Рецензия на роман «Моя анимежизнь. Том 1»

Бывает так, что в моих «читательских» глазах два произведения совершенно разных автора вдруг оказываются очень похожими. Но противоположными. Типа, «инь и ян». О подобных случаях как-то высказался классик: «Бывает, приходят мысли стройные и красивые — как лебеди. Только черные».

Это странное сближение-противостояние выявилось у меня при чтении многотомной песни-сказки «Моя анимежизнь». Сия чудесная вещичка сразу сопоставилась в моём сознании с небезызвестной серией Кощиенко «Косплей Сергея Юркина».

И там — и там красочно описанное попаданство в дальневосточную Азию. С полным погружением в бытовые проблемы и с эксплуатацией ГлавГероем всяческих ништяков.

Но. Читавшие оба произведения конечно легко найдут различия: у Кощиенко попадание в Корею, у Смолина — в Японию; у Кощиенко — в девочку, у Смолина — в мальчика. И т.д.

Но не эти различия я имею в виду. Более принципиальные (хотя «мальчик-девочка» — казалось бы куда уж принципиальнее?). Нет, тут различия идут на уровне гипертекста, на уровне авторской позиции.

Если у Кощиенко главный лейтмотив — это неприятие ГГероем окружающей азиатской действительности, противопоставление этой «азиатчине» себя любимого — вплоть до ненависти и саморазрушения, то у Смолина повествование пропитано нежностью к стране-«новой Родине», желанием как можно скорее стать не «бака-гайдзином», а полноценным японцем. У Кощиенко — презрение и постоянно нагнетаемая чернота, у Смолина — ласковый солнечный свет, окрашивающий всё вокруг любовью .

Да, любовью, подчас, гипертрофированной, на грани пародии. Весьма напомнившей мне неувядаемый образ четы Маниловых из Гоголевских «Мёртвых душ» («Жена его... впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотря на то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: „Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек“. Само собою разумеется, что ротик раскрывался при этом случае очень грациозно»).

Впрочем, у Смолина вся эта слегка приторная сладость подана вполне органично, адекватно общему добросердечно-милому настрою текста.

Иногда, правда, у автора, похоже, кончается терпение и посреди бескрайней кавайности вдруг возникает какой-нибудь контрастный в своей омерзительности фрагмент, наподобие жития зэка в российском лагере-тюряге. Это же касается и ГГероя, который (наверно, чтоб не задохнуться в генерируемой им самим медово-сладостной атмосфере) временами становится сочинителем тошнотворного «Биочервя» или сценаристом-режиссёром фильмов-ужастиков.

Живости повествованию придаёт и тихая, почти незаметная ироничность ГГероя, который мягко, но постоянно вставляет в свой внутренний монолог изящные шпильки в адрес прекрасной Японии и её замечательных японцев (чего стоит одно только повторении мантры «Япония — очень безопасная страна» — при том, что на персонажей постоянно валятся какие-нибудь криминальные приключения. А милейшие японцы-расисты, воспринимающие наличие у одной из героинь мамы-кореянки как «фу такой быть!»).

И всё же атмосфера в произведении Смолина весьма привлекательна. В ней хочется жить, а текст хочется перечитывать — он как прохладный лист подорожника, целительным оберегом ложащийся на израненную российскую душу.

Немаловажным достоинством эпопеи Смолина (готовьтесь, сейчас пойдёт голимый сарказм) является внедрение в тёмные читательские массы новоязыковой аниме-терминологии. В последних томах серии автор временами снисходит до объяснения некоторых понятий. Напрасно! Тот, кто «в теме» — тот и так поймёт, а лично я этот новояз совершенно не собираюсь держать в голове — увы, не в моих планах обогащать подобным свой понятийный аппарат.

Кроме того, таких, как я, старых, замшелых любителей фантастики 60-х, 70-х годов прошлого тысячелетия абсолютно не пугает обилие непонятных слов. Мы, закалённые на псевдонаукообразном жаргоне НФ тех лет (взять хотя бы, не к ночи будь упомянутого, Станислава Лема с его «Солярисом» или, упаси боже, «Футурологическим конгрессом»), привыкли вычислять смысл (хотя бы приблизительный) таинственно-неразборчивого слова по контексту произведения.

К тому же, мы не тупые, понимаем (тупой, как известно, не понял бы), что перед нами произведение новой генерации российских писателей-фантастов, с, соответственно, новой писательской идеологией.

Есть несколько маркеров, однозначно указывающий на то, что читаемое — сугубо «новописательское».

Например, нарочитое бравирование несоответствием смыслов таких слов как надеть-одеть: «Одел штаны». У ревнителей старинного русского языка, ещё сохранившихся с прошлого тысячелетия, при встрече с подобным оборотом сразу возникает нескромный вопрос: во что он «одел» штаны, в какую одежду? Заранее соглашусь: вопрос неуместный в реалиях XXI века и показывающий явную устарелость вопрошающего.

Аналогично ярким показателем сугубой писательской современности является резкое неприятие нынешними авторами слова «ею»: «нужно распорядиться ей правильно». Что подобная тенденция означает? Постепенную отмену склонения по падежам? Что ж, может и правильно — давно пора переходить на несклоняемые иероглифы...

Впрочем, согласитесь, пока что подобные штришки-шероховатости не особо мешают при чтении.

А вот что мешает обычно — так это неумение авторов строить сюжет, атмосферу, характер персонажей. Это неумение в моём понимание создаёт общую недостоверность произведения. Когда читаешь — и видишь: неправда твоя, автор!

И вот этого мешающего ощущения, напрочь зачёркивающего литературное произведение — его как раз у Смолина нет. Да — мило, да — кавайно, но я верю тут автору. Верю и всё! Он смог создать некую «правду жизни» в своё тексте.

Да, выдуманную правду жизни, но в каких произведениях каких литературных гениев она не выдуманная? У Шекспира, что ли? Ха! Известно, что тот фантазировал в своих пьесах беспрерывно — в угоду тем или иным королям, что успели повластвовать в Англии в шекспировские времена. А Лев наш, который Толстой? Он, что, описывал Бородинскую битву с натуры — вкупе с бросанием Анны Карениной под поезд? Да все они с помощью своего таланта создавали свой собственный мир — в который, по итогу, полностью веришь.

Смолин, к счастью, не Лев Толстой.

Почему «к счастью»? Хотя бы потому что продолжает писать.

А я продолжаю с радостным предвкушением ждать каждой новой главы его эпопеи про мальчика-попаданца в некую Японию.