Рецензия на повесть «Поражение»

Сбитый лётчик из коммуналки

Это невесёлое произведение несёт две «фирменные» черты автора (насколько я могу судить после прочтения пары его романов): психологичность и депрессивность. Но в данном случае эти особенности присущи и самому жанру: негативный роман воспитания – история душевной катастрофы закомплексованного молодого человека. Как одного из литпредшественников, можно вспомнить, например, «Смятение воспитанника Тёрлеса» Роберта Музиля – это тем более уместно из-за стилистики обоих повестей, приближённой к экспрессионизму.

Соблазнительно заподозрить, что «Поражением» автор пытается закрыть какие-то личные гештальты, но это совершенно необязательно. Тот же Музиль, кстати, отрицал, что «Тёрлес» имеет какую-либо автобиографическую подоплёку. Близость произведения немецкоязычной психологической прозе подчёркивает и упоминание одного из самых душевно-смутных романов Стефана Цвейга – «Нетерпение сердца», любимой книги главгера «Поражения» Мишани, что уже характеризует его в достаточной степени.

Как и его «говорящая» фамилия Донатор – в католичестве человек, жертвующий на храм, а в широком смысле вообще безвозмездный даритель. Он и правда отдаёт жизни больше, чем получает – но не по доброй воле, щедрости или благочестию, а по собственной слабости. Мишаня – неустроенный в жизни аутсайдер без личной жизни, обитающий в коммунальной квартире. Он рефлексирует, задумывается о странном («если связать тысячу, нет — десять тысяч котов в одну упряжку — перетянут они, скажем, трактор?»), заглядывается на красивую соседку Свету, несколько её идеализируя и романтизируя, хотя дама эта со всей очевидностью нравом довольно свободна и легкомысленна. Во всяком случае у Мишани есть счастливый соперник – сосед Коля, крутой чувак на крутой тачке. Прямо как известный мем про Девственника и Чеда (последний, кстати, в рунете иногда тоже именуется Коляном).

«Горе не бывает столь молодым. Горе — старое. Горе — завершенность… А это — всего лишь нежелание воспринимать вещи такими, какие они есть. Или, наоборот, желание. Желание видеть свою руку на месте Колиной. Желание ощущать будоражащую прохладу Светиных пальцев… Желание обладать...»

В общем, типичная ситуация, ничего из ряда вон выходящего.

Но есть у Мишани и оборотная сторона, невидимая окружающим – Ангел смерти. То ли в мечтах, то ли в снах, то ли в видениях он предстаёт военным лётчиком-асом, не вылезающем из боёв, непобедимым, безжалостным, несущим гибель своим противникам: «Он тот, чье имя Легион». В общем-то, банальный психологический перенос подавленной агрессии, однако эта «хайдовская» ипостась ГГ настолько реальна, что он не сомневается в её истинности, мучаясь виной за «погубленные» его альтер эго жизни.

Сцены убогой коммунальной жизни, пошлой романтики и душевных метаний героя перемежаются с эпизодами полётов в облаках, воздушных сражений и страшных бомбардировок.

Кстати, и коммунальный быт, и образ некоего инфернального самолёта у автора появляются и другом романе: «История Болезни». Однако тот и по содержанию, и по структуре сложнее и, кажется, глубже «Поражения», довольно простой истории с линейным сюжетом и типическими героями. Но это не значит, что она не содержит скрытые смыслы и подтексты. Например, в описании изменений психологического состояния ГГ, порой в буквальном смысле переносящих его в другую локацию, иные пласты бытия: преображение коммуналки в некий метафизический континуум, или обычного пригородного леса в символическую чащу с болотом, приводящую на ум начало «Божественной комедии» Данте:

«Белыми копьями полетели навстречу березы. Со злым равнодушием подвыпивших охранников дубы брались кривыми сучьями за шкирку: куда?! Осины, стоя вдоль трассы, остервенело хлопали в свежие зеленые ладоши. Трава таила в себе преграды. Лес был весел и жесток, но край ему казался близок. Край ему наступал в ста шагах: там светлело, там кончались пни и коряги, там расступались стволы и сгущалось небо» 

Подобные эффекты достигаются за счёт сильных метафорических описаний, умело создающих, например, настроение пейзажа:

«Поверхность воды, напрашиваясь на избитое сравнение, представляла собой необъятную серебристую гладь, испещренную миллионом солнечных зайчиков — обильным пометом плодовитого светила. Бледными уродливыми томагавками там и сям летали чайки; тянуло несвежей рыбой. Пару раз взгляду попались ивы: черными толстыми старухами стояли они по пояс в прибрежной мути и полоскали в ней свои длинные зеленые волосы — плакучие, но не выплакавшиеся. Трава на берегу была часто изъязвлена угольными костровыми плешинами».

В других случаях автор прибегает к символическим аллюзиям, например, вводя в жестокие видения ГГ число 12: отсылка то ли к поэме Блока, то ли напрямую к Св. Писанию – числу апостолов Христа или, скорее, звезд в венце Жены, облеченной в солнце Апокалипсиса.

Литературных аллюзий в произведении вообще много. Например, некоторые сцены полётов в видениях ГГ по духу очень напоминают «Планету людей» Антуана де Сент-Экзюпери, а длинные периоды внутренних монологов Мишани – романы Марселя Пруста. И это не совсем комплимент автору: психологизм – это, конечно, хорошо, и переживания героя переданы достаточно тонко, однако, как по мне, чересчур многословно, слишком большими площадями текста. Всё-таки метод Пруста в современной литературе вряд ли актуален…

Касается это и экспозиций, особенно в первой главе, где читатель вводится в авторский мир очень уж неторопливо – хотя автор попытался «оживить» монотонность текста отрывками из хоккейного репортажа по телевизору. Однако, на мой взгляд, читатель всё равно может заскучать в самом начале и бросить чтение. Местами автор слишком увлекается и диалогами, которые тоже иногда выглядят затянутыми. В результате получилось многовато необязательного текста для современной прозы, имеющей тенденцию к лаконичности. 

Впрочем, как сказано, многие метафоры свежи, точны, ярки и создают видимую картинку:

«Проглотив где-то троллейбус и расхаживая по улицам в черных фетровых сапогах, ночь сжимала в вышине свои звездные кулачищи».

«Аквамариновая пропасть пустоты туго наполняла небесный купол; его огромная, перевернутая чаша опиралась дымными краями на горизонт и возносила свое прозрачное дно в жуткую высоту».

«Взрыв был ужасен; словно огненный, разорвавшийся от обжорства паук, он расплескивал плазменное нутро и раскидывал во все стороны свои оторванные волосатые лапы языками чудовищного пламени, сотрясая при этом пустоту мерзким громоподобным хохотом».

Особенно хороши описания в «коммунальных интермедиях»:

«Грязная синева сочилась сквозь прозрачные занавески и вкрадчиво нападала на разбросанные на столе предметы, вешая им на пятки мертвые тени. Со стены хмуро улыбался Брюс Ли. Он состоял в заговоре с люстрой, целившейся с потолка в темя жирным тарантулом».

Хотя в других случаях автора заносит в излишнюю, замутняющую смысл текста, словесную витиеватость:

«Младая часть многоэтапного "я", нагулявшись во дворах прошлого и резво взбежав по лестнице с корабликами в руках, проскочила впопыхах свой этаж».

Но несмотря на подобное маньеристское украшательство, читается роман достаточно легко.

Попадаются опечатки и грамматические ошибки, а также неправильное употребление слов: «взмоет, одел костюм». Но это уже мелочи, которые следует оставить корректору – если повесть когда-нибудь будет опубликована. Хотя не думаю, что это для автора главное: он просто хотел описать то, что описал, проведя своего героя по тернистому пути и завершив его логично и печально.

Имею возможность, способности и желание написать за разумную плату рецензию на Ваше произведение.