Внесу-ка я немного из старенького

У литературы, сталбыть, нет пола

Нет, то есть, гендера, нет расы, класса, нации (нет национальных литератур, ЛОЛ!) — искусство, значит, превозносится над всем этим и парит во облацех.

И почему-то озвучивает эту сентенцию почти всегда белый и в большинстве случаев мужчина.

Ребята, мы настолько привыкли принимать наше, европейское+североамериканское (ой, ну местами автралийское и куда там еще ступила нога англосакса) и мужское за общечеловеческое, что поменять свою точку обзора нам не легче, чем поднять себя за волосы. Причем женщинам трудней, чем мужчинам, и вот почему.

Возьмем основы нашей еропейской литературы. Фундамент. «Илиада» и «Одиссея». О чем это все? О том, как большие мальчики жерачат друг друга насмерть острыми предметами. На этом фоне мальчики не могут поделить взятых в добычу девочек, ангстятся из-за того, что им суждена ранняя смерть, а славы недодали, выпендриваются друг перед другом военной добычей (в том числе девочками). Среди этой гопы инфантилов ясным солнышком сияет шлемоблещущий Гектор — единственный приличный человек. Ему не нужны ни пленницы, ни золото, ни бессмертная слава — он сражается, чтобы спасти свой дом.
Для него все закончится плохо. Он погибнет. Его отец и мать, большинство братьев и сестер погибнут. Его жену угонят в рабство. Его маленького сына сбросят с крепостной стены.
Если хоть на секунду посмотреть на Илиаду глазами женщины-участницы, то весь сюжет — непреходящий ужас. Даже богиням нет покоя — их могут ранить, могут избить и унизить. Становой хребет сюжета — конфликт Агамемнона и Ахилла из-за Брисеиды. А как Брисеида попала к Ахиллу? Очень просто: он ворвался к ней в дом и всех убил. Отца, мать, братьев и младших неебабельных сестер. А потом такой сидит и ноет: у-у-у, я злой судьбой обречен умереть молодым, но Зевс, ты должен мне славы за это... А что Зевс должен Брисеиде за все ее муки? А ничего. Ни ей, ни Хрисеиде (ту хоть выкупили, хоть и пришлось рожать сына от насильника), ни Кассандре, ни Андромахе, никому из женщин.
Читая «Илиаду», женщина следует мужскому дискурсу, читает ее глазами мужчины. Потому что мало кому хочется проникаться этим ужасом и мало кому хочется 24 главы читать гекзаметром месседж «Ты — вещь, захотим используем, захотим — сломаем». А другого для женщины в «Илиаде» нет.
А потом все такие критики и исследователи говорят, что «Илиада» — это общечеловеческое. А что женщина — вещь, так жто «время было такое». Ладно, возьмем исследователей, принадлежащий к нашему времени: у кого из них можно встретить возмущение всем этим? Лосев, Гаспаров, другие античники — хоть кто-то воскликнул: «Господи, да это же гребаные уроды какие-то!»? Самое большее, на что можно рассчитывать — это что критики отметят классовый аспект: вот Терсит, который говорит здравые вещи, получает по хребтине от Одиссея, потому что автор поэмы внутренне на стороне аристократов, он им угождает.
А вот сделать следующий шаг — а помимо того, что целевая аудитория автора аристократы, они кто еще? Ну-у? Кому еще автор угождает? Неа, никак, потому что наш критик и исследователь сам — кто? А-а? Ну-у?
А, ну да, он «общечеловек». И Илиада — «общечеловеческое».

И примерно такая же петрушка со всей классической литературой, от античности до наших дней. Вот читают дети «Маттео Фальконе». Я выбрала книгу наугад, от балды. Чтение для 6 класса, между прочим, — видимо, составители школьной программы решили, что детям полезно прочитать, как убивают их ровесника. По програме дети должны составит нравственный потрет Маттео Фальконе. Им предлагают подумать над вопросами: кто виноват в смерти Фортунато? Из-за чего Маттео Фальконе убил Фортунато? Кто Маттео Фальконе — герой или убийца?

Эй, там, в тексте фигурирует еще какая-то Джузеппа, жена Маттео и мать Фортунато! Она родила Маттео четырех детей, и он каждый раз приходил в ярость, когда она рожала дочь. А когда она наконец родила сына, Маттео его убил. Из-за чувства чести и, сцуко, достоинства. Он не рожал, не страдал, не истекал кровью — но нажал на курок. А потом и дальше трахал Джузеппу, наверное. Почему бы на уроке литературы не поговорить о Джузеппе? Ведь половина присутствующих в классе — девочки. Будущие матери, как любили нам тыкать в школе. Почему бы не поднять вопрос: стоит ли чувство чести Маттео Фальконе страданий Джузеппы?

Или урок по любовной лирике Пушкина:
«Ученик читает: „Я помню чудное мгновенье...“

Беседа по вопросам:
— Какими чувствами оно проникнуто?
— Какие эпитеты использует автор при описании этой женщины?
— Можно ли по ним определить конкретное лицо? Или это обобщенный образ?
— Какая тема, кроме темы любви, звучит в этом стихотворении?
— Как прослежена здесь жизнь самого поэта?

В классе половина — девочки, но, чтобы ответить «правильно» на вопросы урока, они должны стать на точку зрения мужчины. Она же «общечеловеческая». Оценить стихотворение с женской точки зрения не предлагается. Один из конспектов урока содержит мемуары Керн. Оказывается, АСП ее всю дорогу подъелдыкивал и спрашивал, хочет ли она в ад. «Девочки, как бы вы посмотрели на парня, который для начала знакомства предлагает вам отправиться в ад? А потом пишет нежный стих?» — нет, такого вопроса школьная программа не предусматривает. Зачем. Девочки же не «общечеловеки».

И да, нет никакого заговора белых гетеросексуальных мужчин. А знаете, почему? Потому что доминирующей группе нет нужды плести заговоры, чтобы сохранять свое доминирование. Оно с пеленок воспитывается у представителей доминирующей группы, воспринимается ими как нечто должное, и затем воспроизводится как нечто само собой разумеющееся. Дворяне с детства ощущали себя дворянами, а свое главенство над крестьянами воспринимали как должное. Белые с детства ощущали себя белыми, и даже последняя белая шваль знала, что она лучше ниггера, потому что ей с детства повторяли это. Мужчины с детства знают, что они «люди», по умолчанию, по дефолту — а женщине нужно либо задницу разорвать, чтобы попасть в «люди», либо заслужить благосклонное внимание мужчины и добиться производства в это звание. Господам не нужно объединяться в комплоты. Они свое господство провозглашают в повседневном дискурсе.

Причем подчиненная группа к ним присоединяется, потому что существует только этот дискурс, другого нет. У женщин нет своего языка доминирования, нет и своего языка равенства — они заимствуют мужской. Авторы школьной программы в большинстве своем женщины, почти наверняка. Они ни секунды не думают о том, как бы унизить и загнобить девочек, они преисполнены самых благих намерений. Но как только они берут в руки «Маттео Фальконе», они переключают мозги на «мужское восприятие» — то есть, простите, «общечеловеческое» — и для них важной становится корсиканская честь Маттео и совершенно неважными страдания Джузеппы. Потому что они наследуют литературу, созданую на 90% мужчинами и традицию критики, сформированную на 90% мужчинами. И для них это переключение мозга в «мужской режим» происходит так же просто и естественно, как надевание правого ботинка на правую ногу, а левого — на левую: до 5 лет ребенка к этому приучаешь, а дальше он это делает уже сам и искренне думает, что иначе и быть не может, и не помнит, что его приучали, а считает, что «этожеестественно».

В отличие от такого «естественого» подхода, поиск женского взгляда и языка равенства требует специальных усилий. Это очень похоже на счет калорий для тех, кто хочет сбросить вес: нужно отринуть «естественное» — то есть, привычное, не требующее специальных осознанных усилий употребление пищи — и перейти к скрупулезному взвешиванию того, что ты намереваешься положить в рот и чтению того, что мелким шрифтом написано на упаковке. Человеку, который может себе позволить есть все, что хочет, и сколько хочет, это может казаться мелочным, смешным и глупым, но для того, кого, кого взяли за глотку диабет, проблемы с сердцем или стремление к спортивным результатам, это единственный способ добиться цели, а то и попросту остаться в живых. Да, мы берем учебники и методички, начинаем считать: сколько авторов-женщин? Сколько героев-женщин? Насколько методички предлагают уделять им внимание? Поддерживается бездумно или подвергается переосмыслению место женского персонажа в повествовании? А те, кого мы спрашиваем, раздражаются: да зачем это? Что за крохоборство? А чем вас не устаривает статус кво? Вот вам дали Наташу Ростову, Татьяну Ларину и Катерину из «Грозы» — вам что, мало?

Вот да, мало. Когда Рут Гинзбург спросили: «Сколько, по-вашему, женщин должно войти в состав Верховного суда, чтобы вы посчитали равенство достигнутым», она сказала: «Девять». Вопрошающий офигел слегка, а она разжевала мысль: «Вот когда все судьи ВС были мужчинами, ни у кого не возникал вопрос „А чего так?“ Значит, когда все судьи будут женщинами и ни у кого не вознинет вопрос „А чего так?“ — равенство будет достигнуто».