Прекрасный принц

Кто умеет подкидывать темы для бложиков, это БэнгБэнг: https://author.today/post/752719

Ну, покажем наших.

По очереди, по одному.

Номер первый, конечно же, Принц. Вот он в третьей части:

 Весь в тёмно-красном бархате, с красными волосами, и даже с глазами как вишни, дождавшиеся морозов, смотрел на него человек, прекрасней которого не было во вселенной. 

Но красавец у нас - поистине роковой.

Вот он в начале истории:

Это было невыносимо тягостное, бесцельное и безнадёжное существование. Джеди чувствовал, что опускается куда-то на самое дно — отупевший, потерянный, способный лишь с каким-то жалким смирением дожидаться тех редких моментов, когда Ченану зачем-то вновь потребуется его общество. Теперь он понимал, какая страшная вещь дружба, и в какие глубины адской бездны способно завести верное и преданное сердце. Он не мог ни спасти, ни покинуть Принца, и потому его живая и деятельная натура медленно и бессильно угасала — и не было в этом ни чести, ни красоты.

Взять, к примеру, принцессу Сель — сколько поэзии в этом надломленном цветке императорского сада, сколько прелести в её жертвенной покорности. Или полночную волчицу Мару — разящего ангела, не знающего пощады. Мара — истинное чудовище, но чудовище великолепное. А он, Джеди, ничтожество. Раньше он был художником. Но Инфламмар сделал его чем-то другим. Может, настоящий Джеди давно упокоился, сгорев от чёрной оспы, а то, что происходит сейчас, галлюцинации оживлённой колдовством игрушки. Игрушки, давно не нужной своему хозяину, как не нужна больше Мара, пропажу которой Ченан едва ли заметил. Потому что он — вот новость — очень занят.

Потому что дни напролёт, в шутку или всерьёз, Четвёртый Принц Империи решительно готовится к войне с варварами. И делает это так эффектно, что даже сломленный потерями старый Одвиг со сдержанным одобрением взирает на не такого уж, в сущности, пропащего сына.

Фигура Принца, утопавшая прежде в складках затканного цветами и птицами бархата, нынче затянута в узкое и чёрное, с небрежным штрихом белого кружева под подбородком, ниже которого по новой дворцовой моде холодит шею латный воротник.

Принц стремителен и настойчив. Ему несут книги и карты, ведут под уздцы лошадей, подбирают оружие и доспехи. А он подбирает людей. Вокруг него полно подающей надежды молодёжи — никогда ещё Принц не применял так расчётливо свой дар очаровывать. В череде охотничьих вылазок, импровизированных поединков и военных игр — неуместных во времена мора и траура, но поэтому как-то особенно бодрящих — он присматривается, выбирая самых талантливых, самых надёжных. Свой маленький секретный двор.

Джеди как-то остался за пределами этого круга. Его обычной компанией в эти дни стала принцесса Сель. С ней можно было подолгу безмолвно бродить по бесконечным дорожкам сада, прихватив с собой книжку какого-нибудь забытого поэта, смотреть на первые жёлтые листья, крошить хлеб воробьям — и точно знать, что спутница великодушно и чутко подыграет наивному стремлению сделать вид, что это и есть настоящий мир, обладающий всеми правами подлинной реальности.

Джеди ни о чём не расспрашивал младшую из принцесс и мог только догадываться о скелетах в её шкафу. Одно он знал наверняка — его собственный заветный шкаф открывается тем же самым ключом. Сестрой по несчастью — вот кем она была, сестрой по больной разрушительной любви. Глядя на неё, Джеди понимал, во что превращается сам. Такая готовность отринуть свою волю и вверить себя власти другого человека пугала и завораживала. Это было неправильно, но какой это был соблазн — отдаться, забыться.

Мара как-то объясняла ему, что демоны любят именно так. А как любят люди, он бы и сам сейчас не смог ответить.

И вот наступило утро, когда всё внезапно изменилось.

Раздался стук в дверь, и заспанному Джеди вручили записку. «Бросай хандрить, ты мне нужен. Галерея Арсенала, в восемь».

С бьющимся сердцем шёл Джеди на эту встречу. Шёл и спрашивал себя, отчего его сердце стало похоже на сердце женщины и откуда в нём эта девичья пугливость и затаённая надежда.

Где она, его смелость, смелость человека, довольно всего повидавшего за тридцать без малого лет. Когда-то он лихо дрался с уличными грабителями и побеждал в поединках бродячих мастеров фехтования. Дикие звери не пугали его, дикие люди и дикие пустыни. Ничего не боясь, он скитался по свету, как заговорённый. Его судьба ждала его здесь. Его смерть носит бархатный берет и, быть может, станет императором.

Арсенал возвели на остатках древней крепости, ровесницы столицы, и со стороны города он казался естественным продолжением обрывистого утёса, который вставал над рекой обособленной серой громадиной. Его множество раз перестраивали — корпус мастерских и ведущая к ним застеклённая галерея появились сравнительно недавно. Мастерские особо не пригодились — заметных военных столкновений не случалось слишком давно, — и всех дел у императорских оружейников было только чинить, полировать и расставлять по полкам предметы из древней и славной коллекции — а заказывать новинки полагалось у городских умельцев. Арсенал был храмом, музеем давнего боевого величия. И в этот ранний час поблизости наблюдалось подозрительно много далеко не праздного народа.

Рассветные лучи насквозь прошивали стрельчатые окна галереи. Янтарные ломти света лежали на мозаике каменного пола, окрашивая квадратики плитки всеми оттенками мёда и хлеба. На древних вымпелах и штандартах, подвешенных под потолком, ярко и выпукло высветилась рябь цветных нитей, пронизанная зёрнами золотых искр. Солнечные блики на лезвиях копий, рогатин и алебард, снопами установленных в простенках, дымились и расплывались в дрогнувшем от напора холодного блеска взоре. Чёткие косые тени рассекали ковёр залитого солнцем пространства. Из сумрачной глубины, пахнущей пылью, металлом, маслом и воском, шагнул вперёд Ченан — и лицо его было белым, как ночные цветы, а кудри горели огнём.

— Тебе будет интересно, — принц не тратил времени на приветствия, — пойдём, я покажу самое лучшее.

Джеди даже отдалённо не представлял, какие богатства собраны в этих стенах. Груды искусно украшенного панцирного железа — серебрёного, воронёного, расписанного золотыми вензелями и, словно изморозью, покрытого тончайшей гравировкой, пузырящегося чеканными рельефами и ребристого, как створки морских ракушек, — увенчивались трепетными каскадами плюмажей, где-то свежих, а где-то совсем истлевших. Крутые бока кубков и чаш в замысловатом переплетении диковинных лоз и зверей смотрели множеством драгоценных глаз. Геральдические создания, распластанные на щитах и нагрудниках, забравшиеся на навершия шлемов и знамён, беспрестанно меняли облик, приобретая всё более фантастические очертания. Ножны и эфесы — то простые и строгие, то нарядные и вычурные и, словно смородиной, осыпанные самоцветами — принадлежали клинкам, чьи имена давно превратились в легенды. Не веря своим глазам, Джеди разбирал знаменитые клейма нифламских и магаридских мастеров, оружейников Чёрной Земли и северных островов.

Принц вёл его сквозь анфиладу немыслимых сокровищ и держался хозяином, угощающим на пиру дорогого гостя, точно угадывая, что придётся по вкусу и произведёт впечатление. Но был во всём этом какой-то скрытый умысел.

Потом они остановились перекусить в маленьком кабинете, где на застланном белым полотном углу дубового стола, загромождённого книгами и гравюрами, был накрыт скромный завтрак: ветчина и холодная курица, фрукты, пирог и вино.

Сделав последний глоток из высокого бокала с пупырчатой ножкой, принц взялся чистить яблоко небольшим кинжалом из удивительного набора: в продольных прорезях лезвия свободно двигались три круглых рубина. Джеди завороженно смотрел на то, как алые искры вспыхивали в луче света.

— Ты заметил самое главное?

— Думаю, да. Превосходство старых мастеров. Разительное превосходство. Я думал, так только в живописи. Таланты мельчают. Мы живём в век упадка.

— Молодец. Только, знаешь, этой заразе куда больше века. Всё гниёт и разлагается с тех пор, как у человеческого духа была отобрана свобода. Кому-то, может, сойдёт и так, но мы ведь с тобой из тех, кто видит ущербность этого мира и не согласен принять подделку.

Джеди поймал брошенное ему яблоко.

— Если честно, я вижу только свою ущербность. Но помню, что вокруг множество славных вещей, и за редкие проблески поразительной красоты готов простить миру его несовершенство.

— Для тебя счастье — это красота. Но красота — всегда обман. А мне нужна истина.

— Какая? 

Джеди едва дышал, боясь спугнуть минуту откровенности, если только это была откровенность.

— Помнишь — в далёком детстве, — что ты сказал мне в тот день, когда наш добрый священник вручил тебе твой первый ящичек красок? Наивысшее благо для человека — знать, что такое он сам и для чего он пришёл в этот мир. Так вот — я знаю. Думаешь, мне нужен трон?

Мой трон всегда со мной. Я — Рдяный Царь, и императорскому престолу меня не возвысить. Он нужен для дела. И ты тоже нужен, Джеди.

Но сначала попробуй понять. Со стороны может показаться, что меня ведёт непомерное честолюбие, что я кровожаден и мстителен — на самом деле всё это не так. Просто этот мир скроен не по мне, меня оскорбляет его бессмысленность, ранит его порочность, бесит его ничтожество. Я достаточно умён, чтобы видеть, как всё катится прямо в пропасть, в безблагодатную бесславную тухлую пучину. И достаточно силён, чтобы всё изменить. Вправить вывих. Восстановить гармонию, вернуть недостающий элемент. Потерянное звено радуги. Только это будет непросто. Впереди у нас война — и такая, что небесам станет тошно.

— Я не люблю войн.

— Ты никогда не был трусом.

— Это другое. Я жалостлив и не могу не думать о слабых. Наверное, я и сам такой.

— Ну да. Батальный — не твой жанр. Но это полотно писать не тебе. Я сам намешаю краски. А тебе поручу обрамление — позолоту и завитушки.

— Что это значит?

— Вверяю тебе надзор за мастерскими. Здесь нужен человек со вкусом и фантазией — буду требовать небывалого.

— Но я никогда подобным не занимался.

— Пустяки. Ты умеешь работать руками — быстро вникнешь. В старые времена придворные художники нередко делали рисунки для доспехов. Пойдём, покажу тебе, как что устроено.

Джеди оторопело следовал за Принцем, обозревая склады и кузницы, спальни работников и кухню с просторной столовой, бесконечные залы, где трудились точильщики, чеканщики, гравёры, золотых дел мастера и прорва подобного народа, набранного, казалось, по всей Империи, а ведь этот сорт людей совсем не просто бывает сманить на новое место. Принц отзывался обо всем как о деле, уже давно решённом:

— Нужен лёгкий доспех, под стать такому у кочевников. Но чтобы в традициях — дух боевого прошлого, древняя слава Империи. И новая надежда, моя верная гвардия в сияющих латах. И вот ещё что учесть — не все они будут люди. Дальше — особенно. Ты видел подобных созданий, продумай для них защиту. Так, чтоб вписались в общую картину. Чтобы всем было видно, так надо, и это очень большая удача — иметь на своей стороне подобных бойцов.

— Но разве они уязвимы?

— Да.

Так прозвучал этот простой ответ, что Джеди вдруг понял, что Принц не забыл о Маре и что полночная волчица уже никогда не вернётся. На один краткий миг по лицу Ченана пробежала дымка неведомого воспоминания.

Джеди увидел ту же тень в глазах Принца позже, когда был съеден дружеский ужин и наступила пора расставания.

— Она позвала меня, когда умирала. Я был с ней её последнюю минуту, смотрел вместе с ней. И я видел мальчика с твоей гравюры.

— Он был убийцей?

— Нет. Но боюсь, что убийца мог ему повредить. Я перестал его чувствовать. Что-то случилось. Где доска, которую ты резал для печати? Мне нужно много таких портретов. Армия, чиновники, сборщики налогов — я разошлю их повсюду. Пусть ищут.

И в этот момент Джеди неожиданно и с окончательной ясностью осознал, что никому и никогда не суждено вызвать в душе Ченана хотя бы слабый отблеск того участия, что и таинственный змеёныш с двусмысленными разными глазами. И понял, что единственное, что ему остаётся, это взять свою жизнь, словно горсточку праха, и бросить в пламя великой судьбы.

— Всё, что вам будет угодно, мой принц, — Он поклонился и вышел в звёздную синеву вечера, — всё, что угодно.