Информация к размышлению 18+

Гельсингфорс (ныне Хельсинки) в период Российской империи служил главной базой Балтийского флота. 

Пьяная матросня озверела. Под руководством Дыбенко и Раскольникова  творилось чудовищное насилие в отношении флотских офицеров и их семей. Следом за офицерами жертвами резни стали все, кого можно было назвать "контрой". А так назвать можно было любого. Дикие сцены матросского разгула описаны многократно. Одно из свидетельств — книга А. Ольшанского "Записки агента Разведупра" (Париж, 1927). То, что десятилетиями объявляли клеветой, теперь признает "Красная звезда" (4 октября 1997 г.), рассказывая о линкоре "Император Павел I": 

"Лейтенанта Савинского ударом кувалды по затылку убил подкравшийся сзади кочегар Руденок. Той же кувалдой кочегар Руденок убил и мичмана Шуманского. Он же убил и мичмана Булича. Старший офицер, старавшийся на верхней палубе образумить команду, был ею схвачен, избит чем попало, затем дотащен до борта и выброшен на лед".

Такие же страшные события происходили и в Гельсинфорсе. Свидетельствует капитан 2 ранга Г. К. Граф, «Новик»:

«Можно ли представить, что переживали в эти ужасные часы родные и близкие несчастных офицеров! Ведь с флотом они были связаны самыми тесными узами, самым дорогим, что у них было в жизни: там находились их мужья, отцы, сыновья и братья...Слухи о бунте на кораблях быстро распространились по городу; конечно, все передавалось в сильно преувеличенном виде. К этому времени на улицах началась беспорядочная ружейная стрельба, стали раздаваться дикие крики и то и дело с бешеной скоростью носиться автомобили. Эти автомобили, переполненные вооруженным сбродом, прорезывая воздух жуткими протяжными гудками, заставляли всех цепенеть от ужаса. В воображении семей офицеров невольно стали рисоваться мрачные, безнадежные картины. Казалось — все погибло и никто из офицеров уже не уцелеет...
Непрерывно трещали телефоны. Знакомые справлялись друг у друга, нет ли хоть каких-нибудь сведений, и друг другу передавали все, что удавалось услышать. Эти разговоры еще больше волновали, еще больше сбивали с толку. Трудно было разобраться, что — правда, а что — вымысел.
Вдруг телефоны перестают работать. По чьему-то приказанию они все — выключены. Волнение и тревога достигают апогея. О сне уже никто и не помышляет. Все терзаются мыслями, что происходит там, в порту и на рейде. Живы ли те, которые так бесконечно близки и дороги? Осторожно, чтобы не быть замеченными и чтобы не попасть под шальные пули, по временам со звоном влетающие в комнаты, жены, матери и дети не отходят от окон, всматриваясь в темноту.
Спустя некоторое время, из госпиталя, куда стали привозить раненых и тела убитых офицеров, некоторым семьям сообщили, что в числе привезенных находятся близкие им люди. В первые минуты несчастные женщины совершенно теряли всякую способность соображать и, как безумные, метались взад и вперед... Стоны, женские рыдания и детский плач сливались в один безудержный взрыв отчаяния. Неужели, это — правда? Ведь всего несколько часов тому назад он был здесь. За что же могли его убить, когда на корабле его так любили?...
Все в слезах, в чем только попало, несчастные женщины бегут туда, в госпиталь, в мертвецкую... Все-таки где-то там, в тайниках души, у них теплится маленькая надежда, что, быть может, это — не он, это — ошибка...
Вот, они — в мертвецкой. Боже, какой ужас!.. Сколько истерзанных трупов!.. Они все брошены кое-как, прямо на пол, свалены в одну общую ужасную груду. Все — знакомые лица... Безучастно глядят остекленевшие глаза покойников. Им теперь все безразлично, они уже далеки душой от пережитых мук...
«Это — те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили их кровью Агнца. За это они пребывают ныне пред Престолом Бога...»
К телам не допускают. Их стерегут какие-то человекоподобные звери. С площадной бранью они выгоняют пришедших жен и матерей, глумятся при них над мертвецами.
Что делать? У кого искать помощи, защиты?.. Кто отдаст им хоть эти изуродованные трупы? К новым, революционным властям, авось они растрогаются... Скорей — туда! Но там их встречают только новые оскорбления и глумливый хохот. Кажется, что в лице представителей грядущего, уже недалекого Хама, смеется сам Сатана...
Брезжит рассвет, и чудится, что в сумраке его витают зловещие флюиды свершившихся злодеяний. С новой силой встают в памяти кошмары прошлой ночи, и жгучая волна отчаяния опять заполняет безутешные души.
Близится день. Улицы полны шумом, криками, стрельбой. Над Гельсингфорсом встает багровое солнце, солнце крови. Проклятая ночь! Проклятое утро!..»

Признания матроса Ховрина о событиях на Балтийском флоте в 1917 году полны крови и ужасов. Вот что он вспоминал о погроме морского офицерства: "Вечером 3-го марта, уже после спуска флага, часть нашей команды находилась на баке и перекликалась с командой рядом стоящего корабля "Андрей Первозванный". В это время на баке появился старший офицер Яновский, ненавистный всем без исключения за свой жестокий характер. Что ему было надо, ему, который всегда и везде шпионил за командой? На корабле "Андрей Первозванный " закричали что-то, у нас подхватили, не то "ура ", не то что-то вроде этого. Старший офицер бросился бежать в жилую палубу, матросы за ним. В жилой палубе его схватили и повалили, но он был очень сильный и все вырывался. Тогда кто-то из кочегаров схватил из стоящей рядом пожарной пирамиды кувалду и ударил ею Яновского по голове. С этого все и началось.

Связанна между собою уже не словами, а делом, команда не могла остановиться на этом, но она не знала, что же ей предпринять дальше.
Нервы взвинчены. Кто-то предложил открыть карцер. Потребовали караульного офицера и обратились к нему с требованием открыть карцер. Караульный офицер лейтенант Славинский отказался сделать это, заявляя что-то вроде того, что только через мой труп и т. д. Это дало новую пищу возбужденной команде. Сзади его чем-то ударили. Он упал и встал на четвереньки, говоря: "Ой, позовите скорую помощь". Но тут явилось уже испытанное средство - кувалда, и лейтенант Славинский упал замертво.

Часть корабля взяла его наверх, с тем, чтобы сбросить за борт корабля на лед. Когда стали выносить тело на верхнюю палубу, то, чтобы отдохнуть, отпустили его и положили. В это время он открыл глаза (вероятно, это была уже агония). Кто-то закричал: "Он жив еще, жив!". Тогда двое взяли двухпудовый чугунный балласт и с размаху бросили его ему на голову. Затем бросили тело за борт.

Не окажи лейтенант Славинский сопротивления, я ручаюсь, что его не убили бы. Теперь же получилась лишняя жертва, что дало впоследствии повод обвинять матросов в излишней жестокости.

После расправы со старшим и караульным офицерами, команда бросилась к винтовкам, стоящим в пирамидах в караульном помещении, и, захватив винтовки, побежала на шканцы.

Навстречу выбежавшим матросам выскакивает из своей рубки в валенках, маленького роста вахтенный начальник, мичман Булич. Растопырив руки, он кричит: "Куда вы, сволочи?". Раздается выстрел, и мичман Булич падает убитым...

Войдя в помещение офицеров, матросы направились к каюте ненавистного изверга, командира 2-й роты, лейтенанта Шаманского. Каюта заперта. Постучали. Ни звука. Оттуда раздались револьверные выстрелы, в ответ началась стрельба по каюте.

После непродолжительного времени взломали дверь. Шиманский был еще жив и пытался сопротивляться. Тогда один из матросов воткнул ему в горло японский штык...". (Ховрин Н. В 1917 года во флоте, рукопись, с. 3-6.)