Рецензия на роман «Чернее, чем тени»

Чёрный зверь Ринордийск

... морда на лапах,

стынут сквозь пыль ледяные глаза.

В эту ночь я вдыхаю твой каменный запах...

Юрий Шевчук

Предисловие

Эта рецензия посвящена второй части ринордийской эпопеи "Чернее, чем тени", а также рассказу "Играй, Адель, не зная печали" и повести "Красно-черное, свистком по белому". В отличии от рецензии на роман "Идол" (первая часть трилогии, в которой причудливо отразились 30-е годы прошлого века), здесь я сознательно воздерживаюсь от проведения параллелей с реалиями современной России, но не потому, что "их там нет", а потому, что не имею права судить о внутренней политике страны, в которой не живу и гражданкой которой не являюсь. В конце концов, это личное дело каждого -- как народа, так и человека: славословить хоть Путина, хоть Сталина, хоть зверя о десяти рогах; идти хоть на выборы, хоть на референдум, хоть на парад, хоть на расстрел... Но не только поэтому: мир зазеркалья зажил своей жизнью, чёрные воды Ринордийска снесли ко всем чертям плотины, намеченные для сюжета Историей.

Что о чем?

"Играй, Адель, не зная печали" --  эпилог к роману "Идол". Реалистичный диалог представителей богемы, переживших репрессии.

"Красно-черное, свистком по белому" -- повесть в двух частях:

а) "Freund Hein" -- раскрытие образа Риты и связанной с ней сюжетной линии романа "Идол". Реализм на грани сюрреализма. Автор мастерски нарезает и сервирует стрелу времени: невольно вспоминается, что делает с временным измерением Генрих Белль в повести "Хлеб ранних лет", а это очень, очень высокая планка.

К произведению примыкает стихотворение-реквием "К фр. Р."

б) "Shuld und Sühne" -- плавный переход ко второй части трилогии. Магический реализм, мистика, символизм. Связка настоящего с событиями восьмидесятилетней давности.

И, наконец, сам роман "Чернее, чем тени", в котором магический реализм окончательно вступает в свои права. Если произведения "Идол", "Играй, Адель, не зная печали" и "Красно-черное, свистком по белому" местами казались мне слишком уж идеальными, объемными, реалистичными: всё (с поправкой на символизм и сюрреализм) так и было, сомнений не возникало -- то "Чернее, чем тени" иногда напоминало сказку, мультик, комикс. Особенно это заметно в образе Софи Нонине.

Крысиная королева

В основу романа "Чернее, чем тени" положен конфликт власти в лице Матери народа Её Величества Софи Нонине, а также её приспешников: силовых структур (возглавляемых Андреем Кедровым), пропаганды (олицетворяемых Китти Башевой) -- и оппозиции (Лаванда, Феликс "Шершень" Шержведичев и компания).

Образ Софи, в отличии от образа Идола из первой части трилогии, дан не только в ракурсе "снизу", но и "со стороны" и даже "изнутри". Несмотря на реализм и тонкую проработку некоторых сцен, в других эпизодах Софи напоминает карикатуру на саму себя -- эдакая героиня комиксов, облачённая в крысиные шкурки и произносящая самовлюбленные тирады. (Например, захват власти у предыдущего президента Чексина: плененную мятежницу Софи оставляют в подвале с незапертым (!) чёрным ходом, не потрудившись даже связать или приставить охрану. А самовосхваляющие монологи Правительницы (думать она так может, требовать славословия от других -- может, но сама произносить это вслух)? А вызов пожарных ещё до возгорания под окнами резиденции (зачем же так палиться)?) Возможно, в этом также часть замысла -- создать два образа Нонине: объемного человека и карикатурного героя, скажем, из оппозиционных брошюрок. (Подобный приём использует, например, Александр Солженицын в романе "В круге первом": изображает всесильного вершителя судеб (вид "снизу", со слов других персонажей) и мелочного недалекого старика, утратившего связь с реальностью (вид "со стороны/изнутри").) Если и так, то у Автора не получилось разграничить два образа -- карикатурный и настоящий: они плавно перетекают один в другой, иногда образуя нечто среднее: слишком объемное для комикса, слишком плоское для реальности.

Вечный город под чёрным солнцем

Однако, главный герой романа -- не Софи Нонине и не её антагонист Лаванда, они пришли и уйдут, а Ринордийск останется. Город живёт, и в нем живёт все -- "голоса Ринордийска" и "нахмуренный департамент", и деревья, которые "помнили все"... Воплощение города -- черный танцующий зверь с гравюры, не добрый, не злой -- своенравный: то преследующий Софи, то сворачивающийся калачиком у ног Лаванды. Подобно тому, как в скандинавской мифологии древо Игдрассиль связывает воедино девять миров, Ринордийск сплетает времена и судьбы. Реплика Лаванды "у домов есть глаза" из второй части трилогии созвучна луневской строке "у ламп есть глаза" из первой части.

Призраки прошлого

Связь времён осуществляет не только желтоглазый зверь Ринордийск, но и память персонажей, в которой копошатся видения прошлого: как личного, так и исторического. Отношение Китти и Феликса к прошлому во многом определяют их поведение в настоящем. Образ Китти созвучен образу танцовщицы и мятежницы Риты, образ Феликса -- образу опального поэта Лунева. Китти, пытаясь освободиться от призраков Истории, сжигает архив и меняет фамилию: невдомек ей, что беда не в паспорте и не в архиве, а в голове. Феликс, вдохновляясь примером Лунева, готов -- когда придёт время -- хоть на баррикады, хоть на расстрел, но теряется, если -- здесь, сейчас -- нужно совершить что-то менее героическое, скажем, поправить воротник или пополнить счёт мобильного оператора.

Автор поднимает (и раскрывает!) тему нашего -- не Китти, не Феликса, а моего! -- отношения к истории своего (и не только своего) народа, влияния уроков прошлого на настоящее и будущее.

Авеста была записана на воловьих шкурах, История пишется на человеческих. Наивно надеюсь, что книги, подобные Ринордийскому циклу, помогут нам избежать очередного повторения "чёрного времени".