Рецензия на роман «Буря»

Мистика мистикой, но, как по мне, даже у историй с магией должны быть какие-то более-менее чёткие правила. Здесь они, возможно, и есть, но им уделяется по факту так мало времени, что в немалой степени происходящее отдаёт просто хаотично накиданными разрозненными фишками, которые с трудом сводятся воедино. Я для себя надумала некую систему, но даже она объясняет сильно не всё. Постараюсь обрисовать вкратце, как поняла.

Вокруг городка расположены холмы, имеющие ритуальное значение. Я могла быть невнимательной, но, кажется, количество холмов по тексту плавает. Кроме того, мне казалось, что дома на холмах описываются как обособленные, но дом Иезекии вроде бы описывается как часть обычной, довольно оживлённой улицы. Ладно, возможно, тут я что-то напутала, это мелочи.

Так вот. Когда на всех холмах единовременно оказывается по человеку с нерешённой проблемой в прошлом и невыплеснутым негативом, запускается некий мистический механизм. Проблема каждого получает физическое воплощение и докапывается до создателя, пока либо он не решит её, либо она не порешит его. Когда две такие персонализации соприкасаются, излишки негатива выплёскиваются в тупых, но очень голодных и злых миньонов, которые и создают основные проблемы в городе. В общем звучит довольно стройно. В частностях всё начинает разбегаться.

Как я понимаю, облик каждого чудовища основан на знаковых образах создателя. У Эла это одичавшая версия его самого. У Роми – четырёхликая женщина, как символ, что для разных людей Роми придумывает альтернативную версию себя. Не совсем понятно, почему у неё волосы Медузы, но, возможно, тут просто надо лучше знать мифологию. У Бартлетта – паук, потому что когда-то его изобразили в виде паука, опутавшего ассистентов. При этом паук создаёт яйца-пустышки и очень злится, когда они лопаются – как сам Бартлетт не способен создать ничего стоящего и приходит в ярость от этого факта. Тут образ считывается хорошо. Рогатый человек Иезекии, как я понимаю, основан на финской мифологии, из-за которой Иезекия так загонялся и которую связывал с Валто и песнями. Рогатый человек тоже поёт. И у него одна нога – возможно, как символ того, что с Валто они были единым целым и побег от него стал потерей части себя, потерей опоры и возможности движения. Но почему чудовище Мэл – это девочка с игрушкой? Ведь прошлое, которое она не может отпустить, не связано с детством. Я разве что с натяжкой могу связать это с фразой Линн о том, что матери пора повзрослеть. То есть, предполагается, что Мэл ведёт себя как ребёнок, который продолжает ностальгически таскать за собой потрёпанную и страшненькую игрушку? Но, кмк, на деле Мэл не создаёт ощущения незрелости. Честно говоря, мне трудно подвести обоснуй под этот образ.

Взаимодействие создателя и чудовища завязано на внутреннем решении или не решении проблемы. Хотя это сопровождается порой физическим уроном, по сути победить их можно только психологически. Эл побеждает через борьбу, потому что один из столпов его проблемы – неспособность сопротивляться угрозе, и таким образом он ритуально перебарывает себя. Бартлетт хоть и бьёт паука, но внутренне держится за свои старые убеждения, не переступает себя – и проигрывает. Мэл и девочка взаимоуничтожают друг друга – Мэл принимает смерть мужа, но сама не хочет жить. Иезекия примиряется с той частью себя, от которой пытался отказаться. Роми… а почему, собственно, женщина исчезла после смерти Паулы? Ведь проблема Роми не в Пауле и её смертью никак не решается. Разве не должна она продолжить преследование?

Чудовища – это буквально прошлое, так что и делают они только то, что это прошлое могло бы повлечь без всякой мистики. То есть, Эл мог прийти к решению и благодаря какому-то другому толчку. Иезекия и сам был в шаге от пересмотра взглядов (вообще странно, что ему понадобилось на это целых семь лет, но, действительно, спасибо, что не шестьдесят). Аналогично Мэл и без того двигалась куда-то в сторону самоубийства. Бартлетта прошлое настигло и так, и, хоть его не сожрали бы буквально, но метафорически – да. Роми со своим непостоянством и страстью к выдумкам разрушила бы жизнь Паулы, а стремление стать частью скандальной истории однажды вполне могло реализоваться взаправду. То есть, чудовища просто гиперболизируют реальные исходы. Но их поведение помимо этого… с трудом укладывается в общую систему. Почему кто-то из них нападает на посторонних, а кто-то – нет? Ладно, у Эла может быть объяснено стремлением сбежать подальше – вот его альтер-эго и ломилось в тур. агентство. Но откуда у девочки Мэл страсть кушать животных и трогать трупы? В Мэл не заметно предпосылок. Почему паук безвылазно живёт у Бартлетта (хотя, по идее, в Бартлетте как раз есть стремление вредить людям), а остальные бродят, где хотят, не всегда даже стремясь к встрече с создателем? Поведение, способности всех их настолько разрозненны, что тут напрашивается какое-то более глубокое раскрытие причин, может, тема личности каждого из чудовищ… но им уделяется недостаточно внимания для этого. Я даже не очень понимаю, почему все они зачислены в стан вампиров при настолько разных данных. И в итоге они больше инструмент, чем что-то самоценное. Сначала – для нагнетания, потом – для приведения персонажей к их исходу.

Извините, но, по-моему, точно так же сюжет мог и вовсе не иметь мистической составляющей. Для развёрнутой темы с загадочными убийствами в маленьком городке он по итогу слишком личный. Слишком про преодоление себя, а не про потустороннее. Но в то же время и личным ему не даёт стать обилие случайных жертв. С одной стороны – ключевая пятёрка получила исход, прямо зависящий от их действий. С другой – пострадала куча людей, которая вообще никак к этому не была причастна. Возможно, это аллюзия на то, что вот такие скелеты в шкафу могут совершенно непредсказуемо сыграть на жизнях окружающих. Но остаётся ощущение, что всё-таки где-то тут что-то сбилось. Что-то не сошлось. Некоторые элементы совсем не понятны. Вот лось с кишками на рогах – он к чему? Вообще ведь никак не сыграл. Элементы некрофилии, как по мне, за уши притянуты, чтобы были.

Некоторые линии потерялись. Линн и Мэй так и не сыграли никакой роли, хоть им и было отведено немало времени. Дез порой пропадает из кадра, будто её и не было. Например, когда во время тура упоминается популярность Валто у девушек и вообще никак не указывается её реакция. Хотя там намекается, что на заигрывания некоторых он отвечал, как я поняла. Дез единожды предлагает как вариант решения проблемы с визой женитьбу, но позже это вообще почти не упоминается. Может, это по каким-то причинам не было выходом. Но тогда имеет смысл об этом написать всё-таки. 

Кое-где автор, имхо, перемудрил в попытке запутать следы. Я совсем не понимаю сцену в метро, где Эл видит подростка, похожего на него в юности, и вправду думает, что это Алек. Во-первых, это предполагает, что он мысленно дробит себя на две разрозненные личности. Настолько, что готов видеть одну из них отдельно от себя. Но ведь проблема как раз в том, что он неспособен забыть, что всё равно является Алеком. И его поведение в метро подразумевает чувство вины. Но ему не за что чувствовать вину перед собой из прошлого. Он не предавал себя. Не стал хуже на фоне того, что было. Этот эпизод работает в качестве ложного следа, но как часть настоящей истории – нет.

И – это одна из самых спорных претензий, но – вопреки всему, что я сказала про линию Иезекии, мне кажется весьма натянутым переход от Иззи к Мортону-в-настоящем. На фоне отлично прописанных эмоций в прошлых главах тут как будто бы не хватает каких-то акцентов. Да, можно придумать какие-то причины, почему Иезекия так внезапно отказался от всего, но именно что придумать. Его последующая рефлексия с признанием правдивых причин отчасти сглаживает впечатление, но поначалу переход показался мне уж слишком резким, я чувствовала себя обманутой и слегка разочарованной. Отчасти ещё и потому, что такое важное событие оказалось связано с персонажем, который не то что не был прописан, но вообще больше половины книги никак не упоминался. Про мать Иезекии ничего не говорилось. Вот прямо до такой степени, что я шутливо гадала, откуда Мортоны берут детей. И только незадолго до смерти она начинает как-то вплетаться в повествование.

А ещё книга не вычитана, и это грустно. Потому что язык прекрасный, а об опечатки и недописанные предложения спотыкаешься. На курсиве очень часто слипаются слова – скорее всего, из-за бага АТ – поэтому вторая и третья истории Роми трудночитаемы, в других местах пробелы отсутствуют от случая к случаю.

Диалоги классные, сохраняла себе куски. Но местами им, как по мне, не хватает атрибутики. Вот хоть немножко. Потому что банально путаешься иногда, кто говорит. Где-то почему-то одна за другой идут реплики одного и того же персонажа. Объединить бы их или, наоборот, разделить действием. Потому что по логике-то реплики должны чередоваться. Следующую по умолчанию воспринимаешь от другого лица – ан нет.