Рецензия на роман «Пасифик»
Книга, требующая перечитывания!
Знаете, друзья и товарищи, я хотел бы на примере этой книги поговорить с вами о весьма важных, но не всегда явных на АТ вещах. Простите уж за такое неловкое вступление — я прекрасно понимаю, что рецензии так не пишутся. В обычной рецензии на Автор.Тудей необходимо:
а) кратко пересказать сюжет;
б) затем похвалить язык автора, попутно самопрезентуясь и делая пространные отсылки к классикам большой литературы, большинство которых ни потенциальный читатель рецензии, ни сам рецензент, разумеется, так давно не брали в руки, что уже и забыли, о чём там было, а потому — отсылки эти почти всегда смотрятся натянутыми, а порой и вовсе не относящимися к разбираемому тексту;
в) и, наконец, донести до автора свое личное мнение о его сюжете, его персонажах, его композиции и стилистических приемах, преследуя совершенно благую цель — сделать чужой текст из просто-хорошего самым-самым лучшим :0) Не лишним будет добавить, что, хотя у автора и шикарный язык, но читать его было трудновато, пробиваясь через дебри чрезмерных описаний и терпя тахикардические скачки повествования.
И повисает в воздухе не высказанная напрямую, но хорошо читаемая между строк мысль, что вот мне бы подобный авторский талант хотя бы во временное пользование, уж я бы тогда непременно вошёл в историю и прочие анналы...
И совершенно остается за бортом (ребята, не принимайте безоговорочно на свой счёт — так происходит пусть и часто, но, справедливости ради, не повсеместно), что автор опуса, обладая столь превосходной степени литературным дарованием, наверняка способен был бы самостоятельно обойти выявленные рецензентами «острые углы» своего текста, если бы считал их таковыми. Ведь автор думал над произведением намного... несоизмеримо больше и глубже, чем думаю я, знакомясь с ним на досуге... Я ведь читал урывками, часто по дороге с работы, забивая текстом лакуны собственной жизни, и скрашивая им периоды утомительного ожидания чего-то... Хорошо-хорошо, ребята, снова прошу вас не серчать на эти слова — наверняка вы-то уж точно укладывали детей спать и, заварив крепчайший ароматный чай, садились в удобное кресло, полностью отрешившись от собственных забот... с фолиантом на коленях и единственной целью — насладиться творением собрата по перу... А я — не такой... Я не смог выделить этой книге столько времени, сколько бы хотел — знаете, навалилось всего, погребло с головой... Мне нужно было отложить «ПАсифик» далеко до лучших времён... хотя бы до тех, когда над крышами нашего дома перестанет работать ПВО, восстановится GPS и мне не придется без конца выпытывать у испуганных селянок верную дорогу, когда под колеса машины ляжет нормальный асфальт, а не эти заполненные грязью минометные выбоины. Тогда бы я тоже смог эту книгу поправить «как надо» и вдоволь насоветовать автору, как сделать из неё шедевр на все времена. А я не смог — лишь открыл, пробежал глазами первую пару глав, и... не смог читать ничего иного на Автор.Тудей — книга меня не отпустила. Отчего-то я взял моду просыпаться на полчаса раньше отведённого на подъем времени и открывать «Пасифик», читая его взахлеб, но медленно и урывками меж собственных невесёлых дум — как пьют обжигающий грог, вернувшись с мороза.
Так что в этой странной «рецензии» не будет попыток умелой рукой направить неровную авторскую мысль, подобрав брошенные автором вожжи — прямо под ноги понёсшей тройки...
Лимит читательского доверия — вот единственный кредит, который я могу выдать на Автор.Тудей, вольно или невольно. Думаю, так делает каждый читатель, даже самый принципиальный и беспристрастный. Вопрос лишь в величине подобного кредита. То, чем меня поразил «Пасифик» — верхнюю грань своего лимита я так и не смог ни определить, ни даже нащупать. Да, не буду скрывать — этот текст меня порой раздражал, порой вызывал желание отдохнуть в дороге на какой-нибудь иной истории, рассказанной более ровно, более понятно. Но лимита доверия — так и не выбрал до конца. Я вспоминал книги, которыми вдохновлялся автор, различал литературные приемы, которыми он пользовался, я узнавал эстетику и иногда даже ловил слабые признаки дежа-вю — эта книга оказалась здорово похожей на мои любимые, но в то же время была совершенно другой, необъяснимо и неуловимо другой... Это странное чувство я испытывал снова и снова, читая «Пасифик» — прозу, явно написанную поэтом, а потому почти целиком построенную на ритмах и образах, а отнюдь не на сюжете. Я злился на это, чего таить греха — злился именно потому, что для меня рассказанная история представляется приматом от литературы, а «Пасифик» давал стойкое ощущение, что история толком так и не рассказана, что (например) выйдя на зимнюю охоту и прочесав на лыжах не один десяток километров я отчего-то не стреляю в шустрого зайца, а лишь вдыхаю морозный воздух и чешу себе дальше, не обращая внимания на петляющие вокруг меня следы. Но свежесть этих вдохов, и красота этих следов на искрящемся снегу, отодвигала лимит всё дальше и дальше — я уже начал подумывать, что хрен бы с ним, с зайцем... я отлично прогулялся, замечательно размял извилины, а заяц — что заяц? Пусть себе петляет дальше, раз у него так замечательно выходит быть неутомимым в беге и неуловимым в прятках.
Я уже старательно выпестовал в себе мысль, что автор «Пасифика» однажды наиграется со смыслами и аллюзиями, натешится рваным ритмом слогов и фраз, и потом... когда-нибудь... напишет замечательную «взрослую» книгу, в которой кроме юношеского пронзительного восприятия найдутся и мысли, мне, пятидесятилетнему ворчуну, понятные и близкие... И я так честно думал, пока не дочитал до последних страниц, где флёр придуманного врезался в вдруг в саму реальность — такую грубую, такую правдивую, такую понятную мне, что я вздрогнул... Заяц объявился за во-о-н тем сугробом, но вместо милого пуговичкой хвостика, я увидел морду этого старого (хитрого и осторожного — именно поэтому и старого) зверя... увидел сточенные о мерзлые осины резцы, шрамы на мехе от лисьих зубов, и отжеванные морозом уши. Вот на кого я охотился, считая это занятие больше развлечением — передо мной был ветеран, смертельно уставший от войны и ничего, кроме войны не знавший...
— Пасифик! — сказал я этому зайцу, сразу понимая Юргена Хагена, как персонажа.
Да, я был неправ — эту книгу невозможно взять нахрапом. Её невозможно листать снисходительно, уповая на собственную «исключительную начитанность». Она слишком хороша для этого.
Её обязательно нужно пройти заново — когда-нибудь потом, когда безумный ритм моей жизни чуть сбавит обороты, когда чувственный тахометр перестанет шкалить. Я не понял этой книги, не сумел её толком прочитать. Всего-то и смог — прочувствовать её сложность и неординарность.
Она увела меня в подсознание персонажа — в спутанные мысли пацифиста, застигнутого большой войной. Он тоже не был к такому готов — его схватили и засунули в форму, прицепили знаки различия к стойке-воротничку. Ему не оставили места в реальности — он заперт в серой бетонной цитадели, где люди спешно готовятся к настоящей войне... и тогда Пасифик, вечный мир, уже маячивший в ближайшем поколении — опять отдалился в иное измерение, отгородился непроницаемой мембраной... и он мечется теперь среди промозглого дождя, будто хрупкая бабочка под стеклянным колпаком, не понимая — почему такая преграда, зачем?
А может, и понимает отчасти — а потому и ищет ответов на Территории, гремящей убийственным железом, среди руин. Ведь он вовсе не трус, а всего лишь «пасифик» (пишу с маленькой буквы понятно почему) — интеллигент, ненавидящий войну, но постепенно становящийся солдатом, потому что... ну, а как иначе? Para bellum...