Песнь Серебряной Плети. Финал. Что пить будем?

Итак, я выложила на сайте финальную главу романа о короле Киэнне из рода Дэ Данаан, и, полагаю, по этому поводу стоит проставиться и посамопиариться. С последним у меня всегда туго, когда доходит до самопиара — фантазия напрочь отказывает. Поэтому будем прежде всего проставляться, а попутно уже... Ну, как получится.

 Нёлди вновь понимающе кивнул и принялся разливать по ажурным бокалам, схожим с едва распустившимися бутонами роз, душистый фруктовый бренди. Воздух наполнился головокружительным ароматом сладкой вишни.

 — Ну а в наши края тебя каким ветром занесло? — продолжал любопытствовать хозяин.

 Фэй отмахнулась, за обе щеки уплетая форель со щукой вприкуску. Оторваться было и впрямь почти невозможно, однако, вместе с тем, еда была еще и превосходным предлогом, чтобы спешно обдумать свое положение. Упоминать имя королевы, а тем паче — опального короля, казалось ей далеко не самой лучшей идеей. Со слов Киэнна она помнила, что, вроде бы, иногда (хотя и очень редко) людям доводилось проваливаться сквозь миры и забредать в Маг Мэлл без посторонней помощи. Но как именно это происходит — король-подменыш не упоминал, а она не удосужилась спросить. Столько всего сразу нужно было узнать… Да и кто мог подумать, что эти сведения ей когда-нибудь понадобятся! Можно, конечно, предположить, что фейри и сами не знают каким образом происходят подобные аномалии. А значит, теоретически, можно наплести что-то, позаимствованное из стандартного фэнтези про «попаданчество»: круг камней, дверь в шкафу, удар молнии… А можно с этим лихо попасть, но уже отнюдь не в Нарнию. Да и особого таланта к вранью за ней не водилось.

 В конце концов Фэй решила просто откровенно уйти от расспросов:

 — Я не хочу об этом говорить, — искренне созналась она. — Скажем так, я влипла в крупные неприятности и… одна пренеприятная личность затянула меня сюда.

 На удивление, никс не стал вытряхивать из нее подробности и лишь сочувственно улыбнулся:

 — Надеюсь, эта «пренеприятная личность» — не мой приятель Шинви?

 Фэй торопливо помотала головой:

 — Нет, что ты! Он как раз был, в общем-то, очень даже мил. Конечно, поначалу я подозревала его в злых умыслах: знаешь ли, у нас… то есть, я хочу сказать, людей, — поправилась она, вспомнив, что сама-то, вроде как, к людям и не принадлежит, — о водяных лошадках рассказывают множество страшных историй. Что они, там, к примеру, воруют детей… Да и взрослых тоже… Топят их, едят, все такое…

 Шинви чуть не подавился:

 — Сырьём?

 — Ну да, — смущенно покосилась на него Фэй. — Только печень выплевывают.

 Никс лукаво усмехнулся, пододвигая агишки и Фэй наполненные бокалы:

 — А что рассказывают обо мне? Что я похищаю смертных женщин и принуждаю их к сожительству на дне морском? Где ни света солнца, ни праведной веры христианской?

 Фэй пригубила напиток, вдыхая чудный аромат:

 — Да, примерно так.

 Агишки вылакал свой бренди едва ли не залпом и требовательно уставился на никса. Тот, видимо, зная нрав и привычки приятеля, без промедления налил ему по новой.

 — А почему ты и впрямь не живешь под водой? — осмелела Фэй. — Раз уж ты… — она не сдержала смешка, — Аквамен.

 Нёлди выразительно показал на бутылку:

 — Неудобно. Выливается.

 Фэй захохотала.

 — Что ж, резонно. Веская причина! А если серьезно?

 — А если серьезно, то я — не рыба. Конечно, я могу находиться под водой до девяти часов подряд, но потом мне все равно нужно подышать.

 — Ну, все равно круто! — оценила Фэй.

 — Тю! — пренебрежительно фыркнул Шинви, опрокидывая четвертый стакан благородного напитка. — Кто ж такось не могёт-то?

 На английском он говорил с теми же огрехами, что и на шилайди. Что следовало считать тому виной — вечно заплетающийся язык или какую-то странную причуду — Фэй пока так для себя и не уяснила.

 — Да уж конечно, самое плёвое дело! — хохотнула она. — Все мои соседки день-деньской просиживают в ванной и дышат исключительно никотином!

 Нёлди, с одобрительной ухмылкой, подлил ей бренди в бокал.

 — Ты меня спаиваешь?

 — Может быть.

 Фэй и вправду захмелела.

 — Слушай, а ты мог бы показать мне морское дно? — вдруг пришло ей в голову. — Это правда, что океан покрывает почти всю вашу планету?

 — В каком-то смысле да, — уклончиво ответил Нёлди.

 — А в каком нет?

 — Видишь ли, наш мир очень сильно отличается от того, что тебе знаком. Он, как бы, нелинеен. В нем ты никогда не знаешь, куда попадешь, если будешь двигаться по прямой. В пределах Маг Мэлла он еще более или менее стабилен, но океан… Вполне может статься, что где-нибудь у нас под носом находятся другие земли, или же дыры, ведущие в другие миры. Но, как ни странно, до сих пор их никто не находил. Или же никто не возвращался из них. Но в целом, в целом — да. Наш мир — это бескрайний мировой океан. Ллир.

 Фэй улыбнулась:

 — И все же. Можешь или нет?

 Никс нахмурился:

 — Это трудно. И не уверен, что тебе понравится. Но да, могу.

 Шинви весело подскочил и загарцевал по дому на двух копытах:

 — По-о-о-ош-ш-ш-ш-ли-и-и-и, по-о-о-ош-ш-ш-ли! Ок-к-к-кунаться! Ок-к-к-коняться! Ок-к-кх-кониться! 

И внезапно визгливым, нестройным голосом, завел похабную песенку, странно похожую на старинную шотландскую балладу о мельнике, лукавой жене и чужой лошади у дверей. Правда, в исполнении агишки, она, то и дело, начинала смахивать на альпийский йодль, захлебываясь и взлетая под потолок. Фэй, с хохотом, пыталась подхватить припев, но йодлить у нее точно не получалось. Нёлди, хитро усмехаясь, извлек неведомо откуда маленькую девятиструнную скрипку с коротким грифом и расписными деками, и уверенно подхватил мотив. Заливистое пение струн закружило голову Фэй сильней любого бренди, и вот все трое, со смехом, гиканьем и ритмичным притопыванием, уже оказались за дверью, на ночном, безмятежно дремлющем берегу.

У нас (да и, как показывает опыт, не только у нас) фруктовый бренди часто путают с водкой. Мол, крепкое, прозрачное — значит водка. Вообще фруктовый бренди не всегда полностью прозрачен, но чаще всего всё-таки да. И всё же это — тот же напиток, что и знакомый многим из нас едва не с детства армянский «коньяк» (в кавычках как раз потому, что на самом деле это не совсем коньяк — «коньяком» имеет право называться только бренди, производимый во французской коммуне Коньяк). Да, «Арарат» — это бренди. То есть дистиллированное вино. Собственно, полная версия слова brandy — brandywine, восходящее к голландскому brandewijn, и, чтоб не сильно морочить вам голову, обозначающая «жжёное вино».

Фруктовый бренди отличается от обычного, разумеется, именно тем, что производят его не из виноградного вина/выжимки, а из фруктовой браги. Более всего знаменит французский яблочный бренди — кальвадос. Производят его в Нормандии, по меньшей мере, с 16-го века (а возможно — и со времен Карла Великого). Основой для перегонки обычно служит сухой яблочный (и иногда грушевый) сидр. Кальвадос выдерживают в дубовых бочках не менее двух лет, что и позволяет ему приобрести яркие золотистые и даже огненные оттенки.

Вишнёвый бренди чаще всего именуют немецким словом «киршвассер», буквально — «вишнёвая вода». Киршвассер почти всегда прозрачен, поскольку его либо не выдерживают в деревянных бочках вовсе, либо используют бочки из ясеня вместо дуба. Впрочем, это далеко не единственный вишневый бренди в мире.

Вообще бренди — действительно очень крепкий напиток, обычно содержание спирта в нём от 35 до 60 процентов, но бывает и покрепче. Например, до принятия общеевропейских законов, регулирующих крепость бренди, венгерский дед моего мужа гнал фруктовый бренди, именуемый «палинкой» (заметьте, от того же слова «палить, жечь») крепостью до 80-ти градусов.

Пьём дальше?

— Можно не вставать, я все равно забыл свою мантию в уборной, — поприветствовал собравшихся Киэнн. 

— И тебе доброго утра, — ехидно усмехнулась подменыш. 

Никс обернулся, оторвавшись от своей стряпни, и на лице его отразилось искреннее огорчение: 

— Тебе не понравилось? Я переделаю! 

Киэнн в отчаянии закатил глаза: 

— Срань гулонья! Нёл, прекрати это, пожалуйста! — И, заметив, что огорчение на лице водяного фейри сменяется ужасом, быстро пояснил: — Совсем не обязательно так усердствовать. Ты, — он присмотрелся к собеседнику повнимательней, — ты спать вообще ложился? 

Нёлди смущённо тряхнул головой:

 — Не спалось. — И, словно ища поддержки, робко кивнул на суровую плакальщицу: — Тьярла вон тоже…

 — Она — баньши! — с укором прервал его оправдания Киэнн. Но, секунду поразмыслив, отмахнулся: — Ладно, ты не обязан этого знать.

 В самом деле, не рассказывать же в присутствии самой обсуждаемой, что эти мерзавки не спят вовсе, и при этом неведомо каким образом, но их мозг все же не взрывается, а тело не умирает от истощения. Чего не скажешь об их жертвах. Странно только, что никсу это, похоже, вовсе не известно. Киэнну никогда не приходило в голову, что он знает о своих подданных всю подноготную и, возможно, множество вещей, которых они и сами о себе не знают.

 — В общем, тебе лучше не следовать ее примеру, — подытожил он.

 Нёлди неожиданно светло улыбнулся и понимающе кивнул:

 — Хорошо, больше не буду. — И тут же весело продолжил: — У меня есть твой любимый белый сыр с черникой. А еще блинчики с икрой, фаршированные мидии и вересковое пиво. 

— Искуситель, — сдержанно улыбнулся в ответ Киэнн.

А вот подменыш оживилась куда больше:

— То самое? Из песен?

— Из песни пива не сваришь, — хмыкнул Киэнн. — Даже с помощью магии.

На столе, как по волшебству, появились пузатые глиняные кружки и небольшой бочонок с пенным напитком. Подняв первый тост (к счастью, формулировка была достаточно туманной и расплывчатой), баньши ненавязчиво наклонилась к самому уху Киэнна и вполголоса прошептала:

— Не вздумай опять надираться. Придушу.

— Ладно, не буду. Хотя, признаться, очень хочется.

Баллада Роберта Льюиса Стивенсона «Вересковый эль» (да, в оригинале «эль», а не «мёд») лучше всего известна нам в переводе Самуила Маршака. Однако более ранний перевод Корнея Чуковского гораздо ближе к оригинальному тексту. Вот как было дело.

Рвали твердый красный вереск
И варили из него
Пиво крепче вин крепчайших,
Слаще меда самого.
Это пиво пили, пили
И на много дней потом
В темноте жилищ подземных
Засыпали дружным сном.

Но пришёл король шотландский,
Беспощадный для врагов,
Он разбил отряды пиктов
И погнал их, как козлов.
По крутым багровым скалам
Он за ними вслед летел
И разбрасывал повсюду
Груды карликовых тел.

Снова лето, снова вереск
Весь в цвету, — но как ту быть,
Коль живые не умеют
Пива сладкого варить?
В детских маленьких холмиках
На холме и под холмом
Все, кто знал, как варят пиво,
Спят навеки мертвым сном.

Вот король багряным полем
Скачет в душный летний зной,
Слышит сытых пчёл гуденье,
Тени пташек над собой.
Он угрюм и недоволен.
Что печальней может быть —
Править вересковым царством,
Пива ж сладкого не пить.
Вслед за ним вассалы скачут
Через вереск. Вдруг глядят:
За огромным серым камнем
Двое карликов сидят.
Вот их гонят и хватают.
В плен попали, наконец
Двое карликов последних —
Сын и с ним старик отец.

Сам король к ним подъезжает
И глядит на малышей —
На корявых, черноватых
Хилых маленьких людей.
Он ведет их прямо к морю,
На скалу, и молвит: — Я
Подарю вам жизнь за тайну,
Тайну сладкого питья.

Сын с отцом стоят и смотрят:
Край небес широк, высок.
Жарко вереск пламенеет,
Море плещется у ног.
И отец внезапно просит
Резким, тонким голоском:
— Разрешите мне тихонько
Пошептаться с королём.

Жизнь для старца стоит много,
Ничего не стоит стыд.
Я тебе открою тайну, -
Старый карлик говорит.
Голос тонкий, воробьиный,
Тихо шепчет в тишине:
— Я тебе открою тайну,
Только сына страшно мне.

Жизнь для юных стоит мало,
Смерть не стоит ничего,
Все открыл бы я, но стыдно,
Стыдно сына моего.
Ты свяжи его покрепче
И швырни в пучину вод!
Я тогда открою тайну,
Что хранил мой бедный род.

Вот они связали сына,
Шею к пяткам прикрутив,
И швырнули прямо в воду,
В волн бушующий прилив.
И его пожрало море,
И остался на скале
Лишь отец старик — последний
Карлик-пикт на всей земле.

— Я боялся только сына,
Потому что, знаешь сам,
Трудно чувствовать доверье
К безбородым храбрецам.
А теперь готовьте пытки.
Ничего не выдам я,
И навек умрет со мною
Тайна сладкого питья.

Перевод Николая Чуковского, 1935

Судя по всему, вересковый эль в качестве алкогольного напитка, а не только баллады, всё же существовал (и по некоторым источникам может считаться одним из древнейших элей в мире. Вообще до пятнадцатого века в Европе пиво варили именно травяное, что называется «грюйт». Кроме вереска, в состав грюйта могли входить тысячелистник, полынь, багульник, восковница, можжевельник, имбирь, анис, корица, мускатный орех, мята, тмин и прочие травы и специи. Отказались от грюйта и перешли к ныне общеизвестному хмелю не столько потому, что он был лучше, сколько по причине монополии на грюйт, наложенной церковью.

Сейчас традиция варения грюйта вообще и эля из цветов прекрасного горного вереска в частности активно возрождается. Особенно его любят, конечно же, в Шотландии. Кстати, название верескового эля по-гэльски — Leann Fraoch. 

Киэнн нехотя оторвал взгляд от стеклянного потолка и швырнул в никса последнюю опустошенную бутылку.

— Твоя очередь идти за водой.

Нёлди задумчиво повертел прилетевший предмет в руках:

— А мне казалось, что как раз твоя. 

Киэнн паскудно осклабился:

— Тебе показалось, пупсик!

Хотя, по совести, очередь и впрямь была его. Тем паче, что почти весь трехдневный запас он выжрал в одиночку, перещеголяв в этом даже Шинви. Но перспектива тащиться три часа вниз и потом примерно столько же обратно наверх Киэнна совершенно не грела. Да и спуститься он туда сейчас смог бы, наверное, только кубарем — фоморская водица била в голову почище бурбона. 

Никс сокрушенно качнул головой:

— Да поднимись ты к ней уже! Хватить на ее задницу через потолок пялиться!

— Будто сам не пялишься! — огрызнулся Киэнн.

Нёлди вздохнул:

— А я-то тут при чем? Киэнн, хватит валить с больной головы на здоровую! Иди и решай свои половые проблемы, а не заливайся тут как тропическое растение!

Киэнн, шатаясь, поднялся на ноги и выдернул пустую бутылку из рук никса:

— Лучше уж я за водой схожу. Давай сюда сумку!

Никс несколько секунд поколебался, но потом все же вручил ему зачарованную бездонную суму, которая теперь служила им для транспортировки воды из подземного колодца на трехсот тридцатый этаж башни. Перекинув длинный кожаный ремень через плечо, Киэнн нетвердой походкой, пересчитывая углы и любовно ощупывая стены, вывалился за дверь. Краем глаза уловил, как Нёлди напоследок проводил его полным отчаяния взглядом. Да пошел он!

Признаться честь по чести, он и сам не знал, почему избегает встреч с фоморкой. По какой причине ему было проще протопать семь тысяч ступеней по винтовой лестнице, нежели последовать вполне адекватному совету Нёлди. Ну, обломала она тебя, конечно. Жестоко обломала. И что теперь? «Как она могла, я же так неотразим, вон, даже в зеркалах не отражаюсь?» 

Спору нет, неприятно, когда уже, считай, стянув трусики и раздвинув ножки, подружка вдруг вспоминает, что на кухне булькает суп, в ванной течет кран или где-то во дворе ее возвращения с разведки ждут два оболтуса-фейри. Как ни странно, думаешь в такой момент не о том, какая она умница, что помнит о таких ответственных и важных вещах, а о том, что в тебе она, похоже, не слишком заинтересована. 

Конечно, когда в твоем распоряжении было пару миллиардов взрослых самок человека, единственной реакцией на подобного рода конфуз было бы: сама дура, не знает, от чего отказывается. 

Ну да, когда ты — единственная живая особь женского пола на этом свете, можно и выкобениваться! 

Так дело только в этом?

Вряд ли… Было бы все так, ты бы просто пошел к ней, зашвырнул ее очередной бесценный фолиант куда подальше и оттрахал ее прямо на полу библиотеки, к вящей радости наблюдающих с нижнего этажа!

Или ты просто боишься ее?

Ну, может, и боюсь. А то я не знаю, на что эта братия способна! Знал бы никс, с кем связывается — тоже б, небось, тогда обделался. Ему еще крупно повезло, что способности фоморки пребывали «в спящем режиме»! Дерьма бы от него не осталось, проснись она раньше!

Вот только Эйтлинн отчего-то тоже избегала Киэнна. Пятые сутки кряду не выползая из своего проклятого фоморского книгохранилища. Конечно, еще хорошо, что она не облюбовала одну из двух других библиотек — на шестисотом или на девятьсот сороковом. Таскать воду туда было бы куда печальнее.

Слейн или Слане, на основании легенды о котором я и придумала свой Источник Ши-Ланэ — реальное место в восточной части Ирландии: название реки, замка на холме близ реке и прилегающей к ним деревни, а также древнее название священного колодца. По легенде, в давние времена воды реки (либо колодца на берегу этой реки) благословил ирландский бог врачевания Диан Кехт. Любой, искупавшийся в зачарованных водах, исцелялся от всех ран, даже самых смертельных, кроме, разве что, тех, кто был обезглавлен. Магия эта была утрачена с приходом христианства, а колодец получил новое название в честь Девы Марии. 

Название реки и колодца, по-видимому, происходит от того же слова, что и традиционный ирландский заздравный тост: Sláinte! И обозначает, собственно, «здоровье».

— Ты не поверишь, но да. Я категорически против. 

Краска вновь ударила в лицо Эйтлинн, в голове загудело и с языка непрошено, само собой сорвалось яростное:

— К твоему сведению, ты уже ничего не решаешь! Будет так, как захочу я. И не иначе.

— Окей, мэм, — презрительно отсалютовал Киэнн.

И, конечно же, сделал самое глупое, что только мог сделать: ужрался до поросячьего визга. Так что последующие часов десять Эйтлинн познавала самую темную и похабную сторону блюза. Причем, по мере того, как связки горластого полуэльфа садились, из сладкоголосого Планта, неуемно вещавшего о лимонах и бананах, а также способах их употребления, он все больше превращался в охрипшего Моррисона, и уже и вовсе не церемонился в выражениях. На восьмой-девятый час концерта Эйтлинн уже невыносимо хотелось пойти и придушить придурка собственными руками. К счастью для них обоих, Киэнн окончательно сорвал голос и вынужденно замолчал.

Собственно, здесь я ничего особо рассказывать не буду, только познакомлю вас с «музыкальным произведением» безмерно любимого мной американского рок-музыканта шестидесятых, кумира хиппи и беспробудного пьяницы Джима Моррисона. Перевод текста отсутствует, да он, думаю, особо и не нужен. И к тому же непечатен. Там почти все о том, как и куда он будет иметь свою крошку. Пьяный концерт Киэнна должен звучать примерно так же.

Ну и напоследок хлебнем сидра вместе с волшебником Эрме?

— Что за дурацкий эксперимент? Ты совсем спятил, пикси? — зло огрызнулся он.

— Ничуть, — хмыкнул алхимик. — Ты что ж думал, занять девятнадцатое кресло тебе дадут просто так? В награду за пустые слова и красивые глазки? Решай. И живо. Потому что паралич, видишь ли, очень быстро прогрессирует, и скоро обратить процесс станет уже невозможно.

— Понюхать-то можно? — напряженно спросил испытуемый.

Эрме пренебрежительно кивнул:

— Можно, отчего ж нельзя. Но учти, что испарениями тоже отравиться недолго.

Киэнн унял бешено колотящееся сердце и решительно подошел к клетке, выдернув из рук Нёлди первый попавшийся флакон:

— Фигня твой ребус, плюнуть и растереть!

После чего, не останавливаясь, швырнул хрупкий сосуд алхимику под ноги. По лицу рыжего мага проскользнула судорога ярости, и заодно, едва заметный, но все же пойманный Киэнном испуг. Флакон не раскололся на части — заклинание Эрме перехватило его в четверти дюйма от мраморного пола пещеры.

— Ты жульничаешь, Киэнн! — дрожащим от возмущения голосом отчитал подопечного волшебник.

— Я всегда жульничаю, — хмыкнул в ответ Дэ Данаан. И спокойно кивнул никсу: — Пей, Нёлди. Если бы брошенный флакон был безвреден, он не стал бы так стараться прервать его падение.

— Ты мог убить нас всех!

— Да, — кивнул Киэнн. — Но это было мое решение.

Никс послушно осушил флакон. Спазм паралича медленно сошел с его тела, перекошенное гримасой напряжения лицо расслабилось, вывернутые конечности приняли естественное положение. Дрожа и панически глотая воздух, пленник вцепился в прутья плетеной клетки.

Киэнн еще раз окинул приятеля придирчивым взглядом, уловив приторный запах дешевых орифлеймовских духов:

— Девчонка из Сенмага? Хоть совершеннолетняя?

Нёлди рьяно закивал.

— Вслух, — потребовал Киэнн. С любыми домогательствами к малолеткам в королевстве фейри дело обстояло исключительно строго.

— Да, — с трудом проговорил никс.

— Выпусти его, Эрм.

Клеть распахнулась. Эрме наконец довольно усмехнулся и, прошествовав обратно к пиршественному столу, высоко поднял кубок с неразбавленным сидром:

— Что ж, предлагаю выпить за рождение девятнадцатого волшебника Круга Могущественных. И сим провозглашаю, что беру этого наглеца к себе в ученики. И обязуюсь за последующие двенадцать недель сделать из него настоящего фейри.

Сидр — напиток легкий, содержание алкоголя в нем чаще всего очень невысоко, примерно как в пиве. Мои фейри разбавляют его весенней родниковой водой исключительно как дань традиции по поводу довольно необычного празднества — Великого Возвращения Вод. Историю реального земного сидра проследить практически невозможно, но напиток этот очень и очень древний. Название его пришло из французского, а во французский — из латыни, латынь заимствовала это слово из греческого, а греческий, вероятно, из арабского. В общем, предположительно, первоначальное значение слова — «пьяный». Сидр делают из яблок и иногда груш (как раз из него потом производят кальвадос, о котором я говорила в начале). Разумеется, сидр был необычайно популярен в кельтских странах, где виноград или не родил, или родил очень плохо. И составлял успешную конкуренцию пиву. Сидры бывают сладкими и сухими, газированными и «тихими». Крепость сидра колеблется от трех до тринадцати градусов. Больше всего напиток уважают в Англии. А вот на звание «родины сидра», по слухам, претендуют испанская провинция Астурия и Страна Басков.

А я сегодня скромно пью вишневое пиво. Но чуть позже вечером подумываю вкусить стаканчик итальянского ликера амаретто.