Не мой король, а мой папа

Вы видите шлем в форме драконьей морды. Вы говорите о «символике», о «наместнике Драконьего Всадника». Вы видите кафтан до пят, наплечники, взгляд, от которого стынет кровь. Вы слышите истории. О пощёчинах, данных бастардам. О решениях, принятых без слов. Вы боитесь его. Вы его ненавидите. Вы пытаетесь его разгадать.

Изображение автохолования мой друг  Miraak Drachen-Treu/ 

Вы не понимаете.

Этот шлем с камнями цвета льда и крови… я помню, как в семь циклов, зарывшись носом в эти самые наплечники, я спрашивала: «Папа, а дракону не больно, когда на нём сидят?». Он не засмеялся. Он задумался, и его строгие глаза стали такими… далёкими. «Иногда боль — это цена за полёт, доченька», — сказал он. И это был не урок о жестокости. Это было признание. В нём.

Вы слышите, как он говорит «казнить». Вы не слышали, как он, стоя у окна в час, когда весь дворец спит, произносит сквозь зубы: «Драконы нас выбирают, Ангелина. Но они же… улетают». И в его голосе не было гнева короля. Была старая, заскорузлая боль мужчины, которому однажды сказали, что он недостаточно силён, чтобы удержать. Не как маг. Как человек.

Он — не великий маг земли. Он знает об этом. И знаю я. Его сила — не в том, чтобы повелевать стихиями. Его сила — в том, чтобы держать на своих плечах небо всего Леванта. Чтобы оно не рухнуло. Магию стихий оставьте Гунуа. Мой отец держит стихию власти. И эта стихия не прощает слабости. Никому. И ему — меньше всех.

Он сослал того бастарда. Да. Вы думаете, он не видел, как Первый советник шепчет тому мальчишке на ухо угрозы? Видел. И это был его расчёт. Пощёчина и ссылка — это не милость. Это щит. Жестокий, несправедливый, отвратительный щит. Отправь сына в ледяную глушь, сделав его нищим и жалким, — и к нему потеряют интерес те, кто хочет его смерти. Это не любовь. Это стратегия выживания на поле, где любовь — роскошь, за которую королевство платит кровью.

Он любит меня. И Фейрата. И мать. Но его любовь — это не объятия и нежные слова. Это — суровая уверенность, что мы достаточно сильны, чтобы вынести тяжесть его мира. Это взгляд, который говорит: «Я дам тебе всё королевство, но сначала ты должна доказать, что не уронишь его». Когда я швырнула Кристиана в канал, он не отчитал меня. Он спросил у Вебисиды в присутствии Совета: «Дисциплинировала ли принцесса бастарда с должным техническим мастерством?» Это был его способ сказать: «Я горжусь твоей силой. И я требую, чтобы ты оттачивала её, как оружие».

Он боится. Боится предательства, потому что уже горел в этом огне. Боится хаоса, потому что его долг — не пустить его. Боится Драконьего Всадника, потому что его вера — это фундамент, на котором стоит его трон и его рассудок. Иногда по ночам, проходя мимо его покоев, я слышу, как он один, без свиты, без символов власти, повторяет: «На земле и в небе Дракон один…» И в этом нет величия. В этом — мольба. Мольба солдата, застрявшего на посту, с которого нельзя сойти.

Поэтому не говорите мне, что он жестокий. Он — необходимый. Не говорите, что он непредсказуемый. Он — последняя стена. И не думайте, что вы, со своими рассуждениями о двойственности, понимаете его хоть на йоту.

Вы видите Короля Аргириса Светлого.
А я вижу отца. Который платит за наш полёт своей болью. И который, надевая этот шлем-морду, навсегда хоронит в ней того мужчину, которым мог бы быть. И в этом — его главная, никому не видимая жертва.