Рецензия на роман «Война в наследство. Часть 1.»
Нужна большая смелость, чтобы взяться писать на тему, над которой уже потрудилось немало писателей, в том числе Дюма и Мериме. Это сразу задает высокую планку. Я очень уважаю тех, кто пишет на исторические темы, а автор этой книги подошла к делу досконально - те, кто угодил в котел тогдашних событий, для нее не просто статисты, а хорошо знакомые люди. Что порождает для читателя определенные сложности, но об этом чуть ниже. Еще одна достойная уважения особенность книги - во главу угла тут ставится хотя и особа высокого происхождения, но обделенная вниманием большинства романистов. Главный герой тут не будущий Генрих Четвертый и не какой-то выдуманный персонаж, как у Мериме, а принц Конде, тоже Генрих, или Анри. Для кого-то быть принцем - предел мечтаний. Для Анри Конде его титул - как камень на шее. Это ярко выраженный интроверт, ему не нужны все эти тусовки, в которых в силу своего происхождения он вынужден участвовать. Францию уже много лет раздирают религиозные войны, чему во многом поспособствовал папенька Анри, и теперь все ждут от Анри, что он продолжит отцовское дело, но ему это не сдалось. И женитьба на красавице Марии Клевской ему тоже не сдалась. Если бы ему позволили выбирать себе личный девиз, наверное, он звучал бы так: "Отвяжитесь все от меня!"
Я по характеру такой же интроверт, поэтому с готовностью приняла предложенные автором вводные данные. Хотя текст то и дело пытался меня вытолкнуть. В том числе по причине той сложности, о которой я упомянула выше. Автору многочисленные личности, орудовавших на тогдашнем театре боевых и политических действий, хорошо знакомы, но мне - нет. Когда на меня лавиной сыплются титулованные особы, я не знаю, что с ними делать. Относиться как к фоновому шуму? Запоминать - вдруг потом появятся снова?
Арно де Кавань дрался с Франсуа д'Арсэ. А герцог де Ла Форс с графом де Лангре. У первого секундантом был Кельнек, у второго де Сэй. Генрих Наваррский с д'Арманьяком и д'Обинье вызвались быть арбитрами. А д'Арсэ позвал в секунданты Вильекье. ...С де Лангре были Морван и д'Эди...
Что мне делать с этой толпой дворян, в которой я опознала только Наваррского?
Кое-кого я помню по прочитанным раньше книгам, я много раз во время чтения обращалась с гуглу всемогущему, но не раз формулировки просто ввергали меня в оторопь.
Кардинал де Бурбон сдержанно и с неохотой благословил помолвку. Было общеизвестно, что ближайший старший родич короля Наварры и принца Конде, во-первых, не благоволит к своим обоим племянникам, во-вторых, не раз высказывался против этого брака, в-третьих, он имел множество причин сомневаться в подлинности разрешения, пришедшего из Ватикана. У всех были такие причины. Но зная, что инициатива в данном случае принадлежит Екатерине Медичи, что это она торопила события, даже не смотря на смерть Жанны д’Альбре, несмотря на то, что жених отказывался менять вероисповедание, а позволить сменить вероисповедание невесте не могла ее семья, недовольные помалкивали.
Марк Твен писал про немецкий язык: "Если немец ныряет в очередную длинную фразу, вы не увидите его до тех пор, пока он не вынырнет по другую сторону этого Атлантического океана с глаголом во рту". Пока читала, часто вспоминала это изречение.
А окончание внутренней войны вело, наконец, к заключению договоров с Нидерландами и Англией, помощи против испанцев Вильгельму Оранскому во Фландрии, и кампании на юге, в Верхней Наварре, отвоевать которую не получалось вот уже на протяжении почти полувека.
То есть, если разобраться... Окончание внутренней войны вело к миру с Нидерландами и Англией... Вело к помощи - о господи - против испанцев...
дама, связавшаяся с герцогом Анжуйским, может лишиться только репутации распутницы. Судя по тому, что даже монсеньор д'Алансон подтверждает слухи, ходящие при дворе…
Предположим, у меня репутация распутницы. ))) Если я свяжусь с Анжуйским, как сей факт меня этой репутации лишит?
Выигранное у герцога Анжуйского лежало во внутреннем кармане колета на случай, если тот захочет его выкупить или отыграться, а фамильный рубиновый перстень младшей ветви Бурбонов, который после битвы при Жарнаке сняли с тела его отца, отрезав палец, Конде никогда не надевал.
А теперь человек герцога Анжуйского, сделавший это, осмеливался заговорить с ним.
Герцог Анжуйский мог захотеть выкупить колет, а после битвы при Жернаке с тела отца Анжуйского сняли перстень, отрезав палец...
Д’Алансон теперь держался возле Генриха Наваррского и своей сестры, открыто выражал симпатии протестантской партии, вступал в споры и конфронтации с теми, кто его новых взглядов не разделял. Его, правда, мало кто воспринимал всерьез, то ли в силу чересчур юного возраста, то ли потому что его происхождение не добавляло ему веса при дворе, как человеку, не блещущему особыми талантами.
Алансонский - младший брат царствующего короля, второй в очереди на престол. И его "происхождение не добавляло ему веса при дворе"? Он что, был незаконнорожденным? Но даже в таком случае его происхождение добавляло бы ему веса, истории известны многие такие случаи.
И так далее, и так далее, и так далее. Тут можно наугад открыть на любой странице и наткнуться на корявые формулировки и стилистические или грамматические ошибки. Короче, во время чтения редактор во мне орал дурниной, но я велела ему заткнуться и следить за событиями.
Событий было немного.
- Анри Конде женили на подруге детства, но она его совершенно не интересует как женщина. Время от времени он с завистью поглядывает на жену Телиньи и самого Телиньи, потому что там семейная идиллия, думает: "Вот мне бы так!" - но не делает попыток сблизиться со своей женой, хотя она красавица и не отличается плохим нравом. В результате жена от него сбегает, и неудивительно. Я читала описание свадьбы с сочувствием к Анри, но потом стала очень сочувствовать его жене.
- Конде обыграл Анжуйского в карты.
- Во время шутейной дуэли оказалось, что у одной стороны клинки заточены, и надо бы это дело расследовать, но вялотекущее расследование постепенно сошло на нет.
- Конде совершенно внезапно решил прогуляться по кабакам в компании презираемого им кузена Генриха Наваррского...
Неприязненное отношение автора к Наваррскому видно невооруженным глазом. Наваррец тут вечно пьяный, вечно отпускает идиотские шуточки, влипает во всякие неприятности, а его хороший со всех сторон кузен Конде глядит на него снисходительно-неодобрительно. На момент событий Генриху Наваррскому было 19 лет. Анри - 20 лет. Это возраст безумств, авантюр и глупостей. Но безумства - не по части Анри. Они с Наваррцем выросли вместе, но Анри кузена откровенно презирает и недолюбливает. Мне это напомнило взаимоотношения Тома Сойера, хулигана и сорванца, с хорошим мальчиком Сидом.
Итак, совершенно внезапно, Конде решил прогуляться по кабакам с пьянчугой Наваррским и гизарами. Само собой, неприятности не заставили себя долго ждать. Последствия неудавшегося отравления? Их не было. Кроме того, что я внезапно узнала, что в Нераке Конде сотни раз шлялся по кабакам. Не могу в такое поверить. Он органичнее смотрится в библиотеке, хотя до него дошло далеко не сразу, что в Лувре есть библиотека. :)
- На Колиньи совершили покушение.
Конде не слышал разговора Колиньи с Клермоном и Телиньи. Но полностью согласный с суждениями адмирала и привыкший полагаться на его мнение,
Вот, вроде бы, и все. А дни и часы до Варфоломеевской ночи отсчитываются неумолимо. И это отличный ход - запустить такой отсчет. У меня по спине пробегал холодок, когда я читала очередную дату (сперва попросив гугла всемогущего напомнить мне, когда случился звездец).
Правда, осталось совершенно неясным, из-за чего произошел этот кошмар. К тому времени религиозные войны бушевали уже давно, и руку к ним приложили и католики, и гугеноты, в том числе достославный Колиньи, старый интриган и полководец-неудачник (помнится, ему навалял даже Генрих Анжуйский, тогда совсем еще мальчишка). Была резня в Ниме, устроенная гугенотами, были две попытки, совершенные ими же, взять в заложники короля. Но в этой книге гугеноты белые и пушистые, а главное - стильно одеваются. И вообще блюдут духовные скрепы. Им противопоставляются напудренные и разряженные бездуховные интриганы-католики, которые только что не устраивают гей-парады.
Здесь нет, в отличие от книги Мериме, попыток описать столкновение двух религий, каждая из которых "хороша", нет метаний людей, оказавшихся по разные стороны баррикад. И складывается такое впечатление, что резня произошла... Ну, как сказал Портос: "Мы поспорили по поводу одежды". И, конечно, виновата во всем еще и Екатерина Медичи, потому что она по роли - исчадие ада, вообще итальянка, а значит, отравительница и вместо того, чтобы улыбаться, всегда "растягивает губы в улыбке". Значит, что-то замышляет! Но проницательный Анри этого не видит. Вернее, видит, но, как Холмс говорил Ватсону: "Вы видите, но не замечаете".
«Помилуйте, ну что могла сделать эта бедная женщина, когда у нее умер муж и она осталась с пятью маленькими детьми на руках, а два великих семейства Франции – наше [Бурбоны] и Гизы – задумали овладеть короной? Не пришлось ли ей поэтому то и дело менять маски, чтобы провести и тех, и других, сохраняя, что ей и удалось, пока суд да дело, своих детей, которые, следуя один за другим, правили под мудрым руководством столь умной дамы? Меня удивляет, как она не натворила чего похуже!» (Генрих Наваррский об Екатерине Медичи)
И вот начинается Варфоломеевская ночь. И я думала, что все, что мне раньше мешало читать, сгинет в тумане.
Конде слышит колокол, решает проверить, из-за чего трезвон, и выходит из своих покоев... без оружия.
О том, каким Конде был командиром:
– Что происходит? Что вы знаете? – Анри надеялся получить от своего капитана хоть какие-то ответы.
Но тот покачал головой:
– Вся королевская гвардия у покоев его величества и Медичи, – сказал он, – швейцарцев подняли по приказу короля и собрали, полностью вооруженных во внутреннем дворе.
– А наши люди? Где наваррцы? Остальные?
– Вы не знаете? Вчера в обед по приказу его величества их перевели из Лувра в казармы на Сент-Антуан.
То есть, его людей по приказу короля перевели из Лувра, а он даже не в курсе.
Вот он видит первое убийство:
Швейцарец схватил Кельнека за плечо, резко потянув на себя, тот, не ожидая подобного, потерял равновесие, едва не споткнувшись, спустился на несколько ступеней вниз и напоролся на выставленные вперёд пики алебард двух солдат, следовавших за командиром.
Оба острия проткнули его насквозь, разорвав на спине колет и окрасившись густо алым.
Шарль де Кельнек при этом не издал ни звука, а лишь осел, повиснув на алебардах швейцарцев, которые выдернули оружие, чуть помедлив. Третий солдат столкнул тело с лестницы.
Кавань и Брикмо обнажили шпаги, Сен-Мартен и его люди также не заставили себя ждать. Рука Конде метнулась к поясу, и тут он вспомнил, что перевязь со шпагой так и лежит в его покоях на кресле вместе с плащом, где он их бросил, когда вернулся от Колиньи.
Я так долго ждала, когда начнется кульминация, - чтобы получить такое? Описание языком милицейского протокола?
Ладно, я решила списать это на шок Анри и неожиданность. Но и дальше лучше не стало.
Откуда-то сверху с противоположной стороны двора раздался вопль:
– Убейте их! Пусть убьют их всех!
Конде взглянул в направлении крика и увидел только распахнутое окно на втором этаже и исчезающего за шторой человека. Ему показалось, что он должен узнать и голос, и его обладателя, но не смог сказать, кто это.
Позже внезапно выяснится, что Конде видел безумные глаза этого обладателя. Конечно, это был король. И мне бы очень хотелось прочитать про события той ночи с точки зрения короля. Позже мне хотелось уже почитать про события той ночи с точки зрения кого угодно, лишь бы не с точки зрения Конде.
Он покинул анфиладу, когда услышал приближающийся с дальнего ее конца шум. Как появились на ней три человека с обнаженными клинками, и разного рода ранениями, преследуемые другими такими же дворянами, превратившимися в стаю шакалов, он не видел.
Если не видел, зачем сюда впихивать этих несчастных с "разного рода ранениями"?
Дальше начинаются длинные блуждания по Лувру, где меня впечатлила только сцена, когда де Бюсси под шумок расправляется со своим родственником - ночь все спишет...
К тому времени я уже относилась к Анри не как к собрату-интроверту, а как к номинанту на премию Дарвина. Когда появилась дочка Колиньи с репортажем об убийстве папеньки-адмирала (лесные и морские гезы радостно зааплодировали), я уже не дрогнула. Девица выпрыгнула из окна, не сломав ног, не напоровшись на тех, кто в исступлении ревел у дома, и прибежала в "безопасное место" - в Лувр.
Анри слушал ее, заставляя себя отключить эмоции и холодно все обдумать, пусть на это и недостаточно времени.
В колокол ударили после убийства Колиньи... К этому моменту адмирал был уже мертв. Это все, его смерть, бойня в королевском дворце, все продумано и подстроено. Все было заранее решено. Заранее спланировано.
Да как бы поздно уже "все обдумывать".
А вот очень интересный вопрос: как удалось скрыть такие огромные приготовления? Ведь к резне, судя по всему, готовился весь город. Да, Екатерина хотела убить главарей по списку, но нашивали кресты на одежду и точили оружие везде и всюду. А когда разверзлись врата ада, их уже было не захлопнуть.
Я читала, что Карл, хоть и палил из окна по гугенотам, лично спас четырех человек из своих знакомых. Я читала - все, наверное, читали - как Маргарита укрыла у себя мужа, а потом и дворянина, который ворвался к ней в спальню, преследуемый убийцами. Я читала, что творилось на улицах Парижа... Больше всего запомнилось, как какой-то человек выловил двух малышей, которых кинули в реку, сперва убив их мать, но потом его перехватили ниже по течению и убили вместе с детьми.
Но тут просто какие-то бледные тени блуждали в тумане по ходам-переходам, очень долго, и сцену в спальне Карла я восприняла с облегчением. Карл, как мне показалось, единственный вел себя, как человек. Во всяком случае, его истерика соответствовала моменту. Но и сцену в покоях короля перебивало вот такое:
В сквозные окна зала задувал теплый летний ветер и приносил звуки, наполнявшие улицы Парижа с одной стороны и внутренний двор Лувра с другой.
Представляете, какие звуки наполняли улицы Парижа в Варфоломеевскую ночь? А тут об этом ничего.
По итогу встречи в королевских покоях Наварского в очередной раз заклеймили позором, Конде в очередной раз встал в позу хорошего мальчика, а Телиньи отвоевал у него номинацию на премию Дарвина.
Дальше я уже дочитывала на автомате. Ну ладно, разглядел Конде мелкий алмаз в рукоятке кинжала с 4 этажа - бывает. Раз он дагу мечет, почему бы и нет.
От отчаяния и досады он выхватил из-за пояса дагу и метнул ее в стоявшего на лестнице дворянина, словно это было метательный кинжал. Но то ли ему так не повезло, то ли противник оказался слишком хорош и предугадал его действие.
Он когда-нибудь раньше метал даги? "Не повезло".
Непринужденная беседа, смех, будничные споры рядом с десятками мертвых тел, принадлежащих тем людям, с которыми вчера велись такие же беседы и споры, – все это показалось ему настолько безумным, что он начал сомневаться в своем рассудке.
Тела принадлежали людям.
Дальше идет история семейной жизни Луизы, которая - история - могла бы стать зачином хорошего женского романа на исторической основе. У меня пол-полки таких, покупала для матери, серия "Женщины Альбиона". Но что мне делать с этой историей, когда она запихнута в конец?
И кто-то идет, судя по всему, от самого Парижа, неся на руках мертвое тело. Он бы так и ста метров не прошел, будь хоть каким силачом. На адреналине - возможно, но в такую даль? Нет.
Самое удачное в этой книге было все-таки именно в конце. Мадам Фрешенель - вот главная удача. То, как докатилось до нее, простой женщины из провинции, эхо, взрывная волна Варфоломеевской ночи. Я бы хотела почитать о мадам побольше.
А Анри Конде, который вечно всем недоволен и сам не знает, что ему в жизни нужно, не сумел меня заинтересовать - потому что его самого очень мало что интересует. С одной стороны, он не прочь иметь жену вроде Луизы, и стать бы ученым не прочь, но добиваться этого ему лень. И спорить со старшими лень. И брать с собой оружие, отправляясь проверить - все ли в порядке, тоже лень.
И напоследок:
Варфоломеевская ночь, без всякого сомнения, являет собой неподражаемый шедевр, равного которому не знает мир. К ней приложили руку виднейшие люди страны, включая короля и королеву-мать. Случилось это в 1572 году. Причиной послужили какие-то религиозные недоразумения. Француз прежде всего благочестив. И ему мало самому быть благочестивым, он требует, чтобы благочестивым стал и его ближний, а если тот упирается, он убивает его и тем прививает ему благочестие. Да, если его ближний отказывается вести святую жизнь, француз берет топор и обращает упрямца на путь истинный. Француз обожает общество и не желает пребывать на небесах в одиночестве поэтому он заблаговременно обеспечивает себе компанию в раю. В ту эпоху, о которой я рассказываю, не просто один ближний начал исповедовать не ту религию, но ровно половина всей нации. Это было ужасно. Вожди католической партии были глубоко опечалены столь прискорбным распространением язвы греха и стали держать совет, как лучше ее исцелить. Королева-мать, чья мудрость и святость были безупречны, рекомендовала обычное национальное лекарство резню. Средство это было одобрено, и резня заказана точно так же, как мы заказываем кухарке обед. Благочестивые труды решили начать в некую августовскую полночь, о чем и были извещены жители различных городов и селений. Приверженцы истинной веры готовили оружие, хранили тайну и ждали, тем временем навещая и принимая у себя своих грешных и ничего не подозревающих ближних, и ничто, казалось, не предвещало приближения роковой ночи. Король вел задушевные беседы с главой грешников, и, если тот был человеком наблюдательным, он, несомненно, обратил внимание на аркебуз, с помощью которого его величество несколько дней спустя изволили ранить его из дворцового окна.
Назначенный час наступил, и рев набата нарушил полночное безмолвие. Праведные были готовы, грешники были захвачены врасплох. Мужчин и женщин убивали в их спальнях или на лестницах их домов. Детям разбивали головы о стены. Благочестивые труды продолжались два дня и три ночи. Тела убитых запрудили реку, улицы были завалены трупами, воздух наполнился вонью гниющей плоти людей, которых сгубила их собственная несообразительность,ведь они были французами, и если бы догадались первыми, то сами устроили бы резню и расправились бы со своими губителями. За эти двое-трое суток во Франции было убито семьдесят тысяч человек, и истинная вера после своего подвига настолько укрепилась, что другая сторона больше уже никогда серьезно не угрожала ее верховенству.
Там сталь поверх одежд — надежная защита,
Здесь отбиваются лишь криком да рукой,
Один вооружен, но обнажен другой.
Попробуй рассуди, кто доблестней, достойней,
Тот, кто разит клинком, иль жертва этой бойни.
Здесь праведник дрожит, здесь горлопанит сброд,
Невинного казнят, преступнику почет.
К позору этому причастны даже дети,
Здесь нет невинных рук, здесь все за кровь в ответе.
В темницах, во дворцах, в особняках вельмож,
Везде идет резня, гуляет меч и нож,
И принцам не уйти, не спрятаться в алькове,
Их ложа, их тела, их слава в брызгах крови.
Святыни попраны, увы, сам государь
На веру посягнул и осквернил алтарь.
Де Муи, после яростной схватки на лестнице и в прихожей, покинул горящий дом, показав себя настоящим героем. В разгаре боя он то и дело кричал: "Сюда, Морвель! Где же ты?" - и награждал его весьма нелестными эпитетами. Наконец де Муи вышел на улицу, одной рукой поддерживая свою возлюбленную, полунагую и почти лишившуюся чувств, а в зубах держа кинжал. Его шпага, сверкавшая от быстрого вращения, как пламя, описывала то белые, то красные круги: ее лезвие, влажное от крови, то серебрила луна, то освещал факел. Морвель бежал. Ла Юрьер, отброшенный де Муи на Коконнаса, который не узнал его и встретил острием шпаги, был вынужден просить пощады у обеих враждующих сторон. В эту минуту его заметил Меркандон и, по белой перевязи, признал в нем одного из убийц.
Раздался выстрел. Ла Юрьер вскрикнул, протянул руки, выронил аркебузу, попытался добраться до стены, чтобы удержаться на ногах, но рухнул на землю ничком.
Де Муи, воспользовавшись этим обстоятельством, свернул в переулок Паради и скрылся.
Гугеноты дали такой отпор, что люди из дворца Гизов отступили, вошли в дом и заперли двери, опасаясь, что их осадят и захватят в самом дворце.
Коконнас, пьяный от крови и грохота, дошел до такого остервенения, когда храбрость, в особенности у южан, переходит в безумие, - он ничего не видел, ничего не слышал. Он лишь почувствовал, что в ушах звенит уже тише, что лоб и руки становятся суше, и, опустив шпагу, увидел перед собой человека, лежавшего на земле с лицом, залитым кровью, а вокруг увидел только горящие дома.
Вдруг белые стены осветились красным огнем факелов. Он услышал пронзительные крики и увидел какую-то женщину, полуголую, с распущенными волосами и с ребенком на руках. Она мчалась со сверхъестественной быстротой. За ней бежали двое мужчин, подбадривая один другого гиканьем, как будто охотились за диким зверем. Женщина хотела броситься в ближайшие сени, как вдруг один из преследователей выстрелил по ней из аркебузы, которой был вооружен. Выстрел попал ей в спину, и она упала навзничь. Она сейчас же поднялась, сделала шаг к Жоржу и снова упала на колени; затем, в последнем усилии, она подняла своего ребенка по направлению к капитану, словно поручая дитя его великодушию. Не произнеся ни слова, она умерла.
- Еще одна еретическая сука сдохла! - воскликнул человек, выстреливший из аркебузы. - Я не успокоюсь, пока не отправлю их дюжину.
- Подлец! - воскликнул капитан и в упор выстрелил в него из пистолета.
Негодяй стукнулся головой о противоположную стену. Он ужасно выкатил глаза и, скользя всем телом на пятках, словно плохо приставленная доска, скатился и вытянулся на земле мертвым.
- Как! Убивать католиков? - воскликнул товарищ убитого, у которого в одной руке был факел, в другой - окровавленная шпага. - Кто же вы такой? Господи Боже, да вы же из королевской легкой кавалерии! Черт возьми, ваше благородие, вы обознались!
Капитан вынул из-за пояса второй свой пистолет и взвел курок. Движение это и легкий щелк собачки были прекрасно поняты. Избиватель бросил свой факел и пустился бежать со всех ног. Жорж не удостоил его выстрелом. Он наклонился, ощупал женщину, лежавшую на земле, и увидел, что она уже мертва. Пуля прошла навылет. Ребенок, обвив ее шею руками, кричал и плакал; он был покрыт кровью, но каким-то чудом не был ранен.