Рецензия на повесть «Кукла»

Для меня «Кукла» в первую очередь – повесть о противостоянии. 

Конечно, и о той любви, которая сильна как смерть – но ведь и любовь здесь противостоит смерти. А заодно и жизни в том значении, которое вкладывают в это слово, добавляя эпитет «нормальная». Жизни как у всех, как положено, в которой всё как у людей: в стоптанных ботинках годы и окурки, в стираных карманах паспорта и пальцы…

И расклад сил явно неравен. 

На одной стороне – Лариса и Ворон, на другой, удивительно слаженной и единодушной командой, все остальные: от родни и коллег до упырей. Как же это так выходит, что у нормального человека и у немёртвого упыря одни и те же ценности? Деньги, власть, статус, выражающие и подчёркивающие обладание всем этим вещи – понятные, хоть и не очень-то достижимые цели. Потому и упырий офис обставлен всем, «что полагается иметь офису с максимальными претензиями», и упырь Эдуард идеально вписывается в типаж «папика с зеленью». Простодушная Света, например, вполне довольна. 

И это, конечно, не борьба добра и зла, не настолько всё просто. Каким уж там, прости господи, злом может быть та же самая Света, не особо умная, с примитивными запросами, но в целом-то – незлая. «Простая, совсем простая девочка. Веселая, шумная, разбитная девочка». Или астролог Антоша в своих бархатных брючках, весь из себя возвышенный и, в общем, тянущийся к свету (хоть периодически выясняется, что его интересует не столько свет, сколько Ларисины коленки). Даже медиум Римма, совершенно не замечающая, что за её «бескорыстной помощью людям» прячутся высокомерие, раздражение и презрение, всё-таки в решающий момент готова взять грех на душу, чтобы спасти постороннего, несимпатичного ей человека, и искренне встревожена.

А главные герои, Лариса и Ворон – тоже не безгрешные ангелы. Сильная, умная, честная Лариса может быть и насмешливой, и резкой, и злой. Ворон, писавший дивную музыку, вёл явно не монашескую жизнь, подсел на героин и закончил самоубийством: «Он, видите ли, в какой-то момент понял, что наркотики окончательно одержали над ним верх, и предпочел смерть с душой жизни без души. Гордыня, гордыня…» Сияющий нимб был бы не к лицу обоим. Особенно если учесть, что на стороне Ларисы и Ворона ещё и союзник-вампир…

Это не сторона добра – относительной и довольно-таки субъективной категории. Это сторона правды. И противостояние в повести – это борьба настоящего с фальшивым, честного и живого – с мёртвой изначально, лживой насквозь подделкой.

Лариса и Ворон оба знают, чего хотят – «создавать свое. Все равно где», - и это выносит их за пределы того круга, где у всех одинаковые, социально одобряемые цели. Поэтому их любовь превращается в соратничество на войне.

…И он был не только моим парнем, видишь ли. Он был моим другом, моим близким другом – многие женщины могут таким похвастаться?! Мы были двумя бойцами в одном строю, мы дрались за себя, сколько могли, нас не понимали, нас принять не хотели, нас слишком мало любили – а мы спиной к спине дрались за право быть услышанными и увиденными… и любимыми… и я выжила, а он погиб. Мужчины не так терпеливы и терпимы, им конформизм ненавистен, они смиряться не умеют… и он использовал героин, как обезболивающее, когда открывались раны.

Нас одними сапогами пинали.

Так вот, про расклад сил.

Не так уж всё безнадёжно. Если присмотреться, то понимаешь, что на стороне Ворона и Ларисы ещё один союзник – сопровождающий, предупреждающий, отвечающий им. Город. А может быть, и мир.

Что бы ни думал себе функционал АТ, склонный к некоторому упрощению, «Кукла» - не роман, а повесть. На мой взгляд, именно этот формат лучше всего позволяет вникнуть в технические детали: относительно небольшое по сравнению с романом пространство даёт лучший обзор, и в то же время стилистическим приёмам есть, где развернуться. 

Поэтому «вампирский» цикл повестей – мой любимый полигон для изучения точной и изящной техники Макса Далина. Конечно, это ранняя серия, и она проще, чем последующие книги – но, честно говоря, и с этой-то «простотой» дай бог разобраться. Технические приёмы так органично вплетены в текст, что вычислить их получается далеко не сразу.

К примеру, Лариса нашла точные и бьющие в самое сердце слова, чтобы сказать о Вороне, но они не были бы столь убедительными, если бы не подтверждались их с Вороном диалогами. Лариса начитанна и иронична, и в своей речи она всегда, со всеми использует цитаты из любимых книг и песен. Но на них не реагирует никто, кроме Ворона. Только он свободно вступает в это общее поле смыслов, в общий контекст, и так же привычно, как Лариса, вплетает в свою речь чужие строчки. И этот приём достовернее любых описаний рисует их близость – и их отдалённость от всех остальных, не знающих, о чём идёт речь.

А вот клоунаду Ларисы, её насмешливое шутовство подхватывает не только Ворон, но и Артур – и из этой игры рождается доверие. Смех – тоже разновидность близости. И больше Лариса ни с кем не смеётся: Свете кажутся забавными совсем другие вещи, Антон слишком серьёзен и не слишком уверен в себе, Римма так возвышенна, что ей претят низменные шуточки. А над чем смеются упыри, и думать не хочется. 

Эти детали незаметно отделяют Ларису от тех, кто её окружает, усугубляют её одиночество, строят стеклянную стену – ещё бы ей не рваться к Ворону за грань смерти. Но и с ней, и с другими героями рядом всё время остаётся не замечаемый, всё понимающий собеседник – город. 

«Кукла», как и весь цикл, полна поэзии – чудесных маленьких зарисовок, рассыпанных по тексту. Эти тонкие, точные метафоры удивительно правдивы, и ими рисуется живой, переменчивый, но неизменно прекрасный мир. И всякий раз городской пейзаж отражает или объясняет состояние героев – этот приём подхватывает и усиливает смысл текста.

Так, к медиуму Римме, вызывающей духов, Лариса приходит в ночь полнолуния, но за окном у Риммы стоит мрак – это окно выходит на другую сторону. Вместо колдовского лунного света – темнота склепа, в котором может твориться только недобрая, такая же тёмная магия. Сколько бы Римма ни твердила про светлые силы, которые ей помогают, не избавиться от ощущения, что она смотрит в другую сторону, в опасную голодную темноту.

Первое, что видит утром после ночной встречи с Вороном проснувшаяся Лариса, спокойная и счастливая – чистое небо, обещание весны, светлое предчувствие новой жизни:

С постели в окно было видно только небо, такое ослепительно голубое, такое хрустально ясное, какое бывает только на излете зимы, когда весна еще не идет, а лишь предчувствуется. Лучшая зима – это март, подумала Лариса. Еще свежо, но уже светло.

Разочарованный Антон выходит от Ларисы в серый слякотный день, где серо всё, вплоть до солнца – нет надежды. 

Измотанная спором своих двух противоречивых «я», не знающая, что делать, после волшебной ночи с колыбельной Ворона вляпавшаяся сдуру в пошлую пьянку, Лариса бредёт по тротуару вдоль фонарей, которые освещают лишь небольшой участок – «из света в тень, из тени в свет». 

Первый вечер в клубе упырей, где всё насквозь неестественно и фальшиво, сопровождается образами битого стекла и мёрзлого пластика – такими же мёртвыми, как «жестяной манекенный голос» Эдуарда. 

Вечер был синий, как ультрамарин, и колючий, как битое стекло. Неожиданно холодный. Круглая луна, белая, в розоватом морозном круге, лежала жемчужиной на жестком чернильно-синем пластике мерзлого небосвода. От утренней ясной голубизны ничего не осталось.

А перед последним, решающим сражением, когда Лариса уже сделала выбор, когда она стала наконец только собой - без всяких скидок, в полный рост, - она и город видит так же. В полный рост, во всей бесконечной красоте любой, самой обыденной детали. Слетает вся эта чужая, навязанная шелуха, попытки стать «счастливой современной женщиной», остаётся – настоящее. Причастность к тому, что больше и важнее тебя.

Лариса медленно шла по улице. Ее обгоняли, ей шли навстречу, она заглядывала в лица прохожих, ей было не по себе – и никак не определялось, почему. Она брела, впивая глазами свою улицу, даль, тающую в тумане, пустырь, заросший вербой, по которому носились собаки, перекресток, на котором мигали светофоры, молочный киоск… Эти места, которые всегда казались ей унылыми и обыденными, этот спальный район, застроенный «хрущевками» и заросший тополями – это все неожиданно осозналось, как часть Города. А Город определился, как часть души. И часть любви.

Немалая часть. И не худшая.

Мне всегда интересно: почему «вампирские» повести – городские легенды, по сути, – кажутся настолько честными? Может быть, потому, что поэзия правдива, и красота правдива – если это настоящая красота, а не красивость вроде тряпичных и надушенных розовых лепестков. Может быть, потому, что чувства человека, на которого внезапно обрушилось забытое чудо жизни, прекрасной в каждой крохотной детали, невозможно подделать, не пережив. «Замедленный шок – это с нервов спадает мох, и вопрос: «Отчего мы не жили так сразу?» Но кто мог знать, что он провод, пока не включили ток?» Этот цикл включает ток – и встраивает тебя в систему, где всё осмысленно и всё на своём месте. 

Пожалуй, можно отговориться тем, что это – только сказки. Выключить ток, перестать видеть красоту и смысл, перестать различать правду и ложь, отказаться от понимания. Но – глупо же. И возвращаешься сюда снова и снова, находишь что-то ещё, поражаешься тому, что образы этих повестей встречаешь в реальном мире. И всё подтверждается. 

Как-то незаметно эти истории становятся частью твоего собственного противостояния.