Рецензия на роман «Восход стоит мессы»
Послесловие, которое поставлю в начало
В голове некоторых людейтолько два положения переключателя: «Эта книга держит Вселенную на кончиках пальцев»(с) и «Эта книга – полное гэ». Промежуточных вариантов не предусмотрено. Я за такие головы не отвечаю.
Если рецензент не пишет, что книга держит Вселенную на кончиках пальцев, значит, он пишет, что книга - полное гэ. Значит, надо обидеться. "Я не права, значит, я лгу, если я лгу, значит, я брешу, если я брешу, значит я собака. Мааама,онменясукойназваааал!!!" (с).
Автор хочет усидеть на двух стульях сразу. Быть хорошей девочкой, отлично ответить на экзамене по истории и гордо получить свою никому не нужную пятерку. Быть плохой девочкой, плюнуть на экзамен, написать самобытную вещь, выразить свои чувства и свой взгляд на жизнь.
Зачем автору первый стул, мне непонятно. Кому нужен, как выразились в одной из рецензий, «музейный экспонат»? Живое лицо с любыми прыщами интереснее, чем гипсовая голова без недостатков. Так, чтобы была идеальность и при этом жизнь - оно, конечно, хорошо, только редко получается.
Кому и зачем нужна идеальная подделка? Я-то не считаю, что это идеальная подделка, но если бы она была таковой, то что бы было? Была бы скучнейшая книга. Маргарита была красивой, Екатерина была коварной, убивать людей плохо. Кто бы мог подумать. Спасибо, Капитан Очевидность.
К счастью, вместо идеальной подделки автор пишет спорное, но искреннее произведение. Сама же этого пугается и включает: «Это не мое, мне подкинули». Это уже скорее область психоанализа, чем литературоведения.
1. Авторская реальность
Это роман очень «женский», и дело не в любовной линии (она только в начале книги играет какую-то роль), а в женском мироощущении, в биологических инстинктах. «Молодые свистушки», «драчливые мужчины» и дети-дети-дети (бездетные герои почему-то в любой ситуации прежде всего замечают детей). И вопрос – как жить в этом мире, как выжить физически, как адаптироваться.
У главного героя есть некоторые женские черты, его натура двупола, и это не случайность. Та истина, к которой герой приходит в конце романа, явно имеет нечто общее с так называемой женской мудростью – перешагнуть через себя, назвать свои чувства «убогой обидой» и забыть о них, ради детей.
Первое, что Генрих Наваррский делает, избежав смертельной опасности, это кидается наводить в комнате чистоту и порядок, и никакие трупы и переживания этому не мешают.
Он подобрал валявшийся на полу стул и поставил его к камину, пытаясь создать видимость порядка в этом хаосе.
– Давай, что ли, приберем немного, – предложил он д’Арманьяку.
Пока они проводили время в этом несвойственном им занятии, пытаясь хоть отчасти придать комнатам жилой вид.
Он заботится о еде для всех, хотя это ему немного не по статусу:
Генрих пошарил в седельной сумке и извлек из нее внушительную серебряную флягу с вином, зубами выдернул пробку и приложился к горлышку. Утолив жажду, он вытер губы тыльной стороной ладони и протянул флягу Шимро. Тот с удовольствием сделал несколько глотков, затем передал ее дальше по кругу. Генрих тем временем вынимал из сумки хлеб и копченое мясо.
Любит шпильки и змеиные любезности.
Вы говорите с таким знанием дела, что за вашу карьеру можно не опасаться. Ни ум, ни совесть ей точно не навредят.
Мужчины, разумеется, тоже вступают в словесные пикировки (Ипполит Матвеевич хотел сказать какую-нибудь гадость), но это немного другие пикировки, менее змеиные.
Переносит большую хорошую истерику, настоящий истерический припадок, прекрасно описанный:
Оружие, которое он только что с такой легкостью и яростью сжимал в руках, вдруг показалось невероятно, просто невыносимо тяжелым. Все тело будто бы стало чужим и отказалось слушаться. Веки его словно бы налились свинцом, и он с трудом устоял, чтобы не придержать их руками...
Очень чувствителен к обвинениям и самообвинениям в том, что из-за него кто-то страдает.
Только не Дамвиль… Никогда Генрих себе этого не простит. Никогда! Но Агриппа… Сердце Генриха вдруг сжалось и заболело так, словно в груди у него была маленькая острая ледышка, что впивалась в плоть изнутри при каждом вдохе…
Вот она, слава, черт бы ее побрал! Можно есть полной ложкой! Правда, платить за обед придется другим.
Постоянно переживает из-за детей (даже не имея своих). 12-летнего подростка с топором воспринимает как детку с милыми пяточками.
Прямо над ухом послышался странный шелест, и перед глазами мелькнула голая грязная пятка. Генрих схватил ее и резко дернул на себя. Обладатель пятки полетел на землю лицом вперед, однако, благодаря скользкой глине, покрывавшей щиколотку, ему удалось вырваться.
К логичным аргументам собеседника («а в следующий раз и вправду кого-нибудь зарубит»), Генрих глух, как яжемать.
Он действет исподтишка. Манипулируют не только женщины, но все же некоторые манипуляции более типичны для женщин, чем для мужчин.
Попреки благодеяниями, преувеличение своих жертв:
Что ж, господа, вы свободные люди, и можете уехать, когда пожелаете, – на лице Генриха появилась странная улыбка.– Я добился для вас такого права после Варфоломеевской ночи, когда вы все были обречены на смерть… Для этого я стал католиком…
Генрих, похоже, искренне забыл, что он и себя спас, когда стал католиком, а не только свое окружение.
Преувеличение своих страданий, давление на жалость:
– Я бездарный вояка, – покаянно произнес Генрих. – Каждый раз, когда я хочу сделать лучше, получается только хуже…
Преувеличение своей слабости:
И кстати, – продолжал Генрих, – все знают, что король в последнее время обдумывает твое назначение на пост регента Франции. Думаешь, он сам пришел к этой мысли?..
Ты рассчитываешь стать регентом, а он тебе и ковры почистить не доверит, если никто не убедит его в твоей преданности. Кроме меня это сделать некому… Впрочем, если хочешь, я откажусь от его приглашений.
– Откажешься от приглашений короля? – не поверил Гиз.
– Я привык к опале. Твое доверие для меня важнее.
Женские черты натуры Генриха - это не мелочи, которые можно/нужно устранить, это часть мира автора. Так же, как и то, что некоторые специфические черты современности присутствуют в романе.
Это не роман-реконструкция, автор пишет о проблемах современного мира (отчего роман выигрывает в искренности и эмоциональности).
От нового вице-губернатора поступали отчеты о новообращенных католиках.
Королева-мать понимала, что аккуратные столбики цифр в официальных бланках соответствуют действительности дай Бог, если наполовину. Впрочем, у нее хватало ума их не проверять,
Самую бурную деятельность развернул Монморанси. Заключалась она в том, чтобы непрерывно мешать Морнею и требовать у него ежедневных отчетов,
Помешательство на отчетах сегодняшних мастшабов не достигало не то что в шестнадцатом веке (когда были еще технические сложности с бумагой и типографией), а еще лет 20-30 назад.
Читаются фазы очень легко, быстро, они как бы сцеплены друг с другом (легкий переход от одной фразы к другой), но эта грубость, просторечие («хватало ума» - о Екатерине Медичи) производит странное впечление.
Как современные начальники часто переходят на «родной» бандитско-ментовской язык, так делают и короли с прочими аристократами в романе.
Генрих Третий:
– Я хочу, чтобы вы поняли, друг мой, – произнес он холодно, не глядя на своего зятя, – у всякого терпения есть предел… Ты меня понял?.. Хорошо понял?
Екатерина Медичи:
– Ишь ты, как запел, королек!
Шико:
...нас просто перережут, как курей,
«Как курей».
Генрих Наваррский:
Ты рассчитываешь стать регентом, а он тебе и ковры почистить не доверит…
Похоже на «хлеб резать не доверит» (как любят говорить в местах не столь отдаленных).
Кстати, «тюремная" линия получилась очень яркой, это одно из лучших мест романа, имхо.
Следователь Дижон более всего любил зловещую тишину. Времена всеобщего страха были его временами.
– Чего вы хотите? – спросил наконец Генрих, и собственный голос показался ему чужим.
Роман сложный, увлекательный, много персмонажей, некоторые главы сильно различаются по языку и атмосфере (это не недостаток, если что).
Присутствуют элементы лыра:
Генрих слышал, что Карл жестоко избил сестру, когда узнал об ее романе с Гизом. Если сейчас разразится скандал перед самой свадьбой, ей несдобровать.
триллера:
Неужели ты не видишь: что-то происходит. Париж никогда не был таким… жутким.
детектива:
Кто? Кто это был?.. Генрих придвинул к себе лист бумаги и написал на нем имена своих друзей. Этих людей он знал с детства.
Герой размышляет о своей судьбе, о понятиях вины, предательства, о благе человечества и смысле жизни. Присутствуют идея и философия, и хотя философия спорная, ее наличие само по себе редкость и плюс. в психологической линии попытаемся разобраться.
2. Дела семейные
Все дети показаны как сладкие, трогательные несмышленыши, даже если по возрасту это подростки. У них нет отцов. О ребенке может заботиться мужчина, но это или брат, или посторонний человек. Отца или нет (у мальчика в первой главе, у Катрин, сестры Генриха, у сироты в трактире), или он занят какими-то неблаговидными делами (у детей трактирщицы, у Жанно).
а ее муж в это время убивал других гугенотов… а может, и католиков заодно, кто их разберет.
Мать его умерла в родах, а отец, потеряв любимую жену, начал горько пить, и заботу о малыше взяла на себя бабушка.
У главного героя обе эти проблемы. И отца нет, и не самым достойным человеком он был.
Он вспомнил своего отца Антуана де Бурбона, что много лет кормился подачками от парижского двора, и подумал, что именно в такой роли хозяева этого гостеприимного дома хотели бы, пожалуй, видеть и его.
– Я слышал, Антуан де Бурбон был храбрым воином,– заметил Виржи.
– Храбрым? – как будто с сомнением переспросил Генрих. – Да, пожалуй, был. Впрочем, я почти не знал его.
(В патриархальном сословном обществе в таком тоне обсуждать отца с какими-то солдатами наверное, все же не было допустимым. Исторический Генрих Наваррский мог подолгу не видеть отца, если тот участвовал в военных действиях, но общался с ним довольно много. Мать он видел еще меньше. Для того времени расти в отрыве от одного или обоих родителей было нормой. Если Генрих в романе зачем-то лжет солдатам, то смысл этой лжи? Находясь в католическом лагере, он должен подчеркивать свою близость с отцом-католиком.
Антуан де Бурбон не «кормился подачками». Он был генеральным наместником Франции, то есть третьим лицом в государстве после короля и королевы-матери. При этом положение гугенотов некоторое время было неплохим. Разумеется, автор пишет не документальную работу и может отступать от фактов, и вот интересно, в каких местах и почему автор пишет "по-своему").
Итак, Генрих в романе только мать считает близким человеком, с ней были какие-то разговоры.
У Генриха есть младшая сестра Катрин (почему-то она Катрин, хотя он Генрих, мб, чтобы не путать с Екатериной Медичи?) . Написано, что ей 13 лет, но складывается впечатление, что ей гораздо меньше, лет 5 или 7.
младшая сестренка
Не сестра, а сестренка, то есть маленькая девочка, или отношение к ней, как к маленькой.
Генрих подхватил Катрин на руки и расцеловал в обе щеки. Она смущенно отбивалась...
Или ребенок маленький, или странно это. Тринадтилетнюю девочку уже так легко при встрече на руки не подхватить, а если подхватить, это будет выглядеть не очень по-братски. Или Генрих чисто по-мамски лезет с поцелуями к подростку, которому это неприятно.
Генрих – король всего лишь Наварры, но он король (только что стал им после смерти матери) по отношению к своей сестре, разве не надо было сделать реверанс при встрече с ним на публике?
– Да ты у нас совсем взрослая стала. И очень красивая, – начал Генрих с немудрящего комплимента...
– Уверен, сир, все придворные французского короля у ног ее высочества ... – Но мы-то с вами найдем ей жениха получше, пусть только немножко подрастет, – и он дружески подмигнул Катрин.
Она уже подросла. 13 лет в шестнадцатом веке – уже подходящий возраст для замужества, тем более помолвки. Жанна д‘Альбрэ, мать Генриха и Катрин, в 13 лет вышла замуж в первый раз. Даже в наше время тринадтилетний подросток – это уже человек с довольно сложными мыслями, а не «глупенькая» малышка. А с Катрин так сюсюкают, как будто ей пять годочков.
Почти взрослая девушка может строить из себя «глупенькую» и разговаривать, как пятилетняя, если чувствует, что это нравится значимому взрослому, но вряд ли здесь так было, это слишком сложно для эпизодического персонажа, которым является Картин.
После Варфоломеевской ночи и отъезда Катрин из Парижа Генрих о ней забывает. Начисто. Только что было «люблюнимагу», на Карла Девятого из-за нее бросался, но «с глаз долой – из сердца вон». В конце романа вспоминает, и то беспокоится не о ней, а о ситуации с правами человека на юге.
Маргарита в романе – в сущности простая девушка. И все повторения, что она принцесса, вся такая высокомерная, лишь подчеркивают это.
Ее бьют за прелюбодеяние, как женщин из народа.
Генрих слышал, что Карл жестоко избил сестру, когда узнал об ее романе с Гизом. Если сейчас разразится скандал перед самой свадьбой, ей несдобровать.
Как-то раз до короля Наваррского дошли слухи, будто одна из его случайных пассий была до полусмерти избита своим мужем, узнавшем о неверности супруги.
Вот это разница между лыром и не лыром, у Манна есть эпизод, когда Карл бьет Маргариту, но у Манна это подается как нечто шокирующее. Это показывает болезненность того мира, в котором живет Маргарита. Показывает вырождение династии. Здесь –спокойненько, как само собой разумеющееся, как в лыре. Какой же лыр, если красавицу-героиню не отлупили. Типа, такова женская доля. Еще хорошо, если это не радость вызывает.
Эта простая девушка любит чудака не на ту букву, которому на нее наплевать (герцога де Гиза), который, по роману, только и делает, что демонстрирует пренебрежительное отношение к ней, от того, что он не интересуется ее стихами, до того, что не обеспечил ее безопасность в Варфоломеевскую ночь (И никто не обеспечил, и сама Маргарита не задумалась, что ходить одной среди трупов.
Узнав сестру короля, тот поклонился ей, шутки смолкли. Она старалась не думать, что было бы, окажись офицер ей незнаком... Вдруг она поняла, что находится прямо возле комнат Гиза.
А если бы действительно ее не узнали? Гиз жил в Лувре? У него же был свой дворец.
Потом Маргарита забывает герцога де Гиза, но зародившаяся любовь к мужу, увы, не развивается.
Сцены с простыми отношениями, когда герои ведут себя как обычные люди, как современные муж и жена (и теща, которая пытается их развести), очень хороши в романе, просто изумитьельны.
Он улыбался ей, как будто приглашая принять участие в их общем заговоре против всего мира.
Его жена робко вошла и теперь тихо стояла в углу комнаты, как будто собираясь что-то сказать, и не решаясь. «Зачем она вернулась, – с раздражением подумал Генрих, – и почему д’Арманьяк ее впустил…»
К сожалению, автор не всегда выдерживает этот теплый тон, когда описывает жизнь Генриха и Маргариты. Часто начинается официоз, какой-то былинно-житийный стиль, как бы повествование о древнерусских князьях:
Она, его возлюбленная супруга, была из них. Из тех, кто сотворил с ним все это.
Она принесла добрую весть…
Или текст «под Дюма» со срывами в сниженную лексику.
Король и королева Наваррские… торчали в промозглом особняке.
Торчали. Король и королева.
Подчеркивается сходство Маргариты с матерью и их «домашние», не только официальные отношения.
Две женщины, старая и молодая, сидели подле камина. Пламя освещало их лица, подчеркивая схожесть черт, два одинаковых четких профиля темнели на фоне огня.
Королева Наваррская махнула рукой, и на столике между ними появились два кубка с подогретым вином и вазочка с печеньем. Как давно Маргарита не сидела вот так со своей матерью зимним вечером у камина, потягивая пряный напиток и коротая время в задушевной беседе.
Отношения Екатерины Медичи и Генриха – это скорее отношения тещи и зятя, чем двух политиков.
– Надеюсь, он не собирается воспользоваться своей болезнью, чтобы умереть во грехе и ереси? – раздраженно спрашивала она у главного придворного лекаря, Амбруаза Паре, нервно расхаживая по спальне, где под опекой д’Арманьяка в полубреду лежал Генрих.
Что делает Екатерина Медичи в спальне Генриха? Королева-мать при ее статусе не должна лично осматривать пациента или лично осматривать место каких-либо событий. Это не современный начальник, которому лишь бы засветиться на «передовой», чтобы это понравилось вышестоящему начальнику. Екатерина Медичи не доверяет знаменитому Амбруазу Парэ? Зачем она пришла? А тут еще мужчина в постели лежит, который ей не сын и не муж.Это просто неприлично.
Карета королевы-матери почему-то используется для перевозки арестованных в тюрьму.
Она поместила двух главных заговорщиков в свою карету, которую охраняла ее личная гвардия, и велела кучеру гнать во весь опор.
Королева –мать, получается, лично участвует в задержании. Непонятно, находилась ли она сама в карете во время пути. Это уже второй раз, когда она сажает Генриха в свою карету, чтобы его стеречь; тогда она вроде бы ехала с ним.
С одной стороны, власть Екатерины Медичи огромна – она может посадить Генриха в свою карету, как ребенка, не спросив короля Карла или кого-либо еще. С другой стороны, непонятно, на чем держится центральная власть в этой стране, если нет дворян, которым можно поручить задержание и охрану Генриха Наваррского нормальным путем (без личного участия пожилой королевы-матери). Получается, королевская власть де факто распространяется только на личную гвардию Екатьерины Медичи, остальные дворяне или изменники, или деградировали. Что за «личная гвардия Екатерины»? Аналог "сорока пяти" Генриха Третьего у Дюма? Почему нельзя было отправить часть этой «личной гвардии» охранять Генриха Наваррского, не задействуя карету королевы-матери?
Это стремление королевы-матери затащить зятя в свою карету или самой прийти к нему в спальню странно выглядит. Можно подумать, Екатерина Медичи использует шанс побыть с Генрихом в интимной обстановке.
Забавно было то, что и самой королеве Генрих нравился: он был весьма неглуп… Однако все эти качества, по ее мнению, мог оценить лишь человек зрелый, такой, как она сама; молодые же свистушки должны любить настоящих мужчин, драчливых, сильных и с изящными манерами.
Он ведь ей нравится, но достался Маргарите. Повторюсь, удивительно похоже на вечную проблему теща - зять.
3. Религия и психология "попаданца"
Представьте себе человека двадцать первого века, который привык, что религия если и присутствует в жизни, то только в качестве безобидной финтифлюшки. Религия – это про то, что надо в пост приготовить для семьи что-нибудь особенное. И вот этот человек попадает в шестнадцатый век. Когда еще недавно в каждом доме был домовой, а в каждой церкви бог.
Реакция человека из двадцать первого века: «Во идиоты!!! Из-за чего воюют!».
Вот так Генрих Наваррский в романе смотрит на то, что вокруг него.
Кстати, в нашей стране веком позже был раскол, из-за того, двумя или тремя пальцами креститься (не только из-за этого, конечно).
Я не сомневаюсь, что через пятьсот лет, если человечество доживет до того времени, все наши заботы и наши поступки будут выглядеть нелепыми для тех, кто будет жить тогда.
Когда герой попаданец, то понятно, почему он знает правильные ответы на все вопросы и почему все окружающие по сравнению с ним дикари и серые валенки. Потому что он попаданец и жил на столетия позже. Шел по улице – упал-очнулся-гипс-другой мир. У Генриха Наваррского такого объяснения нет, что шел по улице-упал-очнулся, у него просто почему-то мировоззрение и все ощущения человека, живущего пять веков спустя. Нашему современнику разница между католиками и гугенотами непонятна, неинтересна и кажется, что ее вообще нет.
Главный герой в шестнадцатом веке в долгих размышлениях о совести, долге, вине, смысле жизни ни разу не помолился, не сходил в церковь (надо полагать, обязательные посещения служб были, хотя они не описаны), не захотел посоветоваться со священником, даже ни разу не подумал о Христе, Евангелии или Библии. Герои Дюма тоже всего этого не делают, но и они и не рефлексируют много. Их-за чужих детей не страдают и предательство прощать не собираются.
Еще в девятнадцатом веке, если герой занимался духовными поисками, без интереса к религии обычно не обходилось (даже когда в итоге герой находил ответы на свои вопросы не в церкви). Мы не знаем религиозных взглядов Генриха Наваррского в романе. Может быть, он был атеистом и скрывал это, может быть, отрицал церковь, но считал себя верующим, об этом ничего не известно.
У исторического Генриха Наваррского были объяснения, предпосылки его веротерпимости. Родители принадлежали к разным конфессиям. Генрих рос в Лувре в католической среде, затем в среде умеренных гугенотов. Католиком, однако, не стал. Возможно, не хотел ссориться с матерью, помня, что она не только его мать, но и глава Наварры. Религиозные войны в Европе шли уже несколько десятков лет (поэтому вынужденная смена веры не была уникальным случаем), накопилась от них усталость и быть консенсусным лидером стало выгодно.
Некоторые из этих обстоятельств автор вскользь упоминает, но акцент делает не на них, а на необыкновенных качествах героя. Это и понятно: если больше внимания уделять упомянутым обстоятельствам, соответственно уменьшится роль личности Генриха, а этого допустить нельзя, так как весь роман строится на том, что Генрих Наваррский – исключительная личность.
В аннотации сообщается, что Генрих Наваррский – это такой замечательный человек, который всех спас. В дальнейшем эта мысль очень много раз повторяется. Автор "пережимает" с восхвалениями Генриха, и к середине романа они уже утомляют. Луч света в темном царстве. Ведет всех в светлое будущее. Да он просто знает то, что знает автор, живущий на 500 лет позже.
В романе как будто не различаются человеческие качества политика и его действия. Отсюда такие фразы, как:
Слабый и трусоватый политик, он вовсе не был жесток.
Слово «политик» в этой фразе лишнее, так как все эти прилагательные относятся к человеку, но здесь, по-видимому, «политик» и «человек» - это одно и то же.
На самом деле связи между характером и политическими взглядами обычно нет. Человек, проводящий добровольно и убежденно агрессивную политику, может не быть агрессивным по натуре (Гитлер был добр к ближайшему окружению), и наоборот.
Можно предположить, что Генрих Наваррского предполагалось показать в развитии: сначала он хочет быть королем (Франции), потом не хочет, потом снова хочет. Но в романе этого как-то не чувствуется, имхо. Просто герой и все повествование к финалу становится другим.
спойлер (показать)После провала заговора «недовольных» он избрал для себя стезю придворного, ибо не видел больше другого пути. Теперь же ему придется вновь стать королем. Во всяком случае, он попробует это сделать. Он хотел смысла? Что ж, вот он, смысл.
Что характерно, когда герой был «избрал стезю придворного» и старался ради карьеры, власти и влияния, он делал это не ради себя, а только ради населения и своих друзей. Напоминает – не смейтесь – современный миф, как некто внедрился в «лагерь врага», был «придворным» и всех переиграл. Объединил два лагеря, либералов и коммунистов, а о своих друзьях заботился так, что это перестало быть достоинством.
4. Надо ли останавливать все войны?
Почти на всем протяжении романа идея в нем та, которая прямолинейно изложена в аннотации, а также в эпиграфе и первой главе: что все войны надо прекратить. Идея, конечно, хорошая, и никто не хочет страданий детей, однако у людей человеческая жизнь, права и социальные гарантии появлялись после национально-освободительных войн или после революций, которые суть те же войны.
Если не все войны плохи, а есть войны полезные и бесполезные, то как точно отличить полезную войну от бесполезной? Религиозные войны в Европе шестнадцатого века на самом деле не были только бессмысленным убийством женщин и детей. Они несли прогресс. Страны, в которых Реформация победила, преуспели в Новое время.
(Надо сказать, что для шестнадцатого века бессмысленные убийства женщин и детей – не такие уж бессмысленные. Рождаемость не регулировалась. У каждой крестьянки было по двадцать детей. Часть из них умирала, но выживших все равно было много. Нужны были какие-то способы избежать взрывообразного увеличения численности населения в каждом поколении).
А Великая Отечественная война - ее тоже не должно было быть, если все войны зло? А может быть, и Ленинград надо было сдать? Во время перестройки и в девяностые была очень популярна идея, что в конфликте двух идеологий не было правых, а никакая идеология вообще не нужна. Что бы сказал об этом герой романа? Конечно, автор не пишет о ВОВ, но пишет обо всех войнах, и это настораживает.
Мир во всем мире - это прекрасный лозунг, только чтобы под этим не подразумевались некоторые идеи по ликвидации национальностей, религий и идеологий.
Кстати, улыбнуло, что эпиграф из Мартина Лютера. Вот уж кто не спешил мудро заткнуться ради детей и думать только о безопасности детей. Он стоял у истоков Реформации и, соответственно, всех войн католиков и протестантов.
Естественно, с первой главы возникал вопрос, почему эта идея мира во всем мире так дорога автору. Возникало ощущение, что Варфоломеевская ночь лишь декорация. Ррезня описана так, что это может быть любой другой религиозный или национальный конфликт, например, армяно-азербайджанский. Казалось, что за тем содержанием романа, которое на поверхности, есть какой-то другой смысл.
И действительно, более глубокая мысль есть. Она стала явной в самом конце романа, когда я уже не ждала никаких изменений и ничего принципиально нового. До этого некоторые детали казались мне мелочами, случайными несостыковками.
...