Рецензия на роман «Китайский Дневник»
Заголовок и начало романа создают видимость его принадлежности давно известному и традиционному жанру романа-путешествия, почитающемуся нудным и посему, скажем прямо, нелюбимому многим легионам современных читателей, принадлежащих эпохе познания мира скорее через различные формы фантастического. (Безусловно, эта особенность вовремя и к счастью отсеивает культурно неангажированную публику.) Тем не менее, именно второй способ эстетического познания реальности избирает Автор. Действительно, стирание всех границ и выстраиваемая в результате в сознании героя фантастическая история — как частный случай построения собственной мифологии в процессе познания мира вообще — есть оптимальный вариант передачи описываемого в романе шока героя при попадании в совершенно иную систему культурных координат. Несмотря на высказанные в комментариях замечания о затянутых диалогах, повергающих в сон, или об уподоблении речи персонажей телеграфному стилю официальных документов, именно многоэтажные причастные и однородные иносказательные конструкции создают мелодическое и стилистическое единство романа: его полагается читать в состоянии транса или полудрёмы. Возможно, такая мелодика навеяна и непривычной русскому уху китайской фонетикой.
Более всего интересен выбранный Автором хронотоп. Так, замкнутое пространство типично для развёртывания какой-либо социальной драмы (которой в романе особо-то и нет) или как одно из основных мест действия в литературе ужасов во всём её многообразии. Но подобные архетипические ожидания не сбываются: отталкиваясь от последней функции этого пространства, Автор совмещает в нём великое множество тем: замаскированное диалогом культур (уже в названии — «Китайский дневник») почти бытовое путешествие (первая глава показательно названа «Автостоп») становится восхождением в одиноко стоящий на вершине горы запертый, несмотря на постоянно открытые двери (вспоминается известная пьеса Сартра), дом, где, в свою очередь совершается некий медитативный хоррор: туристическое восхождение героя оборачивается восхождением к горним вершинам духа, да несколькими персонажами сразу, да не просто так, а посредством творческого усилия, да вдобавок по состязательному принципу, а впоследствии и того хлеще. И вся эта солянка приправлена обильно высвобождением всех возможных внутренних демонов.
Способ удержаться на достигнутой высоте Автор справедливо избирает культуро- и литературоцентричный: из внешне этнографического роман трансформируется в наиболее притягательный жанр — роман-наваждение. Особенно симптоматично, что начало настоящего действия (первое утро героя в доме, когда он в одиночестве решается исследовать новое пространство с пока ещё туристским интересом и — как он оправдывает себя) повторяет известный тезис Достоевского, во многом определивший и современные закономерности осмысления человеком своего места в мире: «…всё позволено, всё можно делать?» С этого момента этнографическая специфика романа-хожения полностью отходит на второй план. Объект изображения теперь — внутренний мир, логика героя, которая, по словам одного из окружающих его персонажей, старухи Тянь Ся, непобедима и обессмысливает все происки тёмных сил. Герой при этом примеряет фольклорную маску наивного Ивашки, верящего всему, что говорит сажающая его на лопату Яга, но — действительно буквально верит старухе. В той сказке Ивашка побеждает хитростью, да и Яга перед мальчиком не исповедуется. Здесь же решение — иное и более оригинальное: медитация, самоанализ и творческий акт преображают чёрное солнце (особенно мрачный, в том числе и за счёт бунинско-шолоховских ассоциаций образ) в белое, истинное. Оригинален и подход к этому преображению: вращение зеркала, в котором видно чёрное солнце, не сводится к прямому отражению чёрного света назад, к его источнику: акт преображения создаётся за кадром, творческим усилием героя, что также оставляет дополнительное пространство читательской рефлексии.
Завершается роман весьма традиционным эпилогом, голливудского типа хэппи-эндом, закольцовывая, с одной стороны, декоративную композицию путевых заметок, с другой — выводя текст на орбиту мировой гуманистической литературной традиции.