Кошачье сердце, или Клара Чугункина

Наткнулся в инете на шутку, которая подтолкнула к мысли: а что, если бы Булгаков написал не «Собачье сердце», а «Кошачье сердце»? Берём за основу текст классика и вносим соответствующие изменения: вместо собаки на операционный стол попадает кошка, а донорские органы берутся у женщины. Идея уже в процессе воплощения. Приглашаю к прочтению первых глав книги «Кошачье сердце, или Клара Чугункина»: https://author.today/work/529399

У-у-у-у-у-у-у! Я погибаю. Вьюга в подъезде ревёт мне отходную, а я молчу вместе с ней. Сил мяукать и позвать на помощь нет. Позор и проклятие проклятой консьержке и всем жильцам в двенадцать квартир, потребляющим чёрную икру и буженину на законном основании!

Из-под нищенской шубки, что когда-то была рыжей, а ныне похожа на вымокший в помойном рассоле войлок, торчит хвост, облезлый, как старый погнутый штопор. Вьюга, вьюга! Сухая и колючая, как шершавый язык, она слизывает последнее тепло с моей спины. Вот я, Мурка, московская дворовая аристократка, помираю под чёрной, скрипучей от мороза лестницей Калабуховского дома по Обухову переулку.

Голод — странная штука. Он не просто сводит когтистыми спазмами желудок, он заставляет вспоминать. Вот он, сегодняшний герой моего дня, повар-убийца из столовой Нормального питания. Жирный, как свинья, с красной рожей, по цвету напоминающим телячье мясо. О, как лихо он махнул мне кипятком, этот жиртрест! Не попал. Почти. Кошачья натура — она ловкая. Но паром обварил, сволочь. И теперь шерсть на боку свалялась и воняет затхлой тряпкой да хлоркой, которыми он пол оттирал.

А прежде, о, прежде! Солнечный зайчик на кафеле графской кухни (была такая кухня в одном особнячке, ныне, понятно, уплотнённом). Керамическая миска со сметаной, такая густая, что ложка стояла. Бархатное кресло у подоконника и брезгливый окрик: «Уберите эту кошку, от неё шерсть повсюду!». Убрали. У-у-у-угу-гу! Выбросили в подворотню новой, свободной жизни.

В подъезд ввалился кто-то тяжёлый, пахнущий ветром, морозом, дорогим табаком и резкой струёй йода и эфира. Он, громко шаркая калошами, прошёл мимо меня, щёлкнул ключом, распахнул дверь своей квартиры и скрылся в её освещённом проёме.

Я прижалась к стене, делаясь невидимой, как умеют только кошки. Не выкидывайте, не бейте. Всё, что мне нужно, — это только этот маленький уголок, клочок холодного пола размером с блюдце!

И тут в освещённом прямоугольнике двери возникла его тень. Он обернулся и замер.

— Кис-кис… — прокатился в темноте его густой баритон. Потом, не сгибаясь, бросил через плечо вглубь прихожей:

— Зина! Эту кошку в подъезде — на кухню. Дать молока и кусок сёмги.

Так я, уличная Мурка, попала в квартиру профессора Филиппа Филипповича Преображенского. Воздух здесь был пропитан чужими запахами: воска для паркета, табачного дыма, впитавшегося в книги, и того самого йодистого духа, что шёл от самого хозяина. Меня окунули в таз с мыльной водой. Шерсть, слипшаяся от грязи, отяжелела и встала колючими, негнущимися прядями. Потом перед мордочкой поставили фаянсовую миску. В ней колыхалось молоко под сизой, лоснящейся плёнкой, а рядом лежал кусок холодной рыбы.

Я лакала и ела. Движения рук, подававших еду, были точны и быстры. Взгляд профессора, острый и сухой, упирался в бок, будто ощупывая не живую спину, а нечто, что вот-вот собираются препарировать. Казалось, ещё мгновение — и на шерсть наклеят номерок, и я навеки займу место в ряду таких же заспиртованных диковин на полке в его кабинете.

Доктор Борменталь, молодой и востроглазый, щупал мне рёбра, заглядывал в зубы, светил в глаза.

— Удивительно живучая особь, Филипп Филиппович. Признаки дистрофии, ожог первой степени, но… сердце бьётся, как часы. Воля к жизни колоссальная...

Читать дальше: https://author.today/reader/529399/4994534

Сделал обложку с расчётом на показ в АТ. Основной крючок — «кошачье сердце», думаю, для всех параллель очевидна. Так как пара вещей с таким названием уже есть, добавил «Клара Чугункина».

Вот эта иллюстрация тоже нравится.

Тоже ничё так.