С днем победы!

С Праздником, дорогие друзья!

Праздник торжественный и печальный, ведь война коснулась каждой семьи. Моё детство прошло по военным городкам, и праздник 9 мая запомнился звоном духового оркестра у гарнизонного клуба, кумачом знамен и блеском золота офицерских ремней. Бравые мужчины в парадной форме с боевыми награди на груди выпивали за обеденным столом, куда меня не приглашали. Но слушать никто не запрещал. И не помню я страшных историй. Офицеры вспоминали забавные и смешные случаи, ведь без шутки на войне не выжить. Умение подшутить над собой - важное качество...

С праздником! Мирного неба над головой! Не болейте, будьте здоровы.  

Осенью сорок четвертого приключилась со мной смешная болезнь — аппендицит. Не сразу я причину понял, почему живот болит. Ребята решили — отравился, съел чего худого, предложили спирта. Лечение не помогло, наоборот, жар поднялся. А потом понос напал, и совсем худо стало. Только тогда Резо догадался в медсанбат сбегать, за доктором. 

Наталья Марковна у нас давно, уже и не помню, когда появилась. Ее, наверно, к нам сам бог послал, земные женщины такой красы не бывают. Волосы у нее шапкой, цвета заходящего солнца, ярко-рыжие. Кожа словно мрамор молочный, на лице улыбка белозубая, ангельская. А глазища зеленые и колдовские. Я как увидел в первый раз глаза эти бездонные, так сразу пропал. Но сначала не осознал, на контузию грешил. Она, коварная, всегда думы путает, и соображать мешает. А нас тогда бомбежкой крепко накрыло, и меня докторица выхаживала вместе с остальными. 

Мне ребята завидуют черной завистью, редко кому так везет — я часто в медсанбат попадаю. То осколок в спину прилетит, то пулей руку зацепит. А Наталья Марковна со всем вниманием, штопает исправно. Но это я отвлекся. Так вот, она пришла, и сразу сказала: аппендицит. Только сначала пальчиками, тонкими до прозрачности, живот мой ощупала. Потом еще чего-то говорила, я не запомнил, извините. Так хреново было, что отрубался постоянно. Но одно слово запомнил: перитонит. Она нагнулась близко, поцеловала в губы, никого не стесняясь, и велела нести меня в медсанбат.  

— Сразу на операционный стол, — отдала приказ грозный своим чудесным голосом. — Только вымойте его, и исподнее переоденьте в чистое. Быстро! Да, еще спирт прихватите, для дезинфекции раны.

— Сделаем, — кивнул старшина, ус покручивая.

 Усы у него крупные, прокуренные, седые. А голова белая. Лицо все в морщинах, только глаза молодые, хитрые. Стоит старшина перед докторицей браво, грудь колесом. Мне плохо видно было, но кажется, наш старшина Наталью Марковну глазами пожирал сильно масляными. Вот выйду из лазарета, я хвост кобелиный ему выдерну. С корнем.

Народ забегал, засуетился, а докторица ушла. Поцеловала только еще раз, и ушла, шепнув в ухо:

— Это тебе за стихи. 

А у меня сердце остановилось от прохлады губ ее мягких, и зараз умирать перехотелось. Нет, я-то и раньше помирать не думал, а тут твердо решил выжить, и фашиста добить. Гада давно пора добить, за все, что он натворил, и за Наталью Марковну особенно. Ей бы художникам позировать на берегу реки, или в театре поэму читать, а она здесь, в сапогах и гимнастерке. На войне. Который год без отдыха людям раны шьет. Была бы моя воля, я с Натальи Марковны картины писал бы целыми днями. Натянул бы холстов, сколько денег хватит, — и красками написал бы, и карандашом, и углем. В школе я хорошо рисовал, только не выучился, война помешала. Но ничего, будет еще на нашей улице праздник, а сейчас не до этого. Война работа тяжелая, грязная, но делать мне ее надо в первую очередь. Краски обождут. 

Мы как-то с ребятами винцо попивали, и Резо сказал, что всех фашистов надо в землю закопать. Закопать, сказал он, и сверху танками проутюжить. Чтоб наверняка. А Цыган ему возразил: не надо танками и не надо в землю — в море утопить. Нам же еще здесь землю пахать, и хлеб сеять. Или виноградники разбивать. А можно сад высадить. Землю надо поберечь, сказал он, ей и так от фашистских бомб горя хватило.

Вино нам досталось вкусное, молдавское — Ваня где-то целую бочку раздобыл. Ну и припрятал. Без хитрости никак — старшина, если узнает, сразу отнимет. Он у всех все лишнее отнимает, в каптерку прячет. Одно слово, хохол. Все под себя гребет, куркуль. У него и снег летом найдется, если хорошо поискать. Найти-то можно, но не даст.

И когда мы вино пили, я ребятам стихи прочитал. Они сразу догадались, что об Наталье Марковне там речь. Цыган даже газетку чистую не пожалел, записал слова на память. В жизни, сказал, все пригодится, и душевные стихи тоже. А потом, гадюка такая, разболтал военную тайну. Наталье Марковне и донесли, наверно.

Но речь не об этом, а за аппендицит. Несут меня ребята в медсанбат, несут, и спирт мой попивают. Как же не пить, когда старшина за меня три полных фляжки выдал. Не пожалел, выходит. А мне для ребят тоже не жалко, зачем столько жидкости на одну рану? Там, говорят, и шов небольшой, растереть да выплюнуть. 

В медсанбате военврач, мордатый такой, красноглазый, мой спирт попробовал, и меня заставил хлебнуть.

— Пойдет, — сказал он, — нормально вместо наркоза. 

И еще он сказал, что давно не занимался детскими болезнями, на войне солдаты болеют редко. Посмеялся, потом дал деревяшку мне специальную, чтоб зубами зажать.   

— Не дергайся и не ори, — сказал он, — а то зарежу ненароком.

Наталья Марковна тем временем инструменты блестящие разложила, и ножик красноглазому подала. Мне эти железки не понравились, уж очень зловеще они звенели. Надо сказать, что медсанбат операциями редко занимается. Это скорее перевязочный пункт, где раненым оказывают первую помощь и сортируют. А тяжелых потом отправляют на полковой уровень или в госпиталь. Но мне повезло, блат великое дело. Два доктора на одного больного! И еще медсестра у стеночки незаметно так стоит, хирургу в мензурку спиртика подливает. Гурманы из мензурок любят, так вкуснее, я знаю. 

  — Потерпи, — попросила докторица.— Это недолго, Коленька.

 Как только она сказала такое своим медовым голосом, так я сразу начал терпеть, изо всех сил. Для своей королевы все что угодно вытерплю. А мордатый доктор меня разрезал, и полез туда, вглубь, волосатыми ручищами. Наталья Марковна только успевала ему инструменты менять, ловко получалось. И вправду, вышло недолго. Врач бросил в тазик какой-то окровавленный огрызок, и сказал:  

— Смотри, Наташа, какой плохой — едва успели. Зашивай.

И глотнул моего спирта. 

Да что же это делается? На рану спирта почти не потратил, гадюка, все сам выхлестал. Ну предположим, мне еще дал. И потом, а где перитонит? Наталья Марковна врать не станет, она своими руками его щупала. У меня хоть слезу и серьезно выдавило, но аппендицит видел. Поэтому так прямо и спросил: 

— А где перитонит?

— А нету его, — доктор хлебнул моего спирта и заржал, словно конь какой. 

Ну точно, аппендицит в отход выкинул, а перитонит себе притырил. А еще военврач, хирург, приличный человек! Ценная, видимо, вещь, раз не признается. Но в таком состоянии, что я был, особенно не возразишь. А потом я уснул. Слава богу, еще спирта мне немного досталось.

Под утро явился заспанный санитар, седой такой и в окровавленном халате, и удивился:

— А ты еще здесь?

Рана болела невозможно, спорить не было сил, я его даже не послал куда следовало.

— Там машина пришла, полная тяжелых, а ты место почем зря занимаешь, — сообщил санитар, и бросил рядом сапоги.

Не мои! Но санитар не слышал, он уже ушел. Пришлось вставать, собираться. А в палатке кругом люди лежат, кто бредит, кто стонет, кто бродит. Прощаться не стал, слово малое сказать сил не было. Но пошел. В чужой гимнастерке и чужих сапогах, но побрел в расположение. Тут рядом, километра два всего. По дороге думал, от чего я заболел аппендицитом. Наверно, надорвался. Тут дело такое вчера случилось, сразу не сказал — немцы фронт с утра прорвали. А мы во втором эшелоне стояли, батарея вступила в бой без раскачки. Побегали мы с Резо изрядно, поскольку снарядного и заряжающего сразу убило. Ящики надо было подносить, снаряды подавать и пушку ворочать. Еще лошадей от бомбежки прятали, потому что Цыгана в ногу ранило. Слава богу, он быстро оклемался, приполз потом снаряды подносить. По танкам капитан бил прямой наводкой, я помогал, чем мог. Мы вдвоем остались, Цыгана снова ранило, а Резо уполз соседям подсобить, там заряжать некому было. 

Танки мы пожгли, и пехоту вражескую проредили основательно, наши в атаку пошли. Рванули бодренько так, с танками впереди. Нам передышка вышла, с посыльным передали команду окопаться, и ждать приказа. А кому окапываться? Целыми только мы с капитаном остались, да и тот хромой. Остальные ранены, если не убиты. У Резо голова в крови, а Цыган еле шевелится. Собрались, перевязали друг друга, убитых посчитали. Тут санитары подоспели, старшина пожрать притащил. Ну и еще кое-что, конечно, у него на такой случай всегда было. Ребят помянуть — святое дело. 

Потом мы отошли в расположение, ребята взялись жарить мясо из убитой лошади, а мне стало плохо. Люди вокруг закусывают, чем бог послал, а я помираю. В кустики бегаю. Обидно вышло, а кому-то даже смешно. И вот теперь я шел в свое расположение, но уже без аппендицита. Боком шел, зажимая рану руками, еле добрался. Ну а там ребята встретили, тушенкой накормили, и уложили. Капитан не возражал, сказал, от занятий сегодня свободен. 

А старшина меня за потерянное имущество отчитал. Оказывается, фляги надо было обратно принести, и сапоги.

— Спирт расходный материал, — сказал он. — Списали. А фляги должны на месте лежать! Потом принесешь.

Вот хохол упертый, а? Ценное имущество утеряно! Сапоги чужие, правда, новыми заменил. Куркуль, но с понятием. Сапоги для солдата на войне первое дело. И исподнее чистое выдал, за это спасибо. Шов, конечно, разошелся, ребята наладились бежать за докторицей снова.

Она поохала своим чудесным голосом, что-то там в ране поправляя, перевязала бинты, и уснула рядом. Сидя уснула, как птичка. А потом привалилась к боку, и ноги на топчан поджала. Старшина молодец, быстренько ребят на работы наладил, и сам куда-то смылся. Сколько лет прошло, а ровное дыхание спящей докторицы мне часто во сне повторяется. Сон во сне — это как глоток свежего воздуха после подвала.  И запомни, брат, простую вещь: женщины созданы для любви. Они нужны, чтобы мужчины не мечтали жить вечно.