Рецензия на роман «Идол»

История нас не отпускает. Мы то и дело возвращаемся мыслями к событиям прошлого века: революции, репрессиям, войне. Пытаемся понять, могло ли быть по-другому и что двигало людьми того времени. Примеряем его на себя, отыскиваем там своё место, чтобы так, через прошлое, понять, кто мы есть.

Возможно, это теоретизирование не столь уж бесполезно: «Идол» утверждает, что история движется по спирали. 

– …Одна и та же фигура через века, на каждом витке действие повторяется. (…) Ему отдают свою волю, потому что им самим она больше не нужна: зачем, если есть… Такой. Такой! И он забирает у них волю. А потом делает всё, что хочет. А они… они молчат и не смеют пикнуть в ответ. Потому что он бог. Они сами его обожествили. И теперь могут только молчать, потому что боятся.

– И любят, – вставила Нина, разливая кофе по чашкам.

– И любят, – повторил Андрей. Он помолчал, задумавшись, поперебирал пальцами в воздухе, будто что-то прикидывая.

– И один и тот же человек каждый раз подчиняет себе всю страну, – заключил он.

Роман создаёт условный мир, вынесенный как бы за пределы времени – об этом напоминают разбросанные по тексту анахронизмы. В контексте узнаваемого 37-го упоминания о рок-музыке или о мобильных телефонах выглядят пугающе, приближая происходящее вплотную к современности. 

Пространство, на котором разворачивается действие, так же условно, как и время. Вымышленная столица Ринордийск – неправдоподобно чистенькая и ухоженная, неестественно праздничная, переполненная памятниками правителя. То он в бронзе, а то он в мраморе…

Сколько их всего? – задумался он. Каменных и гипсовых копий в полный рост и этих маленьких бюстиков на подставке, вроде того, что стоял у Машеньки в спальне. («Зачем тебе это?» – спросил он однажды, а Машенька тогда только пожала плечами и ответила: «У всех есть. Я подумала, что надо, чтобы и у нас было»).

Город – откровенная декорация. В нём нет случайных людей, обычных жителей – разве что в виде народных масс, двигающихся по кругу в мясорубке парада. Во Дворце культуры в старом парке собирается только богема; когда от богемы ничего не остаётся, Дворец закрывается. На улицах пусто, лишь зловещие чёрные автомобили проезжают вдалеке… пока вдалеке.

Такая же декорация – заснеженные степи приозёрья, где герои отбывают ссылку. Здесь нет людей, хотя они упоминаются – только ссыльный рабочий Семён в пустом бараке, только вездесущий надсмотрщик Эрлин и вдали, едва видимая – чёрная цепь конвоя. Внутри очерченного ею круга можно бежать куда угодно, всё равно нигде ничего нет.

Назвать условность и неправдоподобность этих описаний минусом невозможно: они работают на идею книги. Конкретика размывается, но отчего-то абстракция трогает намного больше. Может быть, её проще примерить на себя.

Вот в этом-то условном мире, одновременно в прошлом и в шаге от нас, живут герои «Идола».

Главных героев здесь двое – поэт Лунев и богемная танцовщица фройляйн Рита. Сразу обозначим: никакой любви. Неприязнь, соперничество, затем – близость двух выживших на необитаемом острове. Почти всё.

Лунев, на мой взгляд – противоречивый, сложный персонаж.

Странное создание. Странная натура. Лунный свет в окно.

Он заявлен как холодный, неспособный к любви и эмпатии, довольно неприятный человек. По идее, это должен быть поэт брюсовского типа: из тех, у которых стихи идут от ума, которые их конструируют, собирают волевым усилием.

Но, когда заходит разговор об этом, Лунев объясняет, что пишет то, что приходит само:

– Нет, я всё-таки не понимаю, – Зенкин отошёл за очередной порцией коктейля и вернулся со стаканом в руке. – Откуда, ты говоришь, и что к тебе приходит? Ну, я, например, хочу написать стихотворение о том-то, я и пишу о том-то. Ну там, слова подбираю, выстраиваю их. По-моему, так и должно быть. Разве нет?

(…) Лунев смущённо улыбнулся.

– Ну, как вам сказать… Понимаете, это не от меня зависит. Просто что-то появляется в голове… Сначала ритм, некоторые слова. Одна-две строчки. Потом постепенно открывается, проявляется. В конце выходит весь стих.

Это явное противоречие смущает и других героев:

– Нет, Лёха, я совершенно не представляю, как из тебя мог получиться поэт. Чтобы так опускать всё на свете – это как же надо разочароваться в жизни. Ты самый натуральный циник, Лёха. Но твои стихи… Это что-то совсем другое. Их не мог написать такой человек, каким ты кажешься. Или… Нет, ты всё-таки загадка, Лунев.

Но, конечно, нельзя сказать, что такой тип поэта невозможен в принципе: все слишком разные, слишком штучные, у любого поэта уникальное внутреннее устройство и собственные методы, так что Лунев имеет полное право оставаться загадкой.

Самая слабая сторона его образа – это стихи, которых в тексте приводится четыре или пять. Лунева считают гением и им восхищаются. При этом отданные ему стихи очень слабы – в них есть цепляющие моменты, но невозможно игнорировать неточные и банальные рифмы, путаные места и не к месту сбивающийся размер. Это особенно мешает в «главном» стихотворении Лунева -  том самом, за которое его отправляют в ссылку. Положим, «Мы живём, под собою не чуя страны» - тоже не вершина творчества Мандельштама (аналогия тут очевидна). И всё же изображение персонажей, потрясённых и восхищённых откровенно слабым стихотворением, получается фальшивым.

Чтобы не быть голословной, приведу и разберу этот стих. Убираю под спойлер, чтобы не смущать читателей, не интересующихся поэзией.

Вообще мне кажется, что настоящая поэзия в этом романе сконцентрирована не в стихах, а в прозе. «Деревья бездействовали. Стеклянный воздух на уровне глаз тоже» - это намного сильнее всего того, что пишет Лунев.

У противоречий образа Лунева есть один плюс: они заставляют пристальнее всматриваться в него и пытаться понять. Это не условно-книжный идеал возвышенного поэта – это живое, сложное, меняющееся.

Вторая ключевая фигура романа, фройляйн Рита, понятнее и цельнее. Она придумала идеальный образ, эталон себя, и целеустремлённо ему следует. В какой-то степени это самообман, но Рита всё же понимает, что окружающие видят её не так, как ей бы хотелось. Вопрос в том, что признавать правдой – и она верит в свой эталон и отстаивает его до последнего.

Символика романа безжалостно показывает, что этот эталон несостоятелен. Рита играет в аскетку, гордится отсутствием лишних вещей и умением обходиться малым. Но в критический момент выясняется, что в её доме не меньше пыльного хлама, чем у презираемых ею обывателей. И всё-таки именно среди этого забытого, неучтённого Ритой хлама обнаруживается знамя для мятежа.

(Кстати, похоже, в этой книге синие занавески наконец-то что-то значат – очень уж подозрительно синее искрящееся полотно флага напоминает штору в кабинете Лунева, где он пишет тот самый стих).

Идеалы приводят Риту в ссылку, и там она понимает, что весь её аскетизм был игрой. Она не научилась обходиться малым – она вообще не может жить вне Ринордийска. Но эталон по-прежнему с ней, и она поступает так, как поступала бы придуманная фройляйн Рита. Потому и для Лунева, видящего её слабость и зацикленность на себе, эта женщина становится идеалом, хотя раньше только раздражала его. Она не стала лучше, но она осталась собой.

Весь роман эти двое ведут парный танец – вначале соперничают, а затем передают друг другу эстафету. Оба по отдельности сломлены, режим несомненно сильнее них. Но каким-то непостижимым образом вдвоём они способны противостоять ему, словно бы черпая силы друг в друге. Звучит, как банальная фраза о любви, но, повторюсь, любви здесь нет. Дело, наверное, в восхищении и уважении, трудно и далеко не сразу завоёванных. Или в том, что у Лунева есть нечто большее, чем он сам – его стихи, и у Риты есть нечто большее – её придуманный образ. И это неосязаемое, эфемерное достояние становится значимым для другого и поддерживает его.

Эта книга условна, как театральная постановка. Но вопросы, которые она ставит, вполне реальны, и заданная «Идолом» система координат помогает, как на карте, найти себя, проверить себя. Изменить себя? Не знаю, может быть. 

____________________________
Рецензия написана по договору, бесплатно, как на все хорошие книги. Подробности тут: https://author.today/post/59197

"Идол" добавлен в подборку "Безымянная библиотека".