Поэзия XXI века: крик с холодным оружием

Листала сегодня поэзию. Спокойно, без каких-либо ожиданий, как листают старые объявления на подъезде: вдруг попадётся что‑нибудь стоящее. И вдруг — находка. Экземпляр редкий, крикливый, агрессивный. Такой, знаете, «исповедь души», только душа держит в кармане пистолет и разговаривает капслоком.

Текст начинается с призыва молиться, но довольно быстро становится ясно: молиться предлагается не Богу, а авторскому эго и его фантазиям о возмездии. Угроза убийством подаётся как глубокое внутреннее переживание. Видимо, так теперь выглядит откровенность. Раньше писали о боли, страхе, одиночестве. Теперь — «я вернусь и всех убью». Минимализм, ничего лишнего, ни мысли, ни метафоры.

Особенно умиляет уверенность, что агрессия автоматически равна силе, а жестокость — художественной честности. XXI век, поэзия ускорилась: зачем разбираться в себе, если можно сразу перейти к финалу с трупами. Эмоции выражаются напрямую, без посредников, желательно с холодным оружием. Это, наверное, и есть новая искренность — когда вместо словарного запаса используется набор угроз.

Я не возмущена. Возмущение — слишком тёплое чувство. Во мне скорее играет холодный интерес. Это такой музей современного крика: экспонат «я зол, поэтому я поэт». И публика хлопает, потому что громко. Потому что страшно. Потому что кто‑то путает силу текста с количеством насилия в строке.

Жестоко ли это — так смотреть? Возможно. Но ещё более жестоко — называть это поэзией и делать вид, что за этим стоит что‑то, кроме пустоты, замаскированной под ярость. Мир и так шумный. Удивить сейчас может только тишина и мысль. Всё остальное — просто очередной припев, уже отпетый.

И вот здесь начинается самое занятное. Такой текст не пытается говорить, он требует внимания. Не делится переживанием, а давит им. Это не исповедь и не крик о помощи, это демонстрация. Автору важно, чтобы на него смотрели, даже если смотрят с отвращением. Даже лучше, если с отвращением. Реакция есть — значит, цель достигнута. Содержания не требуется.

Внутри — абсолютная уверенность в собственной значимости. Мир делится на «я» и «хлам». Очень удобная конструкция. В ней не нужно сомневаться, не нужно задавать вопросы, не нужно признавать сложность реальности. Всё уже решено, всё уже вынесено, приговор оглашён в рифму. Это не текст, это позиция, замкнутая сама на себе.

Ирония в том, что подобные строки часто требуют, чтобы их воспринимали всерьёз. Чтобы видели в них глубину, трагедию, «настоящие эмоции». Но серьёзность не возникает из угроз. Она появляется из способности думать, чувствовать и выдерживать собственную уязвимость. Здесь же уязвимость заменена бравадой, а страх — агрессией. Удобный обмен, но художественно пустой.

Такие тексты я читаю без злости и без сочувствия. Скорее с профессиональным холодом наблюдателя. Это симптом. Не времени даже — подхода. Когда громкость подменяет смысл, а жестокость используется как универсальный усилитель. Работает быстро, но недолго. Эхо стихает, и остаётся только ощущение неловкости за автора, который так и не смог сказать ничего, кроме угроз.

Возможно, кому‑то это покажется бесчеловечным взглядом. Пусть. Мне ближе честность, чем участие по умолчанию. Не каждый текст заслуживает сочувствия только потому, что он написан. Иногда он заслуживает тишины и прохладного взгляда. Без фанатичного восторга. Просто фиксации: да, это существует. Да, это называют поэзией. И да, это многое говорит — но не о мире, а о пустоте, которую пытаются перекричать.