Рецензия на роман «Горнило миров»

 Говоря об этой книге, хочется одновременно и структурировать мысли и впечатления, и в то же время изложить их естественно, по мере того, как они появляются при чтении. А поскольку мыслей много, и все они так или иначе сплетены вместе – в точности как и миры в сюжете – то видимо, чёткой структуры не получится.

 Для начала, мы сразу погружаемся в драматические события, которые не просто привлекают и интригуют читателя – они формируют вполне конкретного рода взаимосвязь читателя и персонажей. Мы видим брата, который ради спасения брата-близнеца из тюрьмы приносит клятву верности некому богу – причём вполне реальному, – который в буквальном смысле отдаёт второму брату свои глаза. В этой ситуации, помимо драматизма, присутствует множество крючков, которые ловят читателя, заставляя его чисто на подсознании сочувствовать узнику (поскольку мы всегда сочувствуем узникам, даже если это не оправдано контекстом), и тем более, узник этот слеп. Всё это мигом порождает букет вопросов: что это за бог, отдающий свои глаза? Зачем он так экстремально поступил, чего он хочет взамен – в чём подвох? Все ли боги тут реальны, и если да, то какие шансы у братьев-людей против них? Что вообще мог натворить слепой брат, если его за это приговорили к смерти? Во всём этом чувствуется мощная закулисная игра – множество всего, что читатель не знает, и это порождает естественное желание узнать. А смесь сочувствия к узнику с симпатией к брату-спасителю – на мой взгляд, достаточно сильнодействующая эмоциональная смесь, чтоб не бросить книжку сразу, даже если тема живых богов вам не близка.

 Далее мы видим пусть не столь же драматичную, но цепляющую картину: девушка в психбольнице, являющаяся по сути узницей тоже. Читатель ведь уже не впервые видит подобный сюжет и знает правила этой игры: если нам показали пациента сумасшедшего дома, то конечно, он нормален, но является жертвой каких-то злодейских интриг. То есть, снова мы видим игру на эмоциональном, неосознанном стремлении читателя освободить узника – причём предубеждение против безумия и образа психушки столь сильно, что возможно, кому-то будет даже больше жаль Аду. И когда её похищает тот же бог, условно, и он же прыгун по мирам, а мы узнаём, что мир действительно не один, то есть, пациентка и впрямь не была безумна – удивляет не это, а реальная картина мира. Она слишком контрастна с той «абсолютно нашей» действительностью, которую мы уже успели воспринять из образа психиатра Марии Павловны с её домашним пирогом и музыкальными пластинками. Вот если бы «босоногий ветер» Юль унёс девушку в мир братьев и жестоких богов, о котором знает она, но больше никто, – было бы привычнее. Но происходит не так…

 Как происходит, мне очень не хочется говорить, поскольку это роман, постоянно подбрасывающий тайны и открывающий их по мере чтения, и тут спойлеры убийственны. Даже пересказ вводных глав-завязок и то рискован. Но думаю, суть ясна: книга эта мастерски ловит читателя. А две завязки (и соответственно, не единственный главный герой) предлагают читателю выбрать: не понравился Гиас, вот Ада; не понравилась Ада, вот Юль, а ещё есть Линце с его божественными глазами, а дальше будет и ещё парочка ярких персонажей – и главное, вся эта компания сразу, с первых строк, окружена тайнами, противоречиями и подозрениями. И если говорить о тех читателях, которые любят тайны и обладают «ватсонианским» складом ума, – их, полагаю, это начало зацепит и перенесёт через порог вхождения со стремительностью Юля, похищающего из клиники Аду.

 Сразу же отмечу момент, которому уделю больше внимания чуть позже, а именно – резонанс. Здесь он проявляется в резонансе между двумя узниками, Линце и Адой, которых спасает один и тот же Юль, и также оба являются носителями его даров: у Линце глаза, что у Ады – пока умолчу. И вот такой резонанс, параллели между героями – это одна из особенностей книги, она проявляется и дальше, но уже в других конфигурациях, то есть в других парах персонажей. Это интересный момент, он играет определённую роль как на уровне сюжета, так и на уровне развития героев, и тут я просто его фиксирую, а дальше отмечу и другие проявления такого резонанса. Чем он интересен? Обычно герои, особенно если они действуют командой, отыгрывают в рамках этой команды каждый свою роль. Тут мы можем уйти далеко в прошлое, в комедии дель-арте, где роли у актёров были чётко и однозначно определены, и даже пьесы создавались строго под эти роли, амплуа, за рамки которых выходить было нельзя. В литературе мы тоже часто видим подобное распределение по ролям: Герой, Друг, Хитрец, Комик, Бард, Принцесса, Шл…шалунья, Наставник, Грубиян и так далее. Подобный расклад облегчает жизнь и автору, и читателю, хотя и лишает прелести сюрприза. Но с другой стороны, он достаточно архетипичен и потому убедителен.

 Здесь же подобного чёткого расклада нет. Едва мы его находим, как в следующий момент он «плывёт», ибо герой выбивается из своей роли, резонируя с героем другого амплуа. Это заметно не сразу, но едва я обратил на этот эффект внимание, как увидел его в нескольких вариантах. Но к этому я вернусь, говоря о героях.

 Но сперва – идея. Сюжетно она обозначена в аннотации:

 Родная Земля заключила союз с параллельными мирами и наслаждается новым уровнем глобализации. Хотя кое-кто говорит, слияние миров несправедливо и даже опасно.

 В самом же тексте используется термин «сплавление», и он куда ближе к сути, и пожалуй, он даже спойлерный. Но мне он нравится из-за его точности, так что да – сплавление. И сопряжённое с этим понятием – разрушение.

 Теперь приглядываюсь и понимаю: колонны не каменные, не металлические. …тысячи тысяч осколков сотен миров – вот материал, из которого они сделаны! Они, как оружие побежденных, сложенное у постамента памятника победителю. Минералы и кости, драгоценности, деньги, памятники письменности, куски архитектуры, шедевры искусства, достижения науки и техники, и просто хлам, мусор, отходы – все, что прежде было живым миром, все знаки, следы, что оставляет в мире разум – все перемешано. Острые углы сбиты, неровности, шрамы сглажены. Сотни исчезнувших вселенных смотрят из зеркально-гладкой поверхности колонн. Вон те колечки, сложно вдетые одно в другое, нанизанные на серебряные штыри, чем были прежде: украшением, воплощенным гением угасшего вместе с миром искусства, прибором для постижения загадок природы? Вон тот печальный темный взгляд, только взгляд, без лица, кому принадлежал? Моне Лизе забытой цивилизации?

 Надеюсь, что автор не сочтёт эту цитату спойлером – мне с самого начала хотелось её привести, поскольку это – квинтэссенция всего, что говорится в книге о сплавлении. Это зал-памятник красноречив и как образ, созданный автором, и как внутрисюжетное событие, переживаемое героями. И на мой взгляд, этот образ – «сплавление-и-разрушение» – он предельно точно описывает центральную идею книги, которая пронизывает всю историю от начала и до конца – как в прямом смысле, являясь стержнем сюжета, так и в плане взаимодействия персонажей, и полагаю, в метафорическом.

 В этом месте мне хочется сделать небольшое отступление касательно темы эскапизма, столь любимой многими при обсуждении фантастики. Мысль о том, что люди любят фантастику за то, что она помогает им уйти от реальности, я слышу с детства – но в те далёкие годы она применялась к чтению вообще, к любым вымышленным историям, то есть к художественной литературе в целом. К счастью, эта точка зрения не высказывалась в нашей семье, посему мне никто не мешал с шести лет пополнять ряды «эскапистов», читая всё, что извлекалось с книжных полок, – и поскольку то были книги о давно ушедших временах, а зачастую и о других странах, то для меня они ровно ничем не отличались от фантастики, к которой я приобщился несколько позже. И в общем, не уловил особой разницы. Одни книги рассказывали о реальных местах и событиях (или притворялись, как знаменитые «Мушкетёры» и иже с ними), другие не скрывали, что уводят в область предположений и фантазий, – но все они были написаны о людях. Не помню, как мне удалось понять это; позже я не раз встречал ту же точку зрения у разных писателей-фантастов, и мне эта истина всегда казалась очевидной и не требующей особых доказательств. Однако на писательских сайтах я с удивлением обнаружил альтернативную точку зрения: оду пресловутому эскапизму. Оказалось, что даже сами писатели не всегда понимают, что как бы они ни старались, но написать не о людях они в принципе не смогут – как и уйти от существующей вокруг них реальности. Поправка: реальности в том виде, в каком она существует в мироощущении писателя, включая его подсознание.

 Если представить, что личность – это фильтр, то «реальность» в представлении этой личности – пазл из прошедших через фильтр непосредственных впечатлений, прожитых самолично, плюс опосредованных впечатлений, полученных из сторонних источников: рассказы родных и знакомых, учебники, новостные издания и разумеется, пласт вымышленных историй в виде художественной литературы и различных постановок (театр, живое и рисованное кино). Всё это вместе, пройдя через наш живой «фильтр» и оставив некие эмоциональные и интеллектуальные переживания, как раз и создаёт то, что мы именуем реальностью. И решив написать книжку – пусть самую шаблонную и нацеленную на сиюминутный запрос широкой аудитории – ты никак не сможешь не вложить туда своё представление о реальности. Для начала, само решение написать в рамках этого сиюминутного запроса уже говорит о том, что ты в курсе тренда и знаешь, как в нём работать. Но – ладно, лучше не углубляться, ибо тема слишком далеко уводит от обсуждаемой книги.

 А в рамках книги – мне представляется, здесь следует говорить не только о сплавлении миров. Тут идея Сплавления-и-Разрушения реализована на всех уровнях, от сюжетного до психологического, и внутри каждого из миров, где происходит в той или иной форме сплавление веры и её переосмысления рациональным умом современного человека, сплавление вековых традиций и новых веяний, сплавление естественного хода жизни и привнесённых технологий. Всё это – темы крайне актуальные здесь и сейчас, и это позволяет с полной уверенностью говорить о реалистичности всего, что тут описывается как метафорически, так и прямым текстом.

 Причём эта реалистичность и актуальность данной идеи отчасти даже пугает – когда несколько лет назад я прочёл «Горнило миров» впервые, то геополитическая ситуация в нашем мире ещё была иной. Сейчас же, перечитывая, я вижу момент ясновидения, предсказания автором того, что мы имеем в настоящее время вокруг нас. И такая актуальность, бесспорно, говорит о том, что книга не проходная, а достаточно сильная и насыщенная на концептуальном уровне – по сути, это та насыщенность, которая вывела фантастику как жанр с положения «низкой прозы» на уровень серьёзной и настоящей литературы. «Горнило» я отношу к литературе настоящей без каких-либо колебаний – как с точки зрения обозначенной мною крайне серьёзной и непростой идеи, так и с точки зрения сюжетной реализации, и я бы сказал, лингвистического решения текста.

 Но всё-таки попробую не валить всё в кучу, а упорядочить своё высказывание, следуя от сюжета к героям, от формы к вложенному смыслу, а затем от явного к тому, что видится при осмыслении.

 Если мы говорим о раскрытии темы сплавления и разрушения буквально, то у нас есть четыре мира, и каждый так или иначе является свидетельством того, что любое сплавление – не только природы и технологий, но и концепций, культурных ценностей, религиозных идей, нравственных установок – всё это может привести к прогрессу и развитию, но и в то же время оказаться и деструктивным, причём грань между прогрессом и деструктивностью, усилением и слабостью оказывается очень тонка. И зачастую трудно сказать, что же именно заставляет пересечь эту грань.

 Что касается миров и их вариантов прогресса, то заявленные здесь модели фантастами уже обыграны, и детальное их раскрытие, казалось бы, не обязательно. Однако тут детали, хоть и заданные бегло, создают отчётливые картины миров, и впечатления скомканности, недосказанности не возникает. И это снова плюс книги: она умело работает с архетипами и шаблонами, а точнее, проблематикой, уже затронутой фантастами не раз, – не вызывая у читателя ощущения вторичности. Скорее, тут речь идёт об узнавании – и приятном удивлении от того, что знакомые темы раскрыты иначе.

 Говоря о сюжете и его опорных точках, для начала стоит упомянуть о «втором мире» – Сонзе, которая на первый взгляд напоминает мир «Аватара»: планета покрыта лесами и океаном, и одна из главных (в перспективе) героинь является Голосом Океана, отражающей его волю через танец. Жители Сонзы отличаются видовым разнообразием – синекожие, четверорукие, крылатые, на любой вкус – дружелюбны и открыты, не скованы предрассудками (в противовес миру Ао, где рамки и запреты буквально на каждом шагу), и может показаться, что Сонза – мир простоты в лучшем смысле, веселья, отваги и всего, что у современного жителя городов ассоциируется с природой. Однако вскоре становится ясно, что к простодушию и единению с природой прилагаются кислотные дожди, у столицы имеется «грязный» нижний уровень, буквально гетто с повышенным фоном радиации, и вся сонзианская красота, радующая туристов, – это старый добрый постап, то есть цивилизация, кое-как выживающая на обломках технологического прогресса и всех его негативных последствий. И более того, это своеобразная вариация на тему «Острова Моро», то есть бывшая планета-полигон для экспериментов, а жители – жертвы этих экспериментов, которые веселятся при каждом удобном случае не потому, что их будни просты и беззаботны, а как раз наоборот: не научись они радоваться хоть чему-то, выжить в подобных адских условиях им бы не удалось.

 Эскамар – мир, который мы вместе с Адой видим первым, – тоже отсылка к известному варианту фантастического будущего, которое можно назвать кибер-прогрессом: природа заменена сталью, стеклом и неоном реклам, а люди полностью контролируются и встраиваются в систему подобно деталям в механизме; когда же этим «деталям» приходит срок отправляться в утилизацию, то это буквально и происходит. Одна из самых страшных и впечатляющих картин – это зал с «отработанными» синтами (то есть кибер-жителями Эскамара), которые бесцельно бродят, не сознавая себя (хочется верить, что так), пока не распадутся в пыль.

 Мир Ао, отсылающий нас прямиком в мифы Древней Греции, также являет собою вариацию на тему сплавления – в данном случае, это сплавление политеизма, то есть веры в пантеон богов, обитающих на местном варианте Олимпа, горе Деон, – с реальными богами, назовём их так, которые обладают соответствующими атрибутами божественности, реагируют на молитвы, награждают отличившихся, а также карают отступников (последнее, разумеется, происходит куда чаще раздачи наград). В мире Ао, который (опять же, на первый взгляд) кажется застрявшим в парадигме пресловутой Древней Греции и весьма отсталым, существует подлинное бессмертие – и это делает его как минимум интересным для более продвинутых и технологичных Земли и Эскамара. Мир Ао вообще сразу кажется наиболее интригующим, поскольку с него-то история и начинается – сразу заостряя наше внимание на странных аонийских традициях, в частности запрете близнецов, «умноженных вдвое», одного из которых тут положено при рождении убивать. Мир Ао цепляет наше воображение сплавом архаики и современности – его сыновья Гиас и Линце аутентично смотрелись бы в туниках и с копьями и кинжалами, разъезжая на колесницах, однако они ходят в джинсах и толстовках, вооружённые самыми современными достижениями технологий, нацеленных на убийство.

 Обрисовав сеттинг, перейдём к тому, что для многих читателей составляет основной интерес любой, даже фантастической истории, а именно – к персонажам.

 Но сперва ещё ремарка. Современный писатель (в отличие от писателя даже полвека назад) имеет преимущество в виде информированности читателя, знающего ряд ходов, портретов и сюжетных тропов, которые уже были кем-то использованы. В 21 веке крайне сложно выйти на невспаханное поле: таковых уже почти не осталось. Но можно донести свой взгляд, новую трактовку. И возможно, самое интересное, что может современный писатель, – передать некое настроение, порождённое именно его переосмыслением мира, пропущенного через его личные фильтры; донести новую психологическую, эмоциональную коннотацию.

 Идея слияния и последующего разрушения, оборотная сторона таких явлений, как близость и доверие, а также негативные последствия любого технологического прогресса – всё это, конечно, не ново. И здесь в виде идейной и эмоциональной коннотации в масштабах всего замысла и всей структуры книги я вижу – повторюсь наверняка не в последний раз – идею «сплавления» как объединения на всех уровнях, от сюжетного до личного, от непосредственно расстояний между мирами до различий идеологического и культурного характера, от разного уровня в плане технологий до дистанции между отдельными людьми – короче, всех видов слияния, которые традиционно считаются правильными, социально одобряемыми и полезными.

 И если сюжетный уровень я уже в общем очертил, то на личном уровне персонажей – мы видим палитру видов близости, каждый из которых тоже имеет оборотную, «разрушительную» сторону. Это близость как родственная и дружеская, так и классическая любовная, хотя ей в книге уделяется места довольно мало. (Подчеркну, что всюду здесь я веду речь лишь о первой книге, то есть первой части цельного произведения, я это делаю осознанно и лишь заглянул одним глазком в продолжение – мне хотелось выразить своё впечатление именно о первой части, чтобы дальше иметь возможность отдельно его выразить о других книгах и уже потом обо всём вместе).

 И вот в первой книге любовная линия хотя и присутствует – неоднократно даётся понять, что Ада испытывает романтическое чувство к Юлю, – но я не назвал бы эту книгу историей о любви. Я бы сказал – эта история о том, во что любовь вложена. О том, что бывает, когда некие отдельные сущности соединяются в одно целое. Миры, вокруг чего и выстроен сюжет; если раскрыть метафору, то и страны, традиции, этносы, и конечно, люди – все формы близости людей можно трактовать как сплавление, и тут мы видим варианты того, чем эти сплавления чреваты.

 Интересно то, что поднимая столь сложные, актуальные и неоднозначные вопросы, автор придерживается очень заметного, явного нейтралитета. С моей точки зрения, это большой плюс книги. Поскольку отвечать на вопросы читатель должен сам. Лишь сам он должен решать, на чьей он стороне, чьи действия кажутся правильными, кому он симпатизирует. Дело писателя – открыть окно в историю, впустить читателя в новый мир, познакомить с его обитателями и обосновать их решения, но право давать этим решениям оценку следует оставить читателю.

 Но будем честны, далеко не каждый писатель так умеет и не каждый так хочет. И в данном случае мы видим книгу, где позиция автора практически не прослеживается. Её можно предположить, но не более. И это неприсутствие автора в тексте ещё усиливает интерес для осмысления граней истории и чувство, что всё тут у нас взаправду.

 И снова: если мы говорим о том, что каждая книга – это личная реплика писателя, его высказывание об окружающей его реальности, о глобальных мировых процессах, универсальных проблемах нашего бытия или же о проблемах частного порядка – то здесь мы можем найти ответ на то, чем отличается пресловутая «боллитра». Ибо она, мне представляется, поднимает именно универсальные, вневременные вопросы, которые близки и понятны людям в любом месте земного шара независимо от времени.

 Но вернёмся к «сплавлению» наших героев.

 Для начала, они живые. Конечно, затаскали этот эпитет адски, и зовут «живыми» героев любой истории, которая приглянулась читателю, посему поясню: в моём понимании живые, настоящие герои – это не просто привлекательные образы (и кстати, не обязательно, живыми могут быть и герои неприятные, вроде Адиного папаши, в которого вполне верится). В первую очередь это люди, чьё поведение в каждый момент сюжета вытекает из обстоятельств, в которых этот герой существует – и что важно, существовал до выхода на страницы. И когда герой делает нечто странное, дурацкое, алогичное (или наоборот, крайне логичное, но как же так, ведь то наша реальная-повседневная логика, а то геройская, герою положено героинить, и никаких там) – если во всех подобных случаях я вижу хотя бы намёк на причину такого поведения и таких эмоций, и причины эти в прошлом человека, в пережитом опыте, травмах или наоборот, их отсутствии – короче, в жизни, диктующей всем нам, и героям, и читателям, свои правила игры (а не в сиюминутном желании левой пятки автора или требовании сюжета) – тогда да, герой живой. И дело не в формальной логике, ибо живые люди формально-нелогичны и способны на всяческие закидоны и фортели. Но в рамках обстоятельств этого конкретного человека – или персонажа – именно этот фортель и логичен. Такой уж он человек. Но раз он такой – то таким и останется, если только события книги его не изменят в сторону роста или наоборот, как повезёт бедняге с автором.

 И здесь люди вполне себе живые, местами даже слишком (в основном это я об Аде, о которой ниже будет сказано очень много, впрочем, и другим достанется). Они понятно и адекватно в рамках своих обстоятельств мыслят, вполне по-человечески говорят, впадают в растерянность и раздражаются (а иногда раздражают читателя, и это нормально и хорошо, ибо живые люди с яркой индивидуальностью и должны кого-то восхищать, а кого-то раздражать) – и при этом, как ни противоречиво это выглядит, но в инопланетность аонийцев тоже вполне веришь, как и в божественность – ну как минимум, крайнюю необычность, не-земность Юля. Но по сути, здесь нет акцента на чуждость жителей иных планет – они другие, но первооснова их психологии всё равно та же, что у нас – иначе, будем честны, никакого сплавления и создания метамира не получилось бы, не смогли бы договориться.

 Хотя надо отметить, что необычные внешне сонзиане и по поведению не то чтобы обычны. Но с другой стороны, смотря с кем сравнивать. Для земной и очевидно, русской, городской девочки Ады и ряд наших соседей по планете показался бы необычным. Сонзиан я тут хочу упомянуть очень вкратце, потому что две сонзианские девушки в команде хоть и милы на свой лад и интересны, но в первой части не раскрыты так глубоко, как Ада, аонийцы и Юль, поэтому отметить их хочется – но скорее как перспективу, а не как состоявшийся факт. Эш-та, Голос Океана, вышла приятной и кажется, со своими скрытыми глубинами; и увидеть её развитие как персонажа и личности хотелось бы. И поскольку это лишь треть истории, то полагаю, всё впереди.

 А теперь – о тех, кто занимает центральное место в сюжете, и по моим наблюдениям и ощущениям вписывается в тему сплавления-и-разрушения, то есть близости и связанных с нею негативных и порой даже деструктивных моментах.

 Тема родителей и детей тут раскрыта неявно, через косвенные упоминания, но она важна – Ада выглядит буквально девочкой без семьи, все её естественные семейные связи оборваны, и она остаётся этаким шариком, парящим в небе, человеком без фундамента, без опоры. В двенадцать лет она потеряла мать, но эта травма самой Адой расценивается как нечто не имеющее кардинальной важности, а лишь делающее её детство слегка печальным – и это очень сильная характеристика Ады и как человека, и как исполнителя той роли, которая возложена на неё Юлем. Контакты Ады с отцом имеют столь ярко выраженный негативный оттенок, что возникает мысль о том, не является ли он главным антагонистом истории.

 Всё то, что мы знаем о ней от неё же самой, из коротких воспоминаний, говорит о том, что Ада – человек, который к моменту встречи с Юлем находился в жесточайшем эмоциональном дефиците. И когда такая девочка привязывается к загадочному незнакомцу, который выделяет её и даёт ей именно то, чего ей не хватает – способность чувствовать на эмпатическом уровне других людей и более того, влиять на них, – всё это довольно логично, и это же вызывает у читателя тревогу: не правы ли те, кто пугает Аду образом Юля и его нечестными намерениями. И это же вызывает подозрения и у самой Ады. И хотя на романтике тут основного акцента нет, но зато есть он на том, что менее очевидно, но куда более важно: влюблённость, романтическое влечение может не сопровождаться пониманием той персоны, на которую любовь направлена. Она может не сопровождаться доверием – но если доверие без понимания есть, и у любящего человека возникает безоговорочная привязка к объекту любви, по сути импринтинг, то что дальше, как далеко этот человек может зайти, что будет делать?

 В воспоминаниях Ады о том периоде времени, который от неё закрыт, заблокирован, она принимает дар Юля и делает вещи, которые её пугают. И хотя она сразу видит Юля тем, кого любит, кто влечёт её, – но в то же время её сознание всё время в состоянии вопроса, недоверия. И мы можем только размышлять, является ли эта хаотичность и двойственность её чувств следствием психологической программы или это естественная реакция самой Ады – повзрослевшей и начинающей обретать саму себя. А первая стадия, когда взрослеющая личность обретает себя – это как раз разрыв пуповины, отвержение безусловного доверия к родителям, а поскольку у Ады к родителям такого доверия не было, то это работает через отвержение безусловного доверия к Юлю, который, очевидно, тогда заменил очень юной Аде и родительские фигуры.

 И когда у Ады выполняются заложенные установки, то очень видно, насколько они легли на благодатную почву – поскольку её личность не имеет базы, и даже наоборот, содержит на базовом уровне некие пустоты и червоточины, заложенные отцом, который по сути саботирует нормальное взросление и развитие своей дочери, а потом инициирует многие нехорошие вещи, происходящие с нею. И хотя мы не знаем точно, чем он руководствовался, так как видим мы его лишь глазами Ады и немножко – Марии Павловны, то нет чёткого ответа, почему он так поступает. Но всё-таки в конце создаётся ощущение, что этот негативный образ не столь безусловно плох. И мы, возможно, имеем не злодея или тирана, а просто человека, который искренне считает, что он знает лучше – в силу неких объективных причин. Он привык решать и руководить своей жизнью и жизнями окружающих, и эта его непоколебимая уверенность вызвала трагедию с самоубийством жены, а затем и драму его дочери, которую мы уже и наблюдаем по ходу сюжета.

 И это чётко укладывается в схему «сплавления и разрушения», ибо более сильное «сплавление», чем у ребёнка с родителями, и более катастрофичное разрушение сложно представить.

 Но значительно сильнее эта тема раскрыта через отношения братьев, к тому же она усилена тем, что они близнецы. Это даёт автору двойной карт-бланш, так как они не просто выросли в одной семье, но они невероятно близки, куда больше, чем обычные братья и сёстры, и на контрасте тем сильнее тот момент «разрушения», который в их отношениях заметен.

 Выражен он неявно – впрочем, здесь явного и в лоб почти и нет. Но в то же время – напряжение, подспудный конфликт между Линце и Гиасом ощущается едва ли с с первой страницы, где они оба появляются. И чем дальше, тем острее этот конфликт: слепой брат, которого Гиас привык охранять, стал Глазами Бога и жаждет воистину революционных перемен в «божественной» социально-политической структуре родной планеты, и чем дальше заходят его идеи, тем сложнее Гиасу заботиться о «слабом» брате, который, кажется, вместе с даром Юля обрёл и коварство, и жестокость – а если они уже были раньше у близнеца, то и он, Гиас, «умноженный вдвое», тоже несёт в себе эти черты?

 Линце всегда был его тенью, и это было хорошо. Только иногда казалось, очень уж черна эта тень.

 Хаос в глубине чувств Гиаса подчёркивается не раз: его замечает – сканирует – Ада, его угадывает Голос Океана Эш-та, его видит мать. А вот сам Гиас пытается от своих истинных чувств дистанцироваться – и отражая его, то же делает Линце. Погружённый в свои немыслимо смелые (безумные, по мнению Гиаса) планы свержения Верховного бога Ао и постоянно заедающий их наркотиком элсон, всё более явно интригующий и против Юля, и чем дальше, тем больше против брата, но местами демонстрирующий почти детскую наивность в этих интригах, – Линце, Глаза Бога, кажется, вовсе не берёт в расчёт чувства своего брата, а ведь тот ради него буквально отдал всё, что имел, сохраняя (пока ещё) лишь свои клятвы аонийскому пантеону. Но именно это последнее Линце стремится отнять.

 В этой драме сочувствие вызывают оба брата – и оба понятны. Невзирая на постоянно подчёркиваемую разницу в психологии «продажных землян» и «гордых аонийцев», земная девушка Ада даже и без божественного эмпатического «сердца», подаренного Юлем, понимает нечто главное в этих братьях – и опасается их, чувствуя то самое разрушение, трещины на единстве близнецов, «умноженных вдвое». Но это лишь слова: братья на самом деле вовсе не человек и его тень, не удвоенный один, а двое. Быть может, с этой давней, с детства знакомой формулировкой и спорит постоянно Линце?

 И тут хочется отметить сразу два интересных эффекта, замеченных мною в этой книге. О резонансе я уже говорил и вернусь к нему чуть позже, а сперва – то, что я называю инверсией. Но это инверсия не стилистическая, а смысловая. Проще всего её объяснить на примере Шрека: у нас есть классический вариант Отважного Героя, который благороден, честен, возвышен и спасает принцессу. Шрек вульгарен, мелочен, и вообще он огр, и казалось бы, это анти-Герой, анти-Рыцарь – но если отбросить его внешность и манеры, то останется именно тот самый Герой, который и заявлен в классическом раскладе: он и романтичен, и на свой лад добр, и бесспорно отважен, и способен на истинную возвышенную любовь. Таким образом, мы получаем тот же образ, но искажённый внешним несоответствием. Рыцарь-то есть, но не так выглядит. Инверсия смысла. Инверсия сути.

 Как это работает в «Горниле», наиболее заметно на примере Ады. Вообще Ада – персонаж во всех отношениях интересный. Когда я начинал осмысливать рецензию, то моим личным фаворитом был Гиас. И он мне казался наиболее близким и к знаменитому Пути Героя, и самым драматичным и опасным для читателя персонажем – хотя бы потому, что это персонаж с ярко выраженной «внутренней клеткой», с непреодолимым барьером из собственных правил и убеждений, а такие клетки обычно наиболее крепки, и подобные персонажи действительно могут создать тяжёлую, гнетущую атмосферу безнадёжности, надвигающейся катастрофы и в итоге краха. И надо сказать, что всё это Гиасу подходит, он действительно такой персонаж. При этом его «клетка» многослойна, и часть её – пресловутое «сплавление» с братом, которое держит его мёртвой хваткой, а часть – его отношение к богам Ао, смесь личной чести в виде ценности клятв с законопослушностью. Хотя возможно, это странно в применении к лидеру террористической организации, которого Ада поначалу характеризует как фанатика и машину для убийств, – но по раскрытию Гиаса видно, что на самом деле всё и так, и совсем не так. Ада и права, но и Гиас не такой, каким сперва кажется.

 И тут я возвращаюсь к тому, с чего начал мысль об инверсии, – и обратите внимание, как тема Ады перетекает к теме Гиаса и обратно. Это происходит не случайно (вновь напомню о резонансе) – их темы изначально переплетены множеством нитей и сюжетных ходов.

 Ада появляется перед нами как пациентка психбольницы на приёме у психиатра Марии Павловны, любительницы пластинок с классической музыкой и домашних пирогов. И хотя почти сразу становится ясно, что и Ада не столько больная, сколько узница, и лечение её не лечит, ибо не та болезнь, и вообще не болезнь, и так далее – но не столь явно и не сразу высвечивается то, что на самом-то деле тема психиатрии, а точнее, психоанализа тут совершенно к месту, только роли перепутаны. Инвертированы. Ибо настоящий психоаналитик тут – сама Ада.

 Поскольку я вышел на «Горнило» из комментариев, причем ругательных в сторону Ады, то не могу удержаться и не прокомментировать их, хотя отчасти это не комильфо, но и серьёзные критики не брезговали отсылками к другим критикам, так что и мне можно) Так вот ещё по первому прочтению было не очень понятно, почему кому-то не нравится Ада. Да, я знаю, в литературе определенного жанра сложился некий образ Девушки, Которая Приключается. И юморит по дороге, очевидно. Пару таких книг я читал, местами они бывают забавны, а чаще гротескны и вовсе не претендуют на реалистичность – о которой я уже в связи с «Горнилом» говорил выше. Эта книга не нацелена на то, чтобы рассмешить. И это не плюс и не минус, это просто констатация факта. Есть книги весёлые, забавные, нарочито далёкие от реалистичности психологической. Почему нет, смех жизнь продлевает, как говорил Мюнхгаузен. Но здесь мы имеем книгу драматическую, местами с уклоном в трагедию, и возможно, даже в хоррор в перспективе, – и вся её стилистика, вся структура – это не то, что смешит. Это то, что вызывает мурашки по коже и неуютное ощущение, что мир и вокруг нас далеко не такой, каким кажется тёплым летним деньком, а моменты покоя сходны с покоем Ады в психиатрической клинике…

 Подземные коридоры пройдены, идем по клинике. Верхний этаж. Кроме моей одиночной палаты здесь только кабинеты физиотерапии и небольшой зимний сад. Фикусы и пальмы распластались под солнцем, словно отдыхающие на пляже. От них непреходяще разит пылью – старинной, коридорной, муниципальной, хотя здание клиники новое. Растения переехали из старой больницы и привезли частичку древности с собой. Но я люблю этот запах. Он напоминает о детстве – садике, школе, поликлинике, кукольном театре. Запах покоя. Я вдыхаю его и успокаиваюсь.

 В конце концов, я неплохо устроилась в жизни. Не все в мои двадцать… четыре? могут похвалиться отдельной комнатой, четырехразовым питанием и каждодневным контролем здоровья. Несвобода – нормальная цена за полный комплекс услуг. Что такое свобода, я все равно не помню.

 Но вернёмся к критике Ады – которую, в общем, цитата объясняет. Ада – не бодрая вредная героиня весёлой сказки. Она человек сложный, и я даже не сразу понял, насколько сложный; ей свойствен отстранённо-ироничный взгляд на жизнь, в котором не сразу распознаётся ирония, да и над собою Ада любит иронизировать в той же серьёзно-бесстрастной тональности, и очень легко её самоиронию принять всерьёз. Тем более, отчасти Ада и впрямь серьёзна – и в реплике выше, и в других местах. Её ирония пронизана нитями искренности, или наоборот, искренность пронизана иронией, как цветные ядовитые дожди пронизывают воздух, леса и почву Сонзы. И поскольку Ада реагирует на ворвавшийся в её жизнь ветер в образе босоногого бога-мальчишки с зелёными хлорофилловыми волосами – вовсе без энтузиазма, поскольку она недоверчива, скептична и отторгает всю феерию событий, куда её вовлекают, дичится, сомневается, держит дистанцию и далеко не сразу позволяет хоть немного себя приручить – по всем этим причинам кое-кто из читателей воспринимает её как личность слабую, бесхарактерную и трусливую. Последнее слово стоит запомнить, это ещё узелок в тему инверсии.

 Но ведь она вовсе не бесхарактерна и не труслива. Она попросту реагирует на ситуации и людей как аналитик. Смотрит, оценивает, рассуждает. Ада отстранена – это тоже соответствует образу аналитика, который собирает факты и не спешит с диагнозом. И если мы посмотрим на все её суждения задним числом, то обнаружим, что она была права практически всегда. Порой её оценки были тоже «инверсивными» – например, уже упомянутая оценка Гиаса «фанатик», в начале знакомства отнесённая Адой к целям «Голоса Эдолы». Но как мы понимаем, узнавая Гиаса лучше, – в образе лидера террористов он вовсе не фанатичен, он и не сам создал эту организацию, а следовал указанию Юля, которому дал клятву верности – за брата.

 И тут мы, с одной стороны, получаем подтверждение оценки Ады «фанатик», а с другой – снова видим инверсию образа, уже образа Гиаса. Он и правда фанатик. Во всяком случае, на момент знакомства с Адой. Но его фанатизм другого рода: он полностью, всецело вкладывает волю, таланты и всю свою личность – в брата. В защиту брата как безусловную цель жизни, от которой отступить просто невозможно, – и как следствие, он становится верным соратником Юля из-за клятвы. А клятвы для Гиаса – это тоже нечто безусловное и всеобъемлющее, поглощающее те части личности, которые он не отдал Линце. И таким образом, Гиас у нас – специфичная инверсия фанатика-террориста, «машины для убийства», но всё это в конечном итоге ради столь мирной цели, как защита брата.

 И тут выплывает упомянутый выше резонанс Гиаса с Адой: они оба – дети-потеряшки. Они по натуре своей законопослушны и тяготеют к порядку – это видно по тому, чего хочет Ада, что ей комфортно; это видно по тому, что никаких бунтарских мыслей у Гиаса вообще не было до трагедии с Линце, а потом их не было тоже – это Линце пылает жаждой свержения ненавистных богов, и по сути жаждой мести за всю боль и унижения, которые по воле богов вынес, – но не Гиас. Он был счастлив и всем доволен в своей обычной повседневности и не рвался ниспровергать и разрушать – точно так же, как была пусть не счастлива, но видимо, спокойна Ада до встречи с Юлем. Оба имели основания для печали: у Гиаса это слепота брата и связанное с нею жалкое положение, оскорбительная кличка «анко» и забрасывание грязью в переносном и прямом смысле; у Ады – поломанная семья и чувство внутренней неустроенности, пустоты. Но несмотря на эту печаль, оба с нею жили. И видимо, получали от жизни удовольствие. Но… покой рушится – и это было неизбежно, хотя ни Гиас, ни Ада этой неизбежности не осознают и не принимают как данность. Как следствие, оба чувствуют себя заложниками. У Ады это заметнее – опять же потому, что у неё аналитический ум и она показывает читателю, что происходит в её внутреннем мире. Гиас вовсе не аналитик, он человек действия и всё неудобное и мрачное, что идёт вразрез с главными установками – защита брата и верность клятвам, – всё он запихивает подальше. Но по мере развития событий это запиханное вылезает наружу.

 Таким образом, резонанс Ады налицо: первоначально сюжетный – с одним из близнецов, затем психологический – со вторым. Вышло ли это у автора непроизвольно или было задумано – по большому счёту, это неважно, поскольку хорошие, настоящие истории часто «вырастают» из своих авторов, обретая собственную жизнь. Если же это сделано осознанно – то это очень здорово и сильно, это сплетает вместе этих людей, подчёркивая неслучайность их союза и заодно – истинное единство миров, которое заключено попросту в сходстве их жителей. Земля, Ао, Сонза – всюду люди. И неважно, какого цвета у них кожа, есть ли у них крылья, рожки или лишняя пара рук. Это люди, они близки, они братья и сёстры по духу – и это то открытие, которое делает Гиас по пути к самому себе.

 А путь этот он проходит, как и Ада: потерянные детишки, Гензель и Гретель метамира, они ищут путь домой по крошкам, но в их случае крошки не от хлеба, а от них самих, от их внутренних барьеров, тех самых клеток, о которых я уже говорил: самые прочные узы, которыми можно сковать человека, – те, что он надевает на себя сам. А этим, кстати, грешат и двое других: Линце и Юль.

 Очень интересно, что внезапно эти двое – рядом. Есть ли тут какой-то особый смысл? Для начала, оба следуют по пути мести. Декларируют они высокую и благородную цель, и даже цели-то схожи: Юль стремится спасти миры от сплавления, Линце стремится освободить народ Ао от тирании богов. Но в основе их устремлений – личная боль, страстное и непреодолимое желание свести счёты, поквитаться за эту боль. И как мы узнаём в конце, тут тоже есть резонанс, и весьма сильный, едва ли не сильнее, чем у Гиаса и Ады.

 Помните, я упоминал, что в интригах и кровавых планах Линце есть нечто по-детски наивное? То же впечатление – мальчишка – у Ады от Юля. Бессмертный бог и слепой юный аониец – они «резонируют» ещё и в этом: оба не смогли пока что вырасти. Отсюда беззаботность Юля, граничащая с безответственностью и полным эгоизмом, в отношении Ады. Отсюда сходная, если подумать, безответственность и жестокость Линце с братом. Оба отыгрывают модель невыросших детей – и оба сами этого не понимают. Потому вырасти и не могут. И причины, почему вырасти не получилось, у них весьма сходны. Недаром Линце лучше других видит нечто тревожное и подозрительное в поведении Юля: он чувствует то, что мог бы увидеть, заглянув в себя. Но способны ли на это Глаза Бога – или быть может, и богу, и Глазам этому предстоит научиться… если повезёт успеть.

 И опять возвращаясь к теме инверсии смысла, инверсии характеристик, вспомним эпитет «трусливая» в отношении Ады. Мне искренне интересно, сколь осознанно автор сплетал эту историю из кружев смыслов и слов, потому что ловить вот такие моменты в самом деле захватывающе, как вести детективное расследование. И сейчас мы расследуем «дело о трусости Ады».

 А есть ли у неё эта самая трусость?

 Кто говорит это о ней? Не считая некоторых читателей. Внутри книги это говорит о ней Гиас (впрочем, и обо всех землянах чохом), говорит Юль и так говорит сама Ада. И это слово к Аде пришло из предсмертной записки матери, которая «слишком труслива, чтобы жить». Таким образом, этот эпитет въедается в суть, в душу Ады, и она в стремлении не повторить путь матери, прекраснейшим образом ступает на него: не желая быть трусливой, как мать, она отстраняется от людей, доказывая, что они и правда её пугают.

 Но так ли это на самом деле? Или Ада лишь боялась проявить трусость… как часто происходит с очень смелыми по сути людьми. Если мы посмотрим на её поведение, на её общение с Юлем, братьями и остальными людьми – в конце концов, вспомним нашитые в два ряда лоскутки на юбке, на важное место по лоскутку – получится, что она осторожный и вдумчивый, но весьма смелый человек. Она смела в сражении с Гиасом – «машиной для убийства», а ведь она впервые взяла в руку нож. Она смела в проявлении чувств к Юлю. Она всё время декларирует свои жизненные ценности, установки и приоритеты – там, где это имеет хоть какой-то смысл. Это поведение храброго человека. Не безрассудного, но храброго.

 И тут вспоминается эпизод на Ао, когда мать близнецов доверяет Аде доплести украшение. Её задача – подобрать камешки так, чтобы они создали гладкую полоску, но в итоге у Ады один камешек выступает:

 Завершаю ряд и подаю ей ожерелье. Тарла рассматривает его, чуть качая головой. Мой ряд получился не совсем ровным – выступающий острый угол последнего камушка царапается, если по полосе провести ладонью. Но она улыбается и оставляет так.

 И мне кажется, этот острый угол камешка – по сути, портрет самой Ады. Боязливая тихоня – это иллюзия, такой же обман, как соблазнительные выгоды метамира. Если мы посмотрим на женщин в этой книге – две сонзианки, весёлая Шан-на и немая Голос Океана Эш-та, эпизодические (но весьма значимые) Мария Павловна и Тарла Дэрео – то все они подстраиваются под реалии своих миров, своих ситуаций. Все эти женщины лишены чего-то, каждая прижата к собственной стенке: Шан-на с её неуёмной энергией и жаждой жизни и новизны заперта на отравленной Сонзе; Эш-та мирится не только с немотой, но и запретом иметь детей (а для сонзианки это потеря посерьёзней голоса). Мать близнецов – бывшая супруга правителя, знатная дама, лишённая почестей и богатств и вынужденная плести украшения на продажу, чтобы заработать на еду. Даже Мария Павловна оказывается в ситуации профессионального краха, когда понимает, что её использовали в игре с Адой. Но все они, так или иначе, находят способ примириться с тем, что делает их несчастными, найти способ жить дальше, не зацикливаясь на потерях.

 Все – кроме Ады. Слабой трусишки, да… Начать с того, что «слабая трусишка» в детские пятнадцать лет официально меняет имя, отвергая то, что дано ей отцом. А ведь это сильный шаг. Он требует воли, он требует храбрости. Отец Ады – непростой соперник. Но она девочкой решается выступить против него и делает это. И затем, уже в настоящем, мы видим мелкие моменты, вроде бы незначимые – но лишь пока не присмотреться. В экзотическом ресторане иномирья Ада думает о котлетке с пюрешкой, на Ао – о бульоне: мелочь, но это сложившиеся вкусы, которые не уступают даже необычному и казалось бы, интересному. Но Аде интереснее остаться с тем, что она выбрала для себя сама. Она и установкам психотехников сопротивляется, и обаянию Юля, и не уступает опасной силе братьев Дэрео, и не тает от трогательной доброжелательности сонзианок. Камешек на ожерелье, который царапает ладонь… или камешек в ботинке: мелочь вроде, но нельзя её проигнорировать. Ада на самом деле крайне упрямая и несгибаемая личность – вот к чему пришло наше расследование. Мало кто из персонажей с её упорством и упрямством сравнится. И быть может, Тарла Дэрео, женщина мудрая, увидела это в ней – и именно потому улыбалась?

 Понимая, что двум её сыновьям, невыросшему обиженному мальчишке Линце и хорошему и правильному Гиасу, не нашедшему себя в хлопотах с братом, нужна вот именно такая упрямая, колючая, острым камешком в гладкой ленте – Ада?

 А что же тогда пресловутая «трусость» – ведь не зря это слово так навязчиво и упорно звучит? А звучит оно чаще всего – в устах Гиаса. Да и Юль не раз его повторяет. И помня об инверсиях, а также о свойстве человеческой натуры – видеть в других те недостатки, которые наиболее остры и мучительны в себе, – приходим к очевидному выводу: и Гиас, и Юль попросту проецируют на Аду собственные страхи. Собственные проявления того, что каждый в глубине души считает трусостью – и что каждый в себе ненавидит. Ведь Гиас и Юль – защитники. Тут срабатывает ещё один резонанс, замыкая всю четвёрку в кольцо: Гиас и Юль тоже созвучны друг другу, им тоже есть что разделить и осознать в себе. И как в случае других резонансов – это касается брешей в их обороне, это их слабое место. И пока оно не укрепится, пока брешь не закроется, то есть глубокий страх каждого не будет пережит – похоже, с основной целью своей жизни ни Гиас, ни Юль не справятся.

 Но возможно, им предстоит понять, что и не надо с этой целью справляться? Что страх – не слабое место, а боль от раны, указывающая, что рана есть и её надо залечить?

 На этот вопрос, как и на другие, поставленные в книге, отчасти отвечает финал – но лишь отчасти, тотчас ставя новые вопросы.

 Говоря о финале – могу сказать лишь одно: он буквально ошеломляет. Тут мы имеем хрестоматийный клиффхэнгер, после которого ты раскрываешь глаза, рот и спрашиваешь: что это сейчас было?! А как же?..

 И думаю, не надо объяснять, насколько подобный финал удачен в плане завлечения читателя к следующей книге – конечно, при условии, что читатель этот шёл по книге, как любитель детективов и тайн вроде меня, чувствуя глубокое неравнодушие к судьбам героев и успехам их общего незавершённого дела. Но мне кажется, что подобный интерес вполне закономерен и его разделят все, кому нравятся динамичные сюжеты, где герои постоянно в движении, в опасностях, событиях, в перемещении по мирам и сражениях – причём это всё выглядит уместно, логично и уравновешенно. А за этой динамикой и сменой совершенно разных и странных миров, в каждом из которых кроется своя тайна, – за всем этим скрывается пласт динамики характеров и отношений, который не менее интересен.

 Что ещё я хотел бы сказать. Возможно, надо было отметить это раньше, но как-то не нашлось места, а тут как раз я возвращаюсь к динамике и следовательно, структуре. Эта книга написана довольно простым и живым языком. Простым в том плане, что это не формат лекции или легенды, который с выражением зачитывает бард или преподаватель, – нет. Хотя лишь одна Ада из всех главных героев периодически рассказывает сама, а остальные герои показывают нам своё видение событий через приём, который я зову «первое-третье» лицо – это всё ещё рассказ не автора, а того или иного героя, но в отличие от первого лица, где читатель буквально нос к носу слушает героя-рассказчика, заодно сканируя его мысли, – в «первом-третьем» лице читатель находится у рассказчика где-то за плечом, и хотя тоже пасётся в его мыслях, но ракурс тут несколько смещается, и уровень интимности, скажем так, между читателем и героем уменьшается. Читатель от героя тут становится чуть дальше. Приём этот совмещает все выгоды первого лица, то есть, в частности, эффект ненадёжного рассказчика, – и преимущества лица третьего, то есть увеличенный угол зрения, но с простотой речи, о которой я сказал выше.

 Разговорная лёгкая речь – вообще удобная штука, особенно если сама история сложна. Я не назвал бы сложным сам сюжет – во всяком случае, первой книги – он чётко и ясно структурирован, все переходы последовательны, немногие флешбэки сразу воспринимаются как экскурсы в прошлое, и в итоге за сюжетом следить нетрудно. Сложной эту книгу можно назвать на уровне общей закадровой идеи, о которой я много сказал вначале, – но собственно, она за кадром и есть, и если читатель её не заметил, то он не потерял ни сюжета, ни каких-то логических цепочек, и я прослеживаю эту идею не столько потому, что она этого от меня навязчиво требует – нет, мне это просто показалось интересным и достаточно глубоким, а главное, актуальным. И самое интересное – много ли из замеченного (или додуманного) мною было запланировано специально, или так получилось само. Мне оба варианта бы понравились.

 Я наотмечал кучу цитат, которые бы показали стилистику книги куда лучше, чем описания, но увы, мне просто не хватает места (да, тут всё вышло очень уж масштабно), но всё-таки кое-что покажу – это и к характеру Ады, и её видению мира, и собственно сюжету, его фундаменту… и связи с нашим настоящим, что как раз не очень радует, но что имеем, то имеем.

 Я смотрю на осколки храмов разных эпох – осколки разных непохожих душ, стиснутых в тяжелых объятиях деревьев иного мира, и вижу первый контакт землян и сонзиан, и жадные глаза конкистадоров двадцать первого века, нашедших еще один зелено-золотой девственный мир. Вижу замкнувшегося в нелепых жестоких традициях, не желающего принимать новое истукана – мир Ао, вижу Землю, кокетливо закатывающую глаза от льстивых, расчетливых комплиментов прожженного циника-Эскамара. И насквозь вижу стеклянный город-Эскамар, где тебе дадут все, что пожелаешь (Но только первые десять листов! Но билет, действительный только на внутренней синей линии!), а взамен узнают о тебе все, что ты сам о себе не знаешь – тоже совершенно бесплатно!