Необходимое предуведомление читателю-2

Те, кто три года мне говорил под "Младшим сыном" - ну, когда же, когда? - могут идти читать. Первая часть саги о Хепбернах и их главаре выложена - "Права наследства".

История о том, как мальчик, оставшийся фактически сиротой, растет вдали от матери и воспитывается мужчинами для мужчин, сперва одним Джоном Хепберном (прадедом), затем другим Джоном Хепберном (дядей). 

История о том, как завязавшаяся в Сент-Эндрюсе детская дружба - с кузеном-богачом Хантли и нищим Хаулеттом Хеем - проходит впоследствии через всю жизнь - и через весь роман. А еще несколько кадров молодого, двадцатилетнего Роя Кемпбелла - чисто полюбоваться - который тогда, по его собственному определению, "без мозгов", и является для Босуэлла неслабым примером.

История о том, как юноша отправляется ко двору, чтоб познакомиться со сверстником-королем и получить утверждение в отцовских правах и должностях - и влипает по дерзости своей в кровную вражду, которая началась за два поколения до него и в грядущем закончится уже после его смерти, со вторым браком его дочери. 

История о сиротстве, взрослении, мужестве и значимом взрослом - и о том, как этот взрослый, совершенно неуязвимый со всех сторон, кроме одной, Джон Хепберн Брихин добросовестно отдает дань памяти покойному Адаму - через племянника, хотя для Джона это вот совсем, совсем непростая ситуация.

спойлер (показать)

Шотландия, Мидлотиан, Эдинбург, июль 1528

Ему предстояло еще одно прощание — в Босуэлл-Корте он оставлял железного Джона. Джон Хепберн паковал свои книги, бумаги и немногочисленный скарб, собираясь на постоянное жительство в епархию. В кабинете все было перевернуто вверх дном, бастард в ножнах, лежащий поперек Библии — вот подлинный образ натуры младшего дяди, как он есть. 

— Как леди-бабушка? — едва войдя, спросил его граф. Не то, чтобы он очень рвался к смертному одру старой графини, но родня есть родня. — Я успею?

— Вполне. Спасибо, абсолютно здорова, — отвечал епископ. — Это я решил, что вы слишком долго болтаетесь у придворной коновязи, ваша милость.

— Ну, я должен был догадаться, — усмехнулся граф. — Видит Бог, вы неподражаемы, дорогой дядя…

— Поедешь на юг, — напутствовал его Брихин, — передашь вот эти письма к леди-матери в Хейлс, а также горячий привет в Хермитейдж драгоценному братцу Болтону, вместе с пожеланием, чтобы он не опух от пьянства прежде, чем мы увидимся вновь. В Крайтоне подхватишь с собой Ролландстона до Лиддесдейла, и я буду за тебя спокоен… насколько, конечно, вообще можно быть за тебя хоть в чем-нибудь спокойным. Приедешь — вели МакГиллану отпустить троих бело-серых с голубятни, а то, пожалуй, братья на радостях забудут послать мне весточку. Ну? Что-то еще хочешь спросить?

— Да, — Патрик кивнул. — Я вот о чем… не рано ли еду?

Странная просьба — не приказ — короля застряла где-то на границе его сознания легким недоумением.

— Рано? — переспросил удивленный Джон. — Ты получил от Стюарта все, что мог: признание всех титулов, должностей и земель отца и деда, чего же тебе еще? Вдобавок ты — лейтенант по Юго-востоку и хранитель Марки… он заплатил нам по совести. Ко двору, мальчик мой, надо наезжать редко и на короткий срок, взяв все, что нужно, и быстро убираясь восвояси. Стюарты не приносят большого счастья Хепбернам, запомни. Оставайся Босуэллом — лэрдом Лиддесдейла, твори там, что пожелаешь, но не суйся под нос королю, даром, что он так молод. Пусть о тебе мало знают и пусть тебя редко видят, ты так прожил до сей поры и не вижу повода это менять. Тайна и безвестность еще никому не повредили.

— И это говорите вы? — расхохотался Патрик. — Вы, который, не моргнув глазом, втравили меня в заговор против Ангуса? Вы ведь просто использовали мое имя, дорогой дядюшка, и меня самого, как тряпичную куклу, в виде приманки для регента?

— Ты сам прекрасно туда втравился, — парировал епископ, слегка раздосадованный тем, что племянник так хорошо его понимает. — Тебе ведь хотелось приключений, разве нет? Так или иначе, мы уже взяли от этого дела все, что могли, и нам пора по домам. Ты — на юг, в родовое гнездо, я, наконец — на север, к себе в Брихин. Иди, простимся, едва ли мы скоро увидимся, племянничек… и не могу не сказать, что я с невыразимым облегчением слагаю с себя тревоги, связанные с твоей опекой!

И оба рассмеялись, затем обнялись. Брихина и Босуэлла всю жизнь связывала самая искренняя симпатия. И — горстка новостей напоследок, чтоб было, чем острому уму епископа развлечься в дороге:

— Кто же канцлер?

— Данбар, конечно!

Кивнул, чуть улыбнулся:

— А Морэй?

— Секретарь Тайного совета.

— Отлично. Кого он еще призвал?

— Епископы Абердина и Ротса, насколько помню, лорды Максвелл и Флеминг, и этот ваш знакомец, Уолтер Скотт…

— Да, слыхал я, что английский посол уже упрекал нашего короля в том, что он прогнал от себя людей сведущих — читай, Ангуса — и заменил их приграничным жульем. Хоумов король ведь купил с потрохами? Да еще горцы: Аргайл, Хантли, леди Сазерленд, мастер Гленкэрн. Сейчас он соберет вокруг себя крупнейших баронов королевства, а потом… — епископ размышлял вслух, как иной музыкант напевает, сочиняя кантату. — А потом он скинет магнатов, опершись на первое сословие, заменив им второе. Умно!

— Не любите вы короля, ваше преподобие.

— Да и я прочих людей-то… не очень. Если еще не заметил. Твари Божьи — одно слово. Властителя же любить и не нужно, его нужно умело использовать, чего тебе и желаю. Что, уже уходишь?

— Я что-то забыл?

— Так, граф, самую малость. Собственную печать. За государственной ты мотался в Эдинбург и обратно из Стерлинга, а твою-то личную что?

И через стол бросил в руки графа маленький кожаный кошель:

— Впредь не допускай подобной оплошности. Рассеянности не место в делах, касающихся власти и денег.

Мешочек из тисненой кожи лег в ладонь молодого графа тяжелей собственного веса, потому что именно в нем — ощутил сейчас Патрик — и была его настоящая власть, воплощенная в деньгах, землях, людях… Сент-Эндрюс, детство, Брихин и его опекунство стремительно становились тенями прошлого, отходя на второй план перед острыми соблазнами будущего. Еще раз взглянул на печать в руке — гербовый щит, увенчанный оперенным шлемом, львы, стропила, роза и якорь — потом на дядю: 

— И что, конец нашей большой игре?

Джон Хепберн рассматривал его задумчиво, пару мгновений всего, словно напрасно искал сходства с кем-то, потом, еще без сутаны, но уже в дорожном, в высоких сапогах, в узких кожаных штанах, сияя нарочитой белизной тонкой сорочки, пеной черной вышивки у запястий, привычно накинул на плечи джек рейдера. Сутана — всегда вторым слоем, всегда, и подлинное — только изнутри. 

Серые внимательные глаза, шрам на скуле, коротко остриженные рыжеватые виски.

— Я был должен, Патрик…, но не тебе, твоему отцу. И я этот долг выплатил. С Богом!

Вот, кстати, вам автограф мальчика (special thanks to sir Walter Scott):

Бесплатная часть больше половины романа, так что понять хватит, надо ли оно вам)