Рецензия на сборник поэзии «Иллюзии»
Мне кажется, все стихи можно условно поделить на два типа: стихи о том, что есть вокруг нас, что каждый видит, чувствует, осязает, ‒ и стихи о неявной стороне... если называть это терминами из мира, о котором я пишу, ‒ то это стихи о Сумраке и стихи о Мерцании.
Здесь, несмотря на название, стихи очень мирские, «сумрачные» ) По сути, это поэтическое повествование о жизни ‒ той, которую многие любят звать настоящей (в противовес воздушным замкам, сети и всяческим мечтаниям). И в то же время ‒ поэзия всегда о Мерцании, о неявном, непознаваемом... её не бывает без воздушных замков и мечты. Или это не совсем поэзия?..
«Иллюзии» похожи на поэтический дневник, путевые заметки, где путь ‒ сама жизнь. Этот путь начинается осенью ‒ неудивительно, ведь для многих именно осень знаменует начало года: сперва мы впитываем этот порядок в детстве, шагая в школу с букетами наперевес, а потом, вырастая, возвращаемся к нему снова, уже в качестве родителей... А кто-то просто ощущает, что год начинается именно осенью, когда
От палых листьев вьется запах тлена.
Молчат подъезды в ранах чьих-то слов.
И неудивительно, что это первосентябрьское начало года вызывает в памяти детство: шестнадцать лет, мечты о Большой и Чистой (куда там стаду свежевымытых слонов) Любви. Тут и качели ‒ как же без них, все мы росли с этой чудесной песней... Но лирическая героиня уже не ребёнок и живёт не в грёзах ‒ и находит в этом счастье:
И странно, но я счастливей навряд ли когда-то стану,
Чем рядом проснувшись утром с сопящими в тишине
Кусочками нашей жизни. Твоей и моей. Не странно?
А почему же? Нет, это замечательно... если и «странно», то лишь потому, что счастье в нашей жизни ‒ вот такое, тихое, каждодневное, свершившееся ‒ удел немногих... и они редко пишут стихи. Так что да, кое-какие странности тут есть, определённо)
Но возле счастья всегда есть и печаль, и память... неотвязная, как запах полыни прямиком из далёкого детства. Которое кажется нам чудесным и сказочным просто потому, что его больше нет ‒ и не будет.
Там надо мною пролетают клином
И исчезают в тёмных небесах
Гусей и уток крошечные точки.
Среди степи колышется полынь.
И от этой полынной печали лирическая героиня путешествует на дорогах памяти в другое памятное место ‒ и это первое из стихотворений, которое меня «зацепило» по-настоящему... что-то в нём есть особенное. Что? Как знать. Это не резонанс, я-то не рос в Крыму и даже не бывал там; а моё не совсем городское (хотя и не деревенское по-настоящему) детство было пронизано не любовью к старым ивам и тропам среди полей, а напротив ‒ отчаянным стремлением к далеким огням города... И всё-таки это удивительно проникновенные, искренние и воистину поэтичные строки.
Там, где старая ива с кривым и шершавым стволом,
Где мятлица всю землю укрыла густым и зелёным ковром,
Где ссыпается глина, скользя под босою ногой,
Где ондатра сбегает, впервые замечена мной.
Там, где ветер немного полынью горчит,
Где от соли песок побелел и тихонько скрипит,
Где в туман на рассвете с мычаньем уходят стада,
Там, наверное, мне не бывать никогда.
Только помнить, сгоняя слезинки и молча закрывши глаза.
Только помнить, пытаясь найти, что могла бы сказать
Тем, оставшимся в южной горячей степи,
В моем детстве, куда мне уже не дойти...
Возможно, в этих простых словах скрыто то, что знакомо каждому из нас ‒ на свой лад, так или иначе... у каждого был свой собственный Крым, своя старая ива у дома (и понимание, что её давно уже срубили, вызывает внезапный укол в горле и соленое пощипывание в глазах), тайные детские места и мельком замеченные ‒ чудом! ‒ звери, уж конечно волшебные... и осознание, что это чудо ‒ увы ‒ в прошлом.
Есть другие стихи, которые влезли мне в душу, едва я их увидел, и мне кажется ‒ они созвучны, они о том же самом, хотя их написал поэт другой страны, помнящий совсем иное детство...
Когда я был дитя и бог, Могер был не селеньем скромным,
а белым чудом ‒ вне времен ‒ сияющим, огромным...
Все на своих местах ‒ вода, земля и небосклон,
церквушка ‒ дивный храм, домишки ‒ светлые хоромы,
и я, сквозь виноград, с веселым псом несусь тропой укромной,
и мы, как ветер, невесомы, беспечны, словно громы,
и детства мир от мира горизонтом отделен.
Прошли года, и после горестной разлуки первой
вернулся я в мой сказочный Могер и не узнал Могера.
Кругом ‒ ни храмов, ни хором; в кладбищенской тоске безмерной,
в уединенье полном ‒ средь лачуг ‒ застыла тишина.
И я уже не бог, я муравьишка, жалкий смертный;
все пусто, лишь рассыльная Кончита, солнцем сожжена,
по знойной улице бредет, вся в черном и лицом черна,
а вслед за ней... ребенок-бог с божественной собакой верной;
в себя ребенок погружен, витает в облаках ‒ волшебных сферах,
собака ‒ так важна! ‒ и в нужности своей убеждена.
А время... за ребенком-божеством умчалось время...
Кому из нас дано изведать чудо повторенья?!
О, если бы не знать, вовек не знать, не знать старенья,
и снова стать зарей, и оставаться божеством —
вне всех времен ‒ и умереть в Могере сказочном моем!
Хуан Рамон Хименес
И разве мы ‒ дети разных стран, мужчины и женщины, великие поэты и куда более скромные ‒ настолько уж разные?
Но в настроениях лирической героини «Иллюзий» печаль ‒ не лейтмотив, она не главная часть её жизни и настроения. И это прекрасно ‒ само по себе... и наверное, неудивительно, что рядом с ностальгией по ушедшему Крыму из детства находится второе стихотворение, которое я отметил для себя как суть и сердцевину этого небольшого сборника ‒ и одно из лучших. Хотя настроение тут и впрямь контрастное. Я бы сказал ‒ в нём прячется радостный смех, а в лужах после дождя искрится отражение улыбки:
Я хочу читать Маяковского,
Прыгая со строчки на строчку,
Путаясь в запятых и точках,
А потом пройтись по проспекту его имени.
Вспомнить, какими были мы.
Молодые, счастливые, странные.
Не всегда были кем-то избранные,
Но всегда выбирали сами,
О чем не жалеем ни грамма и
Живём до сих пор радуясь,
Ругаясь, любя, смеясь.
И я знаю, что ты тоже читаешь,
Улыбаешься и, конечно, знаешь,
Что мне нравится читать Маяковского.
А мне понравилось читать это стихотворение. Оно тоже неуловимо напомнило чьи-то строки... по ритму ‒ того же Хименеса, но по вложенным чувствам оно куда более утренне-солнечное.
И хотя то, чем я хочу завершить это небольшое «слово о стихах», отнюдь не последнее ‒ но мне кажется, это своеобразное подведение некого итога... и тоже имеет отношение к ностальгии, памяти, детству. Ко всему, что полной жизнью ‒ иногда даже слишком полной ‒ живёт в наших воспоминаниях...
Ты приходишь ко мне в холодном платье
Цвета прозрачного неба в начале апреля.
Я снова одна, но это ведь ничего не значит!
Может быть, я всё так же тебе верю.
Или не верю. Не верю? Конечно верю!
Просто сквозняк в душе и померкли краски.
Я так же жду и не запираю двери.
Мне так же нужны твои простые подсказки.
А если смотреть в глаза не снизу, а сверху,
В них мир отражается совсем уже непривычно.
И хочется долго смотреть. Я могу засмотреться
И всё потерять. Короче ‒ всё как обычно.
Но это не важно. Тебя постоянно нету.
Ты бродишь в других, наверное, важных, душах.
А мне остаётся апрельское ясное небо
И глаза, что блестят из ближайшей лужи.
И вы знаете? В чём-то это и впрямь завершение: ведь если мы начали с осени, то закончить всё на нотах апреля ‒ очень даже неплохой выбор...