Эволюция Алисы в стишках Валериной

Всё мы люди, все мы человеки... И я грешна, и я Алису юзала. Каюсь, пришла с повинной.

Сразу предупреждаю: сказки не будет. 

Будет стихическая сказочка с реалистичным финалом — ибо авторица цинична и склонна к самоглуму :)

Итак, начало...

Алиса готова влюбиться

В ней намешано-наворочено — и кровей, и чертей, и сказочек,
её в детстве считали порченой, ну, а после признали лапочкой,
а сейчас она точно — кошечка, хоть не хочет, а просто дразнится:
закрывает глаза ладошками и мурлыкает: «... восьмикла-а-а-ссница-а-а»,
и смеётся — играет, стервочка, ведь не любит, а так... ласкается.

С червоточинкой, злая девочка, потерявшая нить скиталица,
а накручено-наворочено — там Хайнлайн вперемешку с Маркесом,
с ней непросто, но междустрочия обозначены красным маркером.

Он не знает, чем всё закончится: в ней огонь, но прохладны пальчики,
в нём — столетнее одиночество постаревшего Принца-мальчика,
но всё туже в клубок свивается, всё острее согреться хочется.
...спи, Алиса, усни, красавица, чудо-юдо моё без отчества...

А тут — бац, не прошло и полгода — уже разочаровалась! Причём конкретно так, я бы сказала, что и в себе.

Алиса это такая Алиса

Когда-нибудь все Алисы достигнут дна
в стремлении очень глупом себя найти.
Одна уже точно знает — нет ни рожна
внутри котелка, и Шляпнику не по пути.

Одна уже точно знает — искристый свет
имеет тенденцию стойкую перегорать,
и если уходишь — не стоит словесный бред
того, чтоб отчаянно ночью марать тетрадь.

Все звёздные ночи звенящих и гулких слов
уходят на поиски новых земель любви.
Повторы, повторы, повторы... сюжет не нов -
да нового в нашу киношку не довезли.

Когда-нибудь ты, Алиса, достигнешь дна
безбрежного мрака своей небольшой души -
так падай спокойно...
А как надоест Луна, подуй на неё легонько -
и затуши...

Кстати, да — взгляд с той стороны кроличьей норы.

Алиса пала — ниже некуда

Из всех алис на кроличьем веку
одна лишь эта падала без крика.
Кружилась сбитым ангелом в пургу —
ну, так и обозвали, поелику
подобных дур сверзалось в год по сто,
и каждая звала себя Алисой.

Отмыли.
Обогрели.
И за стол:
гонять чаи с лекарственной мелиссой —
от напрочь расколоченных сердец
простое средство действует без сбоев.

...Дрожит, как незастывший холодец,
роняет слёзы в чай и тихо воет:
известно, незабвенная любовь,
сама себе придумала, конечно...

Тащили всякий хлам наперебой:
часы с кукушкой, сломанный скворечник,
цилиндр с укромным дном, колоды карт,
кинжалы, неразменные монеты
и сдёрнутый из года месяц март,
и вяленый слегка кусочек лета.

Царапает чуть слышно скол стола,
не плачет, но молчит.
Кусает губы.
Уже шумят: «Как прорастет трава
и первоцвет взойдёт,
пойдёт на убыль
тоска — наверх, хватает без тебя!»
Всё как всегда — спасают и кричат.
Ну как их не любить, шальных ребят?

Но из дыры небесной выпал лист,
за ним — другой и следом — дождь из фото.
С ней рядом кто-то: сух, душой иглист,
слепей крота и въедливей осота.

Опять ревёт.
И мы не убедим.

...Оставили. Куда её к таким?

Оставили, как же! Не верьте Кролику — вот она, правда жизни!

Папайи хочется...

А у нас, представляешь, на окнах сменили решётки -
вместо ржавых всегдашних поставили в жёлтую клетку.
От сома-санитара воняет, как водится, водкой,
я терпеть не могу его жадные пальцы и слизкое «детка».

Знаешь, небо отсюда всё чаще и чаще лишь кажется,
и я очень скучаю — по яркой вуали закатов,
но увидеть их после таблеточной
гадостной кашицы нереально.
Я сплю.
Санитары ругаются матом.

Принеси мне конфеты... Забыла, какие мне нравятся,
помню только, что яркие синие фантики...

Ты старательно прячешь глаза...
Да, уже не красавица.
Так и этот уездный дурдом -
не обитель романтиков.

Кстати, Кролик вернулся.
Ну что ты, я видела ясно:
и жилет, и цилиндр,
и манишку, и смятые брюки.

...Нет, не нужно врачу!
Он, ты знаешь, ужасно развязный,
улыбается гадко в усы...
у него... слишком зябкие руки.

Ну, конечно, ты очень спешишь,
да, я всё понимаю -
мир реальный живёт по часам,
да ещё по дресс-коду.

Я подумала вот что — не надо конфет,
принеси мне папайю,
она чем-то похожа на солнце...

Беги...
на свободу..

А потом, между прочим, всё наладилось. Не хуже чем у людей получилось. Правда, иногда она пишет — но это же не порок.

Алиса пишет Шляпнику

Мой милый Шляпник, печальный шут,
не каламбуря о тьме и свете,
пытаюсь жить здесь, как все живут:
семья, работа, заботы, дети.
Крутясь в отлаженном колесе,
всё реже слышу иные песни,
лишь в ночи тёмной голодной бездны
не лечит мантра «как все, как все».
Мой новый доктор не стар, но добр,
привержен больше к щадящим схемам,
но мне не светит разбиться об
утёсы речи. Бытую немо.
Вяжу салфетки, варю борщи,
пеку меренги, кота гоняю.
...Банальный образ по швам трещит.
Муж крутит шашни с когтистой няней,
а мне, поверишь, и дела нет —
вполне возможно, спасибо доку.
...А так ли важно искать истоки
в режиме общем «минет-омлет»?

Пишу всё реже, читаю — то же,
поскольку новым печали множить
возможно разве что с перепоя.
Ну, исключения есть, не спорю,
да вот найди их в завалах прозы
из жизни чьих-нибудь течных тёлок.

...Мда, путь до сути, как прежде, долог.
Пошла намедни купить мимозу.
Уже на выходе — резкий звон.
Сопели в трубку. Спросили Ису.
Сбежала. К чёрту! Забыв айфон,
гуляла долго в проулках крысьих.
Продрогла в стареньком пальтеце,
но отогрела цветы в ладонях,
и всё пыталась кого-то вспомнить —
и кто-то тёмный, с больным лицом,
«Марго!» окликнул.
Меня.
Алису.

...Мой милый Шляпник, хотя бы ты,
хотя бы где-то, хотя бы с кем-то,
хотя бы между тоской и бредом,
пусть за секунду до черноты,
но — существуешь?
Хотя бы — ты?

Спросите, что в финале? Ну, как-то так... я ж говорила, цинична авторица, цинична.

Запомни меня беспечной

Подумать только, Алиса росла, росла, да и выросла,
обзавелась поначалу прыщиками, а чуть позже — грудью.
Научилась не верить дяденькам и отличать правду от вымысла
икромётных творческих словоблудий.

Подумать только, Алиса топала ножками, топала, да и вышла:
сперва из подзатянувшейся сказки, а после — замуж.
Кстати, жизнь её протекала вполне комфортно, почти неслышно.
Ну какой там любовник-шляпник! Ни к чему заваривать мылодраму.

Подумать только, что она своим детям рассказывала,
когда те тащили домой белого кролика в мятом пикейном жилете!
Муж шелестел газетой, недовольно покашливал: праздного
суесловия не выносил, но терпел, пока не вырастут дети.

Подумать только, а ведь она тоже состарилась,
перешла с каблучков полётных на серый колючий войлок.
Понятное дело, кого красит старость, которая хуже татарина.
И без того красоты оставалось всё меньше — мир сотрясался в войнах.

Подумать только... Умерла она. Что поделаешь. Я тоже умру.
Запомни меня такой, как сейчас — беспечной, отважно падающей в нору.