Рецензия на роман «Двести Тридцать Два»

Как бы все особенности романа, даже недостатки, — суть замысла и стиля, и у меня ощущение, что убрать их, не развалив роман, невозможно. 

Хорошо написано — плюс, литературно — амбивалентно, и плохо, особенно по нынешним временам, и хорошо — разнообразие, маркер литературности и заданная планка, и достаточно необычная манера, опять же по нынешним временам, сейчас даже авторы с экспериментами стараются избегать нарочитой литературности. При этом не так уж много редких слов, и «тороватый» тот же хоть меня и порадовал, но несколько выбился из авторского словаря. 

Не коммерческий текст совершенно, на мой взгляд, во всяком случае, понимая под коммерческой литературу массовую и популярную. Что там в т.н. большой литературе сейчас в смысле коммерциализации и оценок коммерческого потенциала — не знаю. В смысле, раз продается широко, как тот же Пелевин или Прилепин — значит, хорошо и истинно русский автор, живой классик, или же раз продается — то уже беллетристика и права называться большой литературой не имеет? Не знаю. 

Текст рассчитан больше на читателей, читающих головой, нежели сердцем. 

Отличная задумка, интересная идея, мне понравилась композиция, она не сказать что сильно небанальна, прием распространенный достаточно с заранее известной концовкой, но все-таки есть свой интерес именно следить за тем, как автор приведет героя к заявленному финалу, и какой в том будет смысл. А тут есть дополнительная зацепка: мы заранее знаем, что дело героя безнадежное, и действительно интересно, что же сподвигло героя и других энтузиастов, и дело даже не в том, что мы, как леди Томлейя, представители победившего мира, и потому можем захотеть попытаться понять, с какого перепугу это все случилось, но и чисто по-человечески, и даже больше чисто по-человечески, пожалуй. 

Роман очень цельный и, как бы это сказать, исчерпывающий. Автор взял тему, несколько героев, создал коллизию — и выжал из коллизии все, вообще все в заданных рамках, исковырял персонажей и идею от и до, бросил героев в ад и вознес в небеса, по дороге поменяв знаки, и даже не один раз, и еще вывел все это на новый уровень, подведя дополнительную базу под идею и даже мироустройство. То есть роман — этакая вещь в себе, закуклившийся кадавр из «Понедельника» Стругацких, где тот стащил все матценности, до которых дотянулся, свернул пространство и уютно устроился внутри. Это хорошо, потому что не остается вопросов, и это жаль, потому что не хватает недосказанности, того, над чем можно было бы поразмышлять опосля. Все-таки есть свой цимес в том, чтобы ходить после чтения, погрузившись в роман, и размышлять, крутить происходящее в тексте так и так, искать смыслы и подтексты, проживать еще раз. Конечно, эта вещь уже останется со мной как литературное событие, но я, прочитав, все поняла и пошла дальше, роман не будет меня тревожить по ночам непонятостью, незавершенностью. Не все поняла я, не буду врать, но автор сказал по максимуму, и текст во мне больше не нуждается. 

Авторская повествовательная манера — отстраненная, несмотря на то, что есть рассказчик и некая доверительность интонаций, местами прямое обращение к читателю. Некоторые места больше публицистические, чем художественные, — там, где поясняются какие-то мотивы капитана Глефода или подается мысль про лед истории (образ сам по себе мне как раз очень понравился), поэтому читается занудновато. Но, опять же, такова манера, таков замысел, это можно только принять. Это то, о чем я в первом абзаце сказала. Читаются эти места чуть занудновато. 

Рассказчик — леди Томлейя и автор — резонер. Как бы нам намекают, что капитана Глефода изучает леди Томлейя, но она вложена в рассказчика-автора и тоже исследуется, она тоже персонаж — и романа, и истории.

История, историческая необходимость — и попытки ей противостоять. 

Приемы — ирония, пафос, фарс, толкование. Диалектические противоположности и их слияние. Бинарные оппозиции и их обыгрывание, сталкивание, инверсия, а также переоценка. 

Ум — глупость, иллюзия — реальность, слово — дело, герой — простак, дух — тело\разум, сила — слабость, величие — ничтожество, успех — провал, идеализм — рационализм, победитель — побежденный, отец — сын, бог — человек, старое — новое. В принципе, еще история — человек, но так как это основной конфликт, вывожу его отдельно. 

Автор ищет смысл в бессмысленности — и находит. Смысл (противостояния истории) — подняться над собой, выйти за пределы смысла (бытового, разумного, рационального, вещественного, здравого, интуитивно понятного), поднять свою бессмысленность на такую высоту, где она обретет значение. Смысл  — не в результате противостояния историческому процессу, а в самом решении противостоять, не подчиниться безысходности, безнадежности. Смысл — именно в противостоянии, которое заведомо обречено на поражение. Если не восстанешь — не победишь, а если воспротивишься и противопоставишь себя лавине истории — то проиграешь (ясень пень, победить невозможно) — но тем победишь. Эпохи сменяются, но ты, восставший, был, ты жил в полную силу в какой-то момент — и в том твоя победа.

То есть у меня парадоксальное ощущение, что капитан победил. 

Герои леди Томлейи — побежденные историей, но познавшие главный закон жизни — любовь — и потому победившие. 

По стилю похоже на Лема. Сцена оплевывания Когорты чем-то напомнила Рабле.