Рецензия на роман «Цветок мертвецов»
Мой внутренний японский компас провалялся в дальнем ящике лет –цать, с тех пор, как я последний раз читал классическое японское. Разные мураками и ёсимоты не в счёт. Какой-то эталон в подсознании остался, но так, общий образ, атмосфера, и никаких деталей. Может, оно и к лучшему. Прошаренные комментаторы вели речь про фанеру и виды мечей. На этом поле мне не то что играть — выходить туда незачем. Поэтому зайду с другой стороны — что же видит в тексте полный профан.
Сначала всё было как в фильмах: открываешь дверь, опрокидывается ведро с водой. Прямо на голову поток из всех разновидностей национальных шмоток, названий придворных дам, часов Козы. Порог вхождения и аналог «Не влезай, убьёт».
Я не верю, что автор надеялся, будто читатель запомнит имена персонажей. Буду честен. Сыщик на мой внутренний слух лёг почему-то как Торо (а у него имя куда уж проще), иногда уходя в сторону Тоторо
. Фудзивара уверенно стал «парнем на Ф». Жертва — «та, которую убили», сестричка что-то вроде Цукаты. Не хочу обидеть всех этих милых книжных людей. Просто это именно так, как читатель без японофилии в крови будет пробираться среди персонажей. Ждать, что он потратит пару дней на зубрежку имён, можно, но я бы не очень рассчитывал. Точно так же, как редко кто будет про себя старательно выговаривать «Хёвюдборгарсвайдид».
Когда мои новые друзья в кимоно получили домашние прозвища, а хук от концентрированных деталей быта чуть прошёл, стало ясно, что всё не так уж и страшно. За туманами Эдо и Киото проступили вполне знакомые очертания. То есть обычный криминальный роман. И с этим у меня уже получше. Если отвести от лица ветки сакуры, то перед глазами привычный пейзаж. Даже не классика жанра, заплесневевшая ещё когда Агата бойко стучала по клавишам машинки. Стопроцентный слепок с сегодняшней тенденции в crime fiction. Просто «кофе дня» в жанровом Старбаксе.
Главный герой. Сегодня в каждом первом уважающем себя криминальном романе это несчастный, страдающий чувак. Клинический человеколюб (особенно когда притворяется мизантропом). Бедный или просто бессеребренник. У него за спиной в идеале — трагическая потеря (жена/дочка, погибшие в автокатастрофе, замученные предыдущим маньяком, исчезнувшие без следа), в лайт-версии — проблемы. Можно выбрать: разлад в семье (герой целиком предан работе, на ужин не приходит, спасибо, если приходит ночевать, контакт с отпрысками утерян, утренники в детском саду пропускает, о годовщинах свадьбы забывает, отпуск регулярно срывает); зудящее чувство долга и справедливости, ведущие к стычкам с начальством и функционерами всех мастей; родители с деменцией или другим неизлечимым заболеванием, плюс не забудем старых недругов/недобитых маньяков из предыдущей серии, которые точат зуб на него и остатки его семьи. В анамнезе разводы, запои, иногда тюремное заключение из-за принципиальности, безответные чувства к коллеге или чувства отцовские к внебрачной дочери. Герой топит пустоту — или, как здесь, Пустоту – в сак… то есть снапсе, бреннивине, виски, шардоне. Герой устал от всего. Герой какого-то чёрта всё ещё идеалист, отчего кидается спасать котят, осиротевших маленьких девочек, недавних вдов, безутешных матерей. Внешне желчный и угрюмый. Он скромный и бурчит недовольно под нос, когда его восхваляют. И он вообще – Другой. Все копы как копы, а он – Странный, побеждающий зло за счёт шестого чувства. Он Данглар, Фабиан Риск, Вистинг или Харри Холле. В «Цветка мертвецов» Тотор… парень с японским именем классически не то чтоб красавец, скромный стесняшка, способен любить всем сердцем и экзистенциально трахаться, чуткий, бедный, остерегается сановитых и родовитых, с дырой в сердце. Потерял жену и детей — должен ли я вообще об этом упоминать?
Дальше снова трендовая штука — серийный убийца, обставляющий свои преступления как художественные перформансы. Это махровые Тилье с Гранже или снова скандинавы. Честное слово, мне любопытно, как упомянутые авторы себе представляют процесс. Чтобы проворачивать такие концептуальные убийства требуется выносливость олимпийских чемпионов и запас времени, который бывает только у писателей, работающих на полное время. Здесь инсталляция не очень замороченная, всего лишь пара фокусов, хотя и они посложнее, чем пришел-увидел-зарубил. За убийствами стоит месседж. Просто так нынче не убивают. Убийцы скопом перешли в высшую лигу, туда не пускают без философских, психоаналитических и эстетических обоснований душегубства. Утечка информации гарантирует скандал, панику в обществе, оргазм СМИ, головомойку от властей, слетающие с плеч головы. Но и просто показать миру известный жест недостаточно. Зашифрованное в картине убийства сообщение имеет вторую составляющую, адресованную конкретному человеку. Кому-то, кого преступник считает персонально ответственным за страдание - его собственное или близкого человека. Оно замечается не сразу. Здесь таким сообщением становится одеяние матери Ф., проткнутое более глобальным посланием.
Сестричке в европейских аналогах обычно по характеру соответствует стойкий судмедэксперт. Такой, чтоб сначала труп, потом чай или чай, потом труп, а лучше чаёк над трупом. По функциям – внезапная симпатия из числа фигурантов по делу, которой удаётся отогреть героя. Такие персонажи умны, ироничны, ставят общее выше частного, поэтому без сердечного приступа воспринимают пустую квартиру детектива и мышь в его холодильнике, а когда герой в очередной раз срывает совместный ужин, велят скорее идти спасать мир. Сестра Цуката и воспитанием, и центрифугой личной жизни идеально подготовлена к роли женщины, отличающейся от большинства. Язычок, катана и ум одинаково остры.
Схема – неожиданное убийство–расследование–новый удар маньяка–ещё, но быстрее–взболтать и повторить. Ключевое озарение, приходящее к герою благодаря проникновению в психологию преступника. Немного экзистенциальной тоски. В общем, к концу повести появилось ощущение, что давно не читал ничего столь европейского по духу. Знакомый материал, знакомая расстановка, знакомая логика. Я не к тому, что повесть не задалась. Скорее, об универсальности архитектуры жанра. Или о том, что читатель может выжить даже в декорациях Суматры, хватаясь за обломки знакомого.
Большую часть текста повесть ведёт себя как дуоспектакль. Два разных по своему положению и характеру персонажа ведут диалоги. Оценивают друг друга, примериваются. Формально – перебирают подозреваемых. По факту – стремление понять друг друга заслоняет обсуждение. Ещё тут интересное совмещение: это не допрос, не опрос свидетелей, не сотрудничество напарников. Но волею обстоятельств их беседа это сразу всё перечисленное. Она же становится полотном, свитком, между двумя полюсами которого рисуются жанровые картинки. Жёсткая привязка преступления к личности Ф делает придворного ключом, который откроет дверь к ответам, и подсовывает под композиционное решение железобетонный обоснуй. Такое ход меня купил больше, чем перебирание аутентичных деталек.
Ф стал неслабо подбешивать к середине повести. Такую классическую позицию белого пальто ещё поискать надо. Всех он оскорбил нечаянно, обидел ненароком, а отчего? Из лучших душевных порывов, честности и врождённого благородства. Кто ж знал, что эти низкие душонки не оценят троллинга, буллинга и игнора? Странные, право, эти придворные. Как олицетворение духа двора образ хорош. А вот скормить намёки, что тонкой душевной организации персонаж, умнее остальных и тоже страдал - нет, не выйдет. Очень уж разит от него уверенностью в превосходстве над окружающими. И пишет-то он лучше всех, и играет на сцене круче профи, и в бою просто бог, и влюбляет в себя мужиков успешнее, чем цисгендерные женщины. Наверное, рожает тоже правильнее.
Череда скетчей подсвечивает то одного, то другого подозреваемого. Они остаются актёрами без реплик. Даже без выхода на сцену. Прикольный приём – мы видим целую толпу, а они ведь даже в кадр не вошли. Некоторые картинки вышли больше анекдотом и буффонадой. Другие – вполне реалистичные сценки из жизни. Наверное, автор хотел не только разные стороны этой жизни потрогать, но и калейдоскоп жанров выдать. Ну, ок, на это и спишем неоднородность. Вот вам драка, вот интрига, вот про любовь.
Даже с учётом того, что героев время поджимает и раскрыть дело надо ещё вчера, финал случился очень быстро и скомкано. Так много пили чай расследовали – и так быстро всё закруглилось? Назидательность детектед. Хорошие люди получили то, что заслуживали. Детективу почёт, деньги и красавицу жену. Умной девочке перспективного мужа. Правосудие восторжествовало. Томящиеся в карьерной очереди безымянные девицы получили шанс понравится hh-отделу и занять должность при дворе. Тут я полностью за. Ну их нах, плохие финалы. Порадовался за То... за героя, в общем.
Время оценок. Хотя автор, который хотя бы пару романов написал, без комментов знает, чего хотел, куда шёл, и почему сделал так, как сделал.
1. Логичность и достоверность – 9. Она есть, потому, что так хочет автор. Пример насильственной логики – Шерлок Холмс. В тех умозаключениях, который он демонстрирует, легко обнаружить дыры, многие детали могут объяснятся другими причинами, но Конан Дойлу было нужно так. Сыщик или гениален, или с дьявольской интуицией, или тыкается туда-сюда, но благодаря везению, как бильярдный шар, наконец рикошетит в правильном направлении. От естественных причинно-следственных связей тут не зависит ничего, от хода расследования тоже. Будем честными – перед нами детектив как повод рассказать подборку историй «из жизни…». Поэтому, по сути, без разницы, кто будет назначен на роль злодея. Подставить на место убийцы тупого чиновника тоже можно было бы, ввернув в последний момент изящный обоснуй. Это формальная нить, на которую нанизываются зарисовки. Ну и обыгрывание феномена, который стал причиной убийства.
2. Сюжет — 6. Совсем классический. Это хорошо, просто он очень классический.
3. Тема, конфликт произведения — 9. Конфликта минимум три. Иллюзорное против реального, дуализм мира. Суета против внутренней гармонии. Глупость против интеллекта. Я бы поставил десятку, если бы первый из них был раскрыт поглубже.
4. Диалоги — 8. Я поверю, если мне скажут, что так и принято писать диалоги в произведениях того времени. Со своим неяпонским восприятием мира я воспринимал их как реплики двух актёров на сцене, а не как беседу двух живых людей рядом со мной. А так - хорошо выстроены.
5. Герои — 8. То же самое, что пункт выше. Каждый в канонном амплуа. Это удобно для пьесы и стилизации. Не очень для того, чтоб пощупать живого тёплого человека. Но славный сыщик. Выверенные остальные персонажи.
6. Стиль и язык – 9. Гладко, технично. И… очень по-западному. Не в мелочах, нет, тут каждая завязка от одежды на своём месте. Отличная стилизация без воздушности оригинала. Есть тонкая грань между тем, когда надо гнать фактуру, а когда отступить от сдабривания реалиями и выдать дух. Повторение слова «лис» во всех родах, падежах и контекстах вызвало ощущение песка на зубах. Удачная метафора удачна тем, что втыкается в текст в самом нужном месте, а потом не отсвечивает. Та сама притча про единственный цветок в саду. Здесь автор под конец нажимает, и снова нажимает.
7. Впечатление. Сложно мне с этой оценкой. Не только здесь, вообще. Впечатление и качество текста могут и рядом не лежать. Да и стилизация делается не для того, чтоб произвести впечатление. Просто их дьявольски интересно делать. Я люблю такие игрушки. С точки зрения искусности она клевая. Личное восприятие - тема про отражение и иллюзорность могла рвануть бомбой, но она так в лоб педалировалась, так часто повторялось про лисий морок, что изящность просела. Мне стало нравиться в середине, когда наметилась красивая неуловимая зыбкость, а когда пошла западная прямолинейность, до восторга не хватило баллов. Так что если сложить - пусть 9.