дни на пороге дома я обычно нахожу лотки с запеканкой или курицей: Олли посылает ко мне жену.

Мне здорово повезло с другом, а вот со всем остальным не очень. Когда-то Маргарет звонила мне, пусть и пару раз в неделю, но звонила. Сейчас я не слышал звонка от нее уже очень давно, наверное, не ошибусь, если скажу, что пару лет. Я даже не помню, в чем там было дело, только смоталась она очень быстро, раз-два, я пришел домой, а вещей уже нет. Ни ее, ни нашего сына.

О Максе я тоже ничего не слышал уже очень давно. Помню его совсем маленьким, года 4 или около того, помню, что я что-то сделал, и поэтому их вещи исчезли из дома так быстро.

Когда я пытаюсь вспомнить, становится плохо.

Поэтому я прекращаю думать о сыне и жене, одеваюсь и иду в мастерскую. Там мне нужно думать о совершенно других вещах.