Рассказ: Третье января доктора Мезенцева

Я не знаю, что писать в этом случае. Банальности? Глупость? Ничего не приходит на ум.

-Как там наш танкист, Лида? – интересуюсь, а сам ногой занимаюсь.  Вернее тем, что от нее осталось. Ступни нет, а чуть выше – фиолетовые, неживые лохмы и осколки снежные. Надрезаю и отворачиваю пласт мяса, освобождая кость. Почти не кровит. Жгут, мало того, что передержали, так еще и сняли недавно. На всякий случай пережимаю все, что есть крупного. Раненый  мне улыбается. Светлый и конопатый.  Улыбка эта и веснушки плохо подходят к делу, которым мы сейчас занимаемся. Понятно, что не он мне улыбается, и химия, которую в кровь загнали. Все равно, ощущения неприятные. Уж лучше бы  плакал. Лучше бы он плакал. Смотрю на его безумие, пот мне глаза ест, а Лиду попросить стесняюсь. Не знаю почему. Что-то не так с этой Лидой. Не могу к ней приспособиться никак. 

-Совсем плох, - губы медсестры шевелятся под маской. На мои манипуляции она старается не смотреть. Подпиливаю осколок кости и начинаю формировать культю. Как будто табуретку мастерю, муторная работа и грязная. По живому почти.   

Совсем плох. Такой вот диагноз. И точный, надо признать, без всех этих токсинемий. Больше я ни о чем не спрашиваю.  Часа четыре у танкиста нашего безымянного. Часа четыре навскидку. Откажут почки, печень и все. Перестанут токсины переваривать. Съест его собственная кожа обожженная. А везти  не на чем. Про Тухватуллина я и не интересуюсь. Был утром. Утром? Делаю первый шов. 

Утро было давно.

У Тухватуллина одно легкое и в груди жидкость. И еще какие-то повреждения, о которых я не знаю, и знать не могу. Тухватуллину один шаг с койки на чистый брезент. Завязываю узел и делаю еще один. Везти их не на чем. Поднимет полковник вертолет или нет? Подставится за ради черт знает чего? За пацана вот этого конопатого.  

-Вадим! Ты там? – Левдик проснулся. Тут у нас сплошной итальянский квартал с простынями на веревках и стенами из  волглого брезента. Узнать, кто чем дышит и занимается, два раза плюнуть; Женька Левдик к медсестрам подкатывает; Романова все вздыхает, у нее дочка в этом году заканчивает, а что дальше, непонятно.  У сестер свои проблемы. Благо раненые, кроме тяжелых, в другой палатке. 

-Тут, – подтверждаю Левдику и ору уже громче, - Тань Евгеньевна! Лиду, замени, будь ласка!

- Иду, Вадим Алексеевич,-  слышу, как безотказная Романова возится с рукомоем. Звякает, вода с шумом течет. Тщательно моется. Она все делает тщательно и грустно. 

-Лида, полей здесь. – та послушно давит на поршень. На лбу испарина, а в глазах благодарность. За Романову.  Я ее прекрасно понимаю. Эх, Лида, Лида. Тебе бы в кустах  с пацанами обжиматься, а ты тут с ресницами тушью подведенными, на кровь и мясо человеческое смотришь. Гной и мочу нюхаешь. Зачем и за что непонятно. За боль эту чужую. Живешь как во сне. Один день, другой, третий. И только временами выныриваешь из тумана, чтобы в  краткий, беспомощный миг понять, что хуже уже быть не может. Тебе двадцать три и ты операционная сестра, которая боится к столу подойти. Что- то в тебе не так, Лида. Что-то. Все потому, что ты нормальная, а мы нет. Левдик, я, Романова, Айдар , Сеня - Марсианин. Мы все тут безумные. Ну те, у которых зебра всегда черная и пипифакс не по перфорации отрывается. 

Но мы терпим, а ты не можешь. Вот и все твои проблемы. В нормальности.

https://author.today/work/60527

 Всем полевым хирургам с огромной благодарностью