Субботний отрывок

К флэшмобу Марики Вайд -- начало новой главы.

Тафари недоумевал. Более того, он пребывал в полном изумлении. Его не то учитель, не то старший компаньон абуна Родри склонил голову перед странной девицей-фенеком, словно слуга перед госпожой. И тон, которым он говорил с нею, – почтительный, почти подобострастный – тоже скорее подошел бы оробевшему слуге, чем опытному, уверенному в себе проповеднику. Правда, о чем они говорили, аксумец не понимал: в звучавшем сейчас языке, то льющемся как песня, то хлюпающем и шипящем, ему не удавалось уловить ни единого знакомого слова. И все-таки язык этот казался смутно знакомым: Тафари определенно когда-то его слышал. Вот только когда и где?

Впрочем, кое-что в этом разговоре вполне можно было понять и без слов. Поначалу девица встрече с абуной явно обрадовалась: распахнула глазищи, заулыбалась, защебетала, словно певчая птичка. А потом вдруг разом переменилась в лице. Глаза ее сузились, щеки из лиловых сделались мертвенно-белыми, острые звериные уши откинулись назад.

Абуна, только что вполне бойко объяснявший что-то девице, разом замолчал. Затем, запинаясь, он показал пальцем на Тафари и проговорил еще несколько столь же непонятных слов.

А затем девица резко обернулась. Ее странные, не по-человечески большие глаза болотно-зеленого цвета зловеще уставились на Тафари.

– Скажи, доблестный воин, – звенящим голосом произнесла девица на чистейшей городской латыни, – то, что он сейчас говорил, – правда?

И тут Тафари совсем растерялся. Ну как он мог ответить на этот вопрос, если не понял ни слова из услышанного разговора!

– Э-э-э... почтенная домина... – протянул он неуверенно. – Вообще-то абуна привычки врать не имеет...

«Почтенная домина» нахмурилась, затем покачала головой.

– Вот как? – хмыкнула она. – Родри, кажется, я узнаю́ о тебе что-то новое!

– Но я и в самом деле не сказал тебе ни слова лжи, госпожа! – тотчас же откликнулся абуна, вновь перейдя, к облегчению Тафари, на латынь.

На миг девица замерла. Затем щеки ее залились лиловым румянцем.

– Да лучше бы это была отъявленная ложь, чем такая правда! – возмущенно фыркнула она, сверкнув глазами. – Как ты вообще смог до такого додуматься!

Абуна испуганно отпрянул от девицы. Лицо его вдруг сделалось темно-пунцовым.

– Ну весело же получилось, госпожа сида... – жалобно пробормотал он и, запнувшись, опустил голову.

– Это невесело, Родри, – Девица укоризненно покачала головой. – Совсем невесело!

Тафари растерянно переводил взгляд то на абуну, то на девицу и недоумевал. Кто же она была, эта юная особа с диковинными ушами, и почему она имела над абуной такую огромную власть?! И как теперь ему следовало вести себя с ними обоими?

– Домина... – решился он наконец. – Пощади абуну: на нем же лица нет!

Девица снова повернулась к нему, сдвинула брови к переносице. Ее заостренные уши зловеще зашевелились.

– Ах лица на нем нет? – произнесла она возмущенно. – Ну так зачем же ему было называть себя «колёсником», да еще и епископом?! Говорил бы о себе правду – глядишь, сейчас бы глаз и не прятал!..

И, снова повернувшись к абуне, девица принялась ему что-то вполголоса втолковывать.

Нет, все-таки Тафари положительно не понимал происходившего. Неужели же он, хорошо обученный воин-ауксиларий, не смог бы обезвредить эту худосочную и явно слабосильную девчонку? Тогда почему абуна молчит, почему не подает ему никаких знаков?!

В конце концов, улучив момент, Тафари сам предложил абуне помощь: кивнул на девицу, показал пальцем вниз. И ведь абуна знак этот даже заметил! Но идеи, увы, не оценил: округлил глаза, испуганно замотал головой. Но почему?!! Неужели абуна связан с девицей какой-то клятвой? Или она, вопреки всем своим заверениям, – все-таки опасная демоница, сатанинское отродье?

Однако загадка вскоре разрешилась – и ответ на нее оказался еще более ошеломительным, чем в самых смелых предположениях Тафари. И дал этот ответ не кто иной, как сам абуна, – когда девица, видимо, утомившись отчитывать его, ненадолго замолчала.

– Послушай, любезный друг... – со странной вкрадчивостью произнес он. – Ты, должно быть, до сих пор незнаком с великолепной Этайн, родной племянницей вашей базилиссы...

Услышанное Тафари осознал не сразу. Более того, в первый миг он вообще не понял, кого абуна имел в виду. Но тот, видимо, заметил его недоумение – и показал глазами на девицу.

И тогда у Тафари наконец отвалилась челюсть.

Девица совершенно не походила на высокородную госпожу, тем более – на родственницу Святого и Вечного Константина Кубера. И дело было не в ее синевато-белой коже, не в красных волосах и даже не в злополучных фенечьих ушах. Одетая в лохмотья, испачканная в пыли, непричесанная, она выглядела сущей оборванкой. И говорила она тоже не так, как в представлениях Тафари должна была бы говорить знатная дама императорской крови. Речь ее казалась слишком быстрой, слишком сбивчивой, к тому же иногда в ней появлялся чужеземный акцент, заметный даже аксумцу. В общем, никакого благоговения к себе эта «племянница базилиссы» не вызывала.

И все-таки не верить абуне Тафари не мог. Даже несмотря на то, что не раз уже ловил того на вранье. Потому что чувствовал: именно сейчас, склоняя голову перед этой странной девицей, абуна ничуть не лукавил.

А означало это лишь одно: влипли! Причем влипли оба – и Тафари, и абуна. Что могло быть глупее, чем представиться племяннице Анастасии, яростной гонительницы «колёсников», аж целым епископом Церкви Четверых?! А абуна, похоже, умудрился сотворить именно это. Да даже признаться в дезертирстве из имперской ауксилии – и то выглядело бы куда менее безумным поступком... Впрочем, сам-то Тафари разом был и помощником самозваного епископа, и самым настоящим дезертиром. И теперь он заслуживал казни по меньшей мере дважды!

Нет, сам Тафари судов над еретиками в Ликсусе не застал – но изустно рассказы о них передавались во всех подробностях. Тем «колёсникам», как рассказывали ветераны, еще повезло: отделались клеймлением и ссылкой гребцами на дромоны. Правда, они-то были местными амазигами и веру приняли в Атласе. У Тафари всё было куда как хуже: его как аксумца на суде непременно сочли бы приверженцем Гэбрэ Гэргэла. А с этими изуверами, выреза́вшими в Египте целые деревни, в Африке не церемонились. В бытность свою в Александрии Тафари слышал, что тамошним «колёсникам» рубили головы без особых размышлений.

Но ведь ему же, как на грех, и этого оказалось мало! Ладно «колёсник», ладно дезертир, но вот зачем было с этой са́мой племянницей так безобразно разговаривать: «Ты что, здесь живешь?», «Да ты кто вообще такая?»... А вдруг девица увидела, как он предлагал абуне ее утихомирить? Хорошо хоть, пальцем по горлу не провел!

Когда Тафари это осознал, первой его мыслью оказалось рвануть сломя голову прочь от девицы – благо, окрестные кусты были высокими и густыми. Так бы он, конечно, и сделал – если бы не абуна. Бросить учителя на произвол судьбы было немыслимо.

– Э... домина... – пересилив себя, позвал Тафари.

Вновь огромные глаза девицы уставились на него, вновь дрогнули ее острые звериные уши.

– Что ты хочешь сказать мне, воин?

Тафари ждал от девицы гнева, раздражения, презрения. Но голос ее оказался неожиданно мягким и дружелюбным.

И тогда Тафари ответил:

– Ты не думай плохо об абуне, домина.

Девица хмыкнула, удивленно приподняла бровь.

– Вот как?

Теперь отступать стало совсем уж некуда.

 – Абуна очень сведущий человек, – заявил Тафари твердо. А потом единым духом договорил: – И очень набожный.