Цена блаженства

Лёгкий, почти игривый смешок пронёсся в головах присутствующих. И тогда холл снова наполнился шорохами и движением. Люди стали расходиться по углам. Они переглядывались, шептали что-то друг другу, кто-то смеялся странно и нервно. Килла всё ещё стоял, глядя на глаз, и впервые за долгое время почувствовал, как внутри него копится злость. Не та злость, когда раздражение поднимается изнутри из-за усталости или досады. Не та злость, что вспыхивает и тут же гаснет, оставляя после себя лишь горькое послевкусие. Это была ярость — древняя, жгучая, словно раскалённый уголь под кожей. Злость, от которой сжимаются кулаки, а дыхание становится прерывистым. Она не требовала слов, не нуждалась в объяснении. Она просто была — тяжёлая, неотвратимая, как приближающаяся буря. В голове всплыли истории про людей, попавших в секты. Вот оно, значит, как происходит. Его захлестнул порыв схватить склянку и бросить её на пол что есть силы, а потом топтать мерзкий глаз, пока от него не останется и следа. Но злость вдруг увяла, как переспелый плод, и из неё хлынуло что-то другое — широкое, горячее, ласковое.

Он сделал глубокий вдох. И снова. Воздух был сладким, как мёд, лёгким, как пар. Грудь расширялась, наполнялась чем-то необъяснимым. Хотелось глотать ещё и ещё, пока не лопнешь от удовольствия. Люди вокруг словно расцвели: на их лицах заиграли блаженные улыбки, глаза засияли. Кто-то закрыл лицо руками, кто-то сел прямо на грязный мрамор, обняв колени, и тихо хихикал, уткнувшись в грудь.

Килла опустился следом, пол был совсем не холодным. Мрамор казался мягким и приятным. Ему хотелось завернуться в него, как в пуховое одеяло. Он лёг, раскинув руки, и вдруг понял: он утопает. Пол стал жидким, Килла погружался всё глубже и глубже, и не было в этом ни страха, ни тревоги. Лишь тихая эйфория, как когда засыпаешь под звук летнего дождя.

Он закрыл глаза, и тьма сменилась светом.

Килла парил. Он не знал, где у него руки, где ноги, где он вообще. Он знал только: ему хорошо. Тело таяло, сознание плавилось. Теперь он сам стал мёдом, и этот мёд тек по радугам и скатывался ко ртам ангелов, которые причмокивали и благодарно ему кланялись. Потом ангелы начали вырастать из его рук. Сквозь кожу пробивались крошечные белые фигурки, расправляли крылышки, визжали от радости и уносились в небо, оставляя за собой мыльные пузыри. Один пузырь лопнул прямо перед его носом, и из него вылилась песня. Песня была о Килле.

— Он велик! — неземной хор оглушительно пел, кружась вокруг. — Он прекрасен! Его моча лечит бесплодие! Он велик! Он всемогущ! Его перхоть это алмазы!

Он захохотал, и смех превратился в лавину, которая понеслась по горам и снесла целую цивилизацию крошечных человечков с лицами его старых обидчиков. Он махнул рукой — и они воскресли. По его желанию. Он снова махнул — и они стали женщинами с обнажёнными грудями и волосами из золота. Они танцевали для него, гипнотически покачивая бёдрами. Но он хотел большего. Килла вытянул руку — и мир всколыхнулся, словно желе. Он разрезал его пальцем, как ножом по торту. Из разреза посыпались вселенные, сверкающие, как драгоценности. Он выбирал из них те, что хотел оставить себе, а ненужные смахивал, как крошки со стола.

— Мало, — недовольно сказал он.

И тогда пространство перед ним вспыхнуло, и появились богини. Они были гигантскими, как горы, но мягкими, как мякоть персиков. Одна протянула ему грудь размером с луну, другая — язык, длиннее всех рек на земле. Он катался на их спинах, нежился на их языках, нырял в их глаза, и пил из их пупков амброзию, которая на вкус была как сладкая водка, которая делает не пьяным, а вечным. Он кричал от счастья, но это был уже не его голос — это был шелест листвы, рёв морей и гул космоса одновременно.

— Ты наш! — пели богини. — Мы родили тебя, мы съедим тебя, мы снова родим тебя!

Он был не против. Неожиданно, перед ним возник Скиф. Но не тот, которого он знал — хмурого, молчаливого, с глазами, полными презрения. Этот Скиф был обёрнут в золотые ткани, по его рукам текли змеи из драгоценных металлов, а за плечами трепетали шлейфы из живых бабочек с человеческими лицами. Он кланялся низко, слишком низко, почти облизывая пол:

— Господин, что изволите? Принести пива? Сигаретку? Или грибов?

В его руках вдруг появился поднос. На нём лежала чаша, в которой покоились чёрные высушенные грибы. Скиф поднёс чашу Килле и покорно склонил голову. Тот запустил в неё пятерню, направил горсть себе в чрево — и почувствовал, как грибы скользят по горлу, лопаясь от его жадности. Он рассмеялся, и Скиф склонился в реверансе, протягивая салфетку.

— Вам идёт, — сказал он, глядя теперь прямо в глаза, и улыбка его была такой тёплой, что Килле вдруг стало не по себе. Но только на миг. А потом он снова рассмеялся, и Скиф исчез.

Теперь Килла сидел на троне, сделанном из черепов. Черепа улыбались. Они щебетали наперебой, шутили, рассказывали истории. Каждый хотел завладеть его вниманием. Один череп рассказывал особенно мерзкие и смешные байки — это был его бывший учитель математики.

— Помнишь, как я ставил тебе двойки? — говорил он. — Ха-ха! А теперь у меня нет тела! Только зубы! Только зубы и глупые шутки!

Он фыркнул и превратил череп в золотую конфету. Съел. Вкус был... как месть. Сладкий, терпкий, чуть горьковатый. Идеальный.

Теперь он творил законы. Одним словом он отменил смерть. Все мёртвые воскрешались, чтобы снова умирать от счастья. Он запрещал боль — и все кричали от наслаждения. Он запретил предательство — и все любили его до слёз. Килла взял солнце и положил его себе в карман. В другом кармане он хранил время. Иногда он вытаскивал его и растягивал, как резинку. Мог целую вечность вложить в одно мгновение. И в этом мгновении кто-то рождался, жил, строил империи и умирал, а Килла всё это чувствовал, как лёгкую щекотку.

Внезапно глаз из банки навис над ним. Большой, круглый, как вселенная. Из глаза смотрел то ли человек, то ли зверь. Он улыбался.

— Видишь, что я могу тебе дать? — сказал он, и голос был как грохот грома и шепот матери одновременно. — Это даже не начало.

Килла хотел плакать. От счастья. От невозможности втиснуть всё это в себя.

— Дай ещё! — ревел он. — Ещё! Ещё!

И голос дал ему новую плоть. Килла стал огромным червём, пожирающим планеты. Затем стал ветром, затем мыслью, смехом, что звучит у новорождённого и умирающего одновременно.

А потом... пустота. Хлопок. Он проснулся.

Пол холодный. Люди вокруг плачут, смеются, блюют на мрамор, кто-то молится, кто-то дёргает себя за волосы. Килла дрожал. Ему хотелось обратно. А голос шептал:

— Всё это может быть твоим. Служи.

Вот так демон Нави завлекает людей на свою сторону. Он приоткрывает завесу реальности и обещает, что человек сможет испытывать это чувство вечно. Главное - покорно служить ему. Как не повестись на такую приманку?

Полный текст главы тут: https://author.today/reader/517545/4921593