Пятая масть

Одна знакомая девушка опубликовала в своем блоге картинку - «Ад» Босха. В памяти тут же всплыла строчка: «Художник Босх Иероним был ироничен и раним». Я ее услышал очень давно и отчего-то запомнил на всю жизнь.

Это случилось тридцать лет назад. Я жил в Москве. Писал стихи, а зарабатывал на жизнь, устроившись художником-оформителем в Управление механизированных работ. Сделать это было не так уж легко. Сначала я два года послужил Родине в В\Ч на Трикотажке. Рисовал там наглядную агитацию. Заканчивая службу, договорился приехать и устроиться уже вольнонаемным. Так и сделал. 

Но необходим был еще штамп в паспорте о прописке. Я его сделал, подав документы на рабфак, подготовительный курс Московского лесотехнического института. Меня прописали в общежитии.

Я прикатил на свое бывшее место службы уже в гражданской форме одежды: в темно-зеленой куртке с капюшоном, которую мама купила для меня, сдав в магазин репчатый лук. Модной одежды в те времена у нас не хватало. Это была куртка производства ГДР. Но она была не очень теплая, приходилось, чтобы не замерзнуть, поддевать два свитера. 

В мои обязанности входило поддерживать в должном состоянии наглядную агитацию: «Навстречу ХХ-какому-то съезду КПСС», приклеивать фото передовиков на стенд и так далее. Но в середине зимы мне пришлось готовить траурный стенд. Умер очередной генеральный секретарь коммунистической партии. Мне дали его портрет - из тех, что несли на демонстрациях. На уголок я прикрепил черную ленту. Все это мы водрузили на красную тумбочку и поставили перед портретом две гвоздики. Потом, когда траурные мероприятия закончились, портрет отдали мне в мастерскую. Я его утилизировал особым образом, разрисовал, и получилась абстрактная картина.

Числился я маляром YI разряда. Моя коллега, женщина малярша, испортившая парами ацетона голос, сипло ворчала: «Я двадцать лет работаю маляром и у меня 4 разряд. А он только пришел, и у него сразу 6-й».

Мне не было дела ни до этого управления механизированных работ, УМееР-а, ни до малярши, ни до ее разрядов. Но надо было где-то работать, на что-то жить, как-то оплачивать съемную комнатку. Я пытался куда-то поступить учиться, в более мне подходящее место, чем лестех, и еще ходил в разные московские литературные объединения. В том числе, в кружок при журнале «Юность». Им руководил тогда некий Николай Новиков, высокий, красивый мужчина, подтянутый, приветливый. Похожий на офицера, хотя и поэт по специальности. Заведующий над поэтами. Хорошее это было время, поэты не были бесхозными.

Я туда сходил один раз, другой. Однажды пригласил пойти со мной моего нового друга Диму. Дело было в конце зимы. Все читали стихи. Потом, когда стали расходиться, нас с Димой пригласили зайти куда-то еще.

Мы, человек семь-восемь поехали на метро до Рогожской заставы. Сели на трамвай, зашли в дом-башню. Там, на восьмом этаже оказалась просторная квартира. Все уселись на диван. Оказалось, что хозяйка – одна из нас, невысокая черноволосая девушка, похожая в профиль на Анну Ахматову, но гораздо симпатичнее и живее. Кроме нее, в трех комнатах жили на тот момент ее мама Майя и собачка Джонни – небольшой черный пуделёк.

Мы почитали стихи, попили вина. Одной бутылки сухого с избытком хватило на всех. Потанцевали немного. Сначала я пытался танцевать с длинноногой блондинкой. Но она отвергла мои ухаживания, ведь мы с нею были одной масти, а подобное не притягивается друг к другу. Отталкивается. Притягивается как раз противоположное. Тогда я стал танцевать с черненькой хозяйкой квартиры, которая сначала не произвела на меня особого впечатления. Но оказалось, что она очень хорошо танцевала, особенно, когда было для кого.

Потом началось какое-то непонятное мне всеобщее предвкушение. Вот сейчас! Принесли гитару. Ну, гитару, так гитару, что я, гитары никогда не видел? «Щас спаю!» Гитару взяла в руки юная хозяйка и действительно запела. Голос у нее был чуточку хрипловатый, но очень интересный, такой звонкий, сильный, если не «три октавы», то две с половиной точно. И она была невероятно музыкальна. Естественна. Она пела печальные песни на свои собственные стихи. Это было что-то сугубо ангельское. Вероника Долина, только гораздо проникновенней. А местами Булат Окуджава, только несравненно нежнее. Да что там, Алла Пугачева, не меньше. Ну, по крайней мере, Катя Семенова. Но ее звали Таня, а не Вероника, Алла, Екатерина или Булат.

Я такого никогда не слышал. По виду обычное КСП – по сути что-то совершенно другое. Я встал перед нею на колени и сказал, что это невозможно слушать в другой позе. Ей понравилось. Остальным - нет.

Потом мы все распрощались и договорились встречаться. Оказалось, что эта группа молодых людей, юношей и девушек, познакомившихся благодаря журналу «Юность», собиралась еще в неформальной обстановке, в этом гостеприимном доме на Красноказарменной улице. И называли они себя «Пятая масть». Название придумал симпатичный краснощекий парень по имени Андрей.

В другой раз он пригласил с собой какого-то молодого поэта. Вот он-то как раз и прочел стихотворение со словами про художника Иеронима Босха. Звали его Дмитрием, он был серьезен, сдержан, некрасив, хотя и живописен в своей юношеской худобе. Больше он в моей жизни никогда не появился, оставшись строчкой в забывшемся стихотворении…

Отсюда