Рецензия на роман «Другой глобус»
В рамках марафона Читатель-автор. Возможны спойлеры.
Нашла я эту повесть, когда в очередной раз пересматривала список произведений в марафоне на предмет, не осталось ли ещё какого-нибудь неформата. И да, это действительно неформат. На попаданцев можно не смотреть: хоть и начинается, будто в насмешку, «по классике» жанра (в роли грузовика — ни много ни мало, захват самолёта террористами), но в действительности это ближе к другой классике, постарше — той, что про открытие необычных способностей после травмы мозга и, вероятно, клинической смерти. Сразу прошу прощения за сумбурность рецензии: когда просматриваешь текст спустя время, он то и дело поворачивается совсем другой стороной, как стёкла в калейдоскопе. Так что попытаюсь в первую очередь зафиксировать то впечатление, что сложилось при первом знакомстве.
Первое, на что обращаешь внимание, — хороший язык и своеобычный авторский стиль, не усреднённый и не слишком приглаженный, придающий рельефность всему повествованию. Например, так:
Не могу сказать, как я там оказался. Этот город возник из ничего, как сон, — а разве кому-то удавалось точно зафиксировать момент начала сна? Помню только, что даже там у меня промелькнула мысль о какой-то нереальности, сказочности всего, что меня окружало. <…> Шаги прохожих, негромкая беседа встретившихся старушек, колокольчик, звякнувший на двери маленькой лавки, открываемое кем-то окошко, скрипка уличного музыканта за углом… Все эти звуки на узких, пешеходных улицах звучали, словно в квартире, и это создавало ощущение камерности, интимности происходящего.
(Да, именно шаги, окошко, скрипка, но не сами люди: люди главгерою, учёному-медиевисту, не так интересны, как города, здания и мостовые, а атмосфера сна позволяет растворить в своей дымке всё лишнее).
Или так:
В кресле, похожем на трон, сидел магистр, некрасиво свесив голову набок и высунув язык. В комнате едва чувствовался какой-то неприятный химический запах — или его остатки. На столе — сдвинутые к краю книги и ещё какие-то предметы, назначения которых Чехович определить не мог, да и не старался. Прямо перед Киршнером стояла маленькая бутылочка, пустая — раньше такие называли «пузырёк»…
Мне понравилось, как постепенно, будто случайными штрихами вырисовываются изначальные место и время действия, а также даётся понять, кто же у нас главный герой. (Чуть позже, правда, автору это надоест, и оставшуюся информацию по Чеховичу, вроде внешности и возраста, он выложит одним досьеподобным блоком, но в принципе в уместный для этого момент). Есть некоторые шероховатости — в частности, прямая речь местами недооформлена, то тире пропадёт, то красная строка — и странности словоупотребления. То, что толпа средневековых горожан, слушающих Яна Гуса, внезапно стала «пролетариями», ещё объяснимо: в конце концов, сам Гус до того сравнивался с Дзержинским, возможно, и пролетарии возникли в голове ГГ по ассоциации. А вот «поюзанный» циферблат часов на башне — это уже странно, выбивается что из атмосферы средневекового города, что из образа Чеховича: он не похож на человека, который мог бы активно юзать это слово и думать им про себя в голове. Но всё же именно язык и стиль — одна из причин, побуждающих дочитать текст до конца.
На мой вкус, одно из лучших мест в повести — всплывающий вначале городок вне времени и пространства, вместе с его улочками, неоновыми вывесками, крепостными стенами и рыжими котами, который то ли увидел во время комы, то ли пригрезил себе на потолке больничной палаты главный герой. Было чувство, как будто рассматриваешь статью с фотографиями в каком-нибудь альтернативном «Вокруг света» из параллельного измерения — тот самый «другой глобус», ага. Но следом ГГ приходит в себя, возвращается домой к своему коту, а дальше следуют обещанные аннотацией средневековая Прага и нацистская Германия. И вот здесь у меня начались некоторые проблемы в отношениях с этой книгой.
В примечаниях к повести автор предлагает не заниматься историческим заклёпничеством, а больше уделить внимание самому сюжету. В принципе, имеет право — тем более что роль проверенной со всех сторон матчасти в худлите несколько преувеличена. Мне кажется, больше имеет значение, насколько читатель готов верить этому конкретному тексту и этой конкретной истории: если готов, то с большой вероятностью он простит очень многие натяжки и несоответствия и либо найдёт для них объяснение в рамках сюжета, либо предпочтёт попросту закрыть на них глаза и не заметить. (У Голдинга вон даже костёр разжигали рассеивающей линзой, и никому это особо не мешало). Но вот сам момент «верю/не верю» — очень тонкий и субъективный, и сложно сказать, что именно окажется решающим для читателя в том или ином случае. С «Другим глобусом» — у меня почему-то в голове то и дело зажигалось «не верю!» И дело не в матчасти: я даже не буду проверять, могли ли в женский монастырь пятнадцатого века впустить с улицы незнакомого мужчину и позволить одной из монахинь видеться с ним тет-а-тет — допустим, что могли. Но — наше время, Петербург. Человек, буквально недавно оправившийся от огнестрела в голову и словивший в процессе увлекательный трип в вышеописанный городок вне времени и пространства, внезапно на минутку перемещается в средневековую Прагу, а потом обратно. Да, он не медик и вообще не естественник, но всё же учёный… вполне уже взрослый и образованный… По-моему, первая напрашивающаяся мысль в его ситуации, это «Так, кажется, у травмы есть последствия» или даже «Так, а я точно очнулся?» Но нет, первое, что он делает по возвращении — на полном серьёзе рассказывает своему коту, что, кажется, научился путешествовать во времени. (И кстати, с чего он взял, что растворялся в воздухе, а не попросту отключился у себя в кресле, а кот оттого и ходит вокруг и орёт, что с хозяином что-то неладно?) Наверно, всё это должно быть мило и сказочно, и, наверно, у многих читатель это так и работает, но у меня почему-то сквозь милоту то и дело пробивалось навязчивое: «У человека повреждён головной мозг, он ловит глюки и считает, что кот не о своём кошачьем с ним разговаривает, а помогает расследовать средневековые тайны».
На самом деле, у меня уже случалось такое «не верю»: с романом «Ангел западного окна» Майринка (где тоже, кстати, фигурирует средневековая Прага). Притом, что там изначально было понятно — мистика, символизм, не надо рассматривать это с точки зрения приземлённой реальности, но всё равно то и дело хотелось бросить главному герою: «Да ну, чел, не было такого на самом деле, у тебя сдвиг на твоей идее фикс, вот и одолевают галлюцинации». Почему книга и читатель могут вот так не попасть друг в друга — вопрос сложный, так что после первых глав «Другого глобуса» я решила отложить в сторону свои подозрения и проследовать за сюжетом, как советовал автор: любопытно всё-таки, что это за средневековый зашифрованный манускрипт и какое будущее он может нам предсказать. Да и проверить всё же своё предположение насчёт главгероя было интересно: вдруг мне не показалось и автор специально так сделал?
С перемещением из современного Петербурга в прошлое странности не прекратились, а продолжали расшатывать картинку всё больше. Ребёнок из средневековья не верил в Бога, потому что не мог проверить его существование, а подростком поверил после пары довольно сомнительных совпадений? Мне кажется, это история из более позднего времени — скажем, из советских-послесоветских восьмидесятых-девяностых-нулевых. Впрочем, ладно, люди разные и истории у них разные… Хотя нет, не ладно: почему, будучи уже взрослым, видным теософом, он утверждает, что Христос сам себя называл царём иудейским? У него какое-то альтернативное Евангелие? И у сестры Камиллы, вероятно, тоже, раз она ничего не говорит ему на это? А у полковника Майнкопфа, который не может вспомнить, где встречал фразу «Последние станут первыми» (каким бы недалёким он ни был, но для человека из его времени и общества это довольно сложно не вспомнить)? Ладно, оставим религиозные темы в покое, но почему тот же Майнкопф, желая заполучить манускрипт от человека, с которым у него личные счёты, только угрожает ему револьвером, обещая убить через три-две-одну минуту — когда у того вообще-то ещё целая семья в соседней комнате? Настолько тупой солдафон, вызывающий вопросы, как вообще он занял своё место в Абвере, больше смахивает не на нациста, а на жутковато-забавную пародию — такой персонаж, мне кажется, вполне мог появиться где-нибудь в пьесе Шварца или Горина, или, может быть, у Олеши. (Его антипод, Зигерт, кстати тоже — ещё один абверовец, но теперь с живым умом и непокорной шевелюрой, каких бы сюрпризов нам от него ожидать? Именно тех, что ожидали — настолько неудивительно, что даже удивительно. В реальной жизни интеллект и любовь к искусству, к сожалению, не так уж коррелируют с морально-нравственными). И верно, даже в протоколе судебного заседания читаем: «Вы тоже можете публично выражать свои мысли… (тихо, в сторону: если они у вас есть)» — будто и правда со страниц протокола нас случайно выбросило в чью-то пьесу.
Но подождите: так может, мы и не в реальной истории, а в этакой сатиро-лирической сказке, где мир эклектичен и условен, а персонажи других эпох — скорее отражения более близких читателю лиц и явлений? А что, подтрунивание над современными реалиями здесь отчётливо присутствует, причём на всех временных линиях: взять хоть тот же суд над Клоссом, обвинённым в «оскорблении чувств» сограждан неправильными картинами, или досадования Майнкопфа на интеллигентов и либералов, будто списанные с комментариев какого-нибудь неравнодушного соотечественника, или «не лезущего в политику» олигарха, основателя фонда «Духовные скрепы». Исторический детектив? Он здесь довольно условен — почти все зацепки или сами валятся главгерою в руки, или представляют из себя натянутые умозаключения вроде «Можно считать безусловным фактом, что Киршнер был человеком честным и порядочным», потому что «ясновидящие (т.е. сестра Камилла) хорошо разбираются в людях», а зашифрованная рукопись — скорее повод для разговора на вечные темы, чем собственно для детективной линии. (И верно: книга-то называется «Другой глобус», а не «Код Камиллы Анежской»). И будь во всём этом чуть больше условности, сказочности, сновидческой дымки, сюра — чего угодно, что подсказало бы, что происходящее не совсем реально — это бы сработало. Но увы, как раз чего-то подобного мне и не хватило — в стиле, в манере повествования. Происходящее не условно. И не похоже на сон, как городок из начала. Оно… просто почему-то вот такое, а люди просто думают и говорят вот так, заставляя задавать непрестанные «да почему? да с чего ты так решил-то?». И гадать, очнулся ли всё же ГГ после выстрела.
Но кстати, если предположить, что не очнулся — или даже, что на выстреле всё и закончилось — то все последующие странности внезапно перестают быть странными. Если допустить, что мы имеем дело с предсмертным или околосмертным видением, со спутанными картинками в голове Чеховича, то всё вполне логично: и то, что обитатели средневековой Праги или предвоенной Германии звучат иногда совсем как наши современники, и то, что Чехович будто забывает временами, что может в любую секунду вернуться из своего путешествия и не усложнять себе жизнь лишний раз, и странности с его пониманием/непониманием чешского, и то, что события разных веков порою начинают перекликаться между собой, а лица как будто слегка дублируют друг друга. Центральная фигура — человек искусства или науки, интеллигент, не вписывающийся в своё окружение и в саму эпоху — это, конечно же, сам Чехович и его двойники, художник Клосс и учёный-теософ Киршнер. Их оппоненты — сильные мира сего, обладающие властью, официальной или не очень — тоже схожи между собой: грубые, косные и недалёкие, будь это нацистский полковник, аббатиса Эмилия вкупе со всей святой инквизицией, или просто захвативший самолёт террорист. Есть и промежуточный вариант: человек, так или иначе властью облечённый, но неравнодушный к просвещению и искусству, а потому персонаж неоднозначный — это уже упоминавшийся Зигерт, король Вацлав Четвёртый, и, конечно, олигарх Элдор Асланов, у которого пусть и исчезали куда-то конкуренты в девяностые, но зато расшифрованную рукопись он как будто собирается бескорыстно подарить Эрмитажу. Даже единственный более менее подробно выписанный женский персонаж — сестра Камилла — это именно тот женский образ, который естественнее всего возник бы в голове Чеховича, старого холостяка с рыжим котом: если это не чья-то эпизодически промелькнувшая помощница или секретарша, то… скорее всего, это учительница или преподавательница, с какими он, разумеется, имел дело в университетах (Чехович даже сам характеризует её как «училку»). И да, рыжие коты тоже объясняются просто, без привлечения символизма и глубоких смыслов: ГГ просто очень любит своего кота.
Если рассматривать под таким углом, то лишь к одному моменту всё ещё хочется прикопаться всерьёз, а именно — к последнему разговору магистра Киршнера и сестры Камиллы. Почему они упорно называют поддельную рукопись «копией», когда она не копия? Будь она действительно копией, проблемы с подлинностью просто бы не возникло, оба манускрипта были бы равноценны, неважно какой из них написан чуть раньше, а какой чуть позже: это же не картина, при копировании которой могут исказиться какие-то детали. А ведь разговор о копиях и подлинниках — один из центральных моментов в повести, и как будто здесь звучит основная мораль всей истории (пусть лично мне такая мораль и не особо нравится), но из-за неточности в формулировках впечатление смазывается. Понятно, что под «копией» тут имеется в виду всё ненастоящее, неистинное, с чем сталкивается по жизни человек, но ведь и слово «подделка» или «фальшивка» передаёт тот же смысл не хуже, а путаницы меньше.
…Да, если что, никоим образом не настаиваю, что моя трактовка — правильная, более того, сильно сомневаюсь, что автор именно это имел в виду. Но тем и хороши подобные тексты, что каждый читатель может увидеть и вычитать в них что-то своё. Возможно и не имело смысла так подробно расписывать субъективные по большей части впечатления, но, мб, автору тоже будет небезынтересно, как его повесть может восприниматься со стороны — тем более в преддверии публикации второй части.
Да, когда вторая часть будет дописана и выложена — постараюсь прочитать и её тоже. При всём неоднозначном впечатлении, что-то в этой истории определённо цепляет и тянет знакомиться с ней дальше, копаться в поисках чего-то в её деталях и нюансах. Кому, вероятно, понравится «Другой глобус»? Если вам в принципе симпатичен неформат — попробуйте, вполне возможно, что вам зайдёт, по той или иной причине. Внимания к себе эта книга определённо заслуживает.