В закоулках памяти

Меня бесят авторы, третий десяток лет пляшущие на туше мертвого льва Советской власти. СССР давно нет, вся сознательная жизнь этих господ (хотя чаще – госпожей) прошла в нынешней бандитско-олигархической России, но у них до сих пор самое страшное ругательство – «совок». Видимо, в их семьях были серьезные психологические проблемы, поэтому господа писатели не способны воспринимать свое прошлое иначе, как с ужасом.

Мне повезло. У меня было счастливое детство, хотя и в «неполной» семье. Поэтому прошлое для меня – это что-то светлое. Хотя, если судить объективно… В прочем, в чем она, объективность? 

Потихоньку просматриваю свою страничку на «СамИздате» Мошкова, прикидываю, что можно перетащить сюда. Наткнулась на старое воспоминание. В смысле, и написано давно, а само действие – еще раньше. 

Шел  год, наверное, девяностый. Или девяносто первый. Вся эта история связана с лихорадочной мыслью о том, где купить растительного масла или любого другого жира. Иначе будет не на чем готовить. Было время диких дефицитов, когда в магазинах сибирского поселка, где я работала в районке, не продавалось ничего хотя бы более или менее съедобного. А терзала меня эта мысль потому, что я с утра уехала  в совхоз писать репортаж о знатной доярке и опоздала на предпоследний автобус в райцентр. В десять вечера отправлялся еще один, но на нем я не успевала ни в магазин, ни к той старушке, с которой я договорилась о покупке шмата соленого сала. Старушки обычно рано ложатся спать, и переться к ней в двенадцатом часу ночи - а раньше я домой никак не попадала - было бы не очень корректно. Что в переводе на обыденный сибирский означало: «и пошлют меня на...»

Это - предисловие, объясняющее, почему меня понесло на старый полустанок. Добрые люди подсказали: «Дойдешь вон по той тропинке до железной дороги, там направо, а потом остановка будет, там электрички останавливаются и «хлебный» иногда. Тут недалеко, пара километров через лесок».

Да, «хлебный» (кто не знает) - это передвижной железнодорожный магазин, электровоз с двумя вагончиками, снабжавший живущих на полустанках всяким потребительским барахлом.

Ну, я и пошла.

У этой истории есть еще один «ключ» - ощущение липкой и душистой предгрозовой жары. Был конец мая или начало июня, сирень цвела, как сумасшедшая, вся деревня в рясных гроздьях, водопадами из палисадников плескала, на обочинах синела. Посмотришь - торчит у дороги не куст даже, а хворостина какая-то облезлая, чудом не сожранная стадом, которое тут два раза на день гонят, листьев нет почти, а туда же: распустилась, выбросила пару душистых кистей.

В лесочке, через который идти пришлось, конечно, сирени поменьше, но в низинке отцветала черемуха. Вот от этой черемухи и началась нереальность. По дну овражка - ручеек два шага шириной. Вода - белая от лепестков. Плывут, словно крошечные лодочки, кружатся, скользят над черной бездной глубиной в целых полметра.

Мостик из двух жердин. Колышек в бережок вбит, а на нем - резной берестяной стакан. Я знала, конечно, что в этой деревне любитель живет. В районном клубе во время какого-то праздника была выставка народных умельцев, среди прочего - шикарные туеса, резные братины (уже не из бересты, а из березового капа), доски разделочные и просто так - для красоты на стенку... Но чтобы красоту - для всех и каждого, кто мимо пройдет? 

Я разогнала черемуховый снег в ручье, зачерпнула «ничейным» стаканчиком, напилась да повесила обратно... Интересно, сколько народу по этому мостику за день проходит? Ведь, пожалуй, вся деревня чаще на электричках в райцентр ездит, чем на рейсовом автобусе...

А потом...

Оказалось, что до полустанка не так уж и далеко. Или это после воды из ручья мне так легко шагалось? Или попрохладнее к вечеру да в лесу стало? Не знаю. Только, когда я до железной дороги добралась, смеркаться начало не потому, что поздно, а из-за заходящей с запада грозы. Солнце спряталось за плотными тучами, подсвечивая их изнутри, окаймляя пронзительно- сиреневыми ореолами. И на полустанке была сирень - много, вдоль всей низкой платформы, у лесенок, ведущих к путям, в палисадниках около будки стрелочника и около старого железнодорожного барака...

А вот людей на полустанке не было. Ни ожидающих электричку пассажиров, ни рабочих. Вообще никого. Барак с заколоченными окнами и просевшей крышей, по всей видимости, необитаем. Будка стрелочника выглядела поухоженнее, но никого там почему-то не оказалось. Тогда как раз сократили многие стрелочные посты на таких вот крохотных остановочных пунктах. Переезд - нерегулируемый, безнадежно торчит облупленный шлагбаум... Да и пользуются переездом, видать, не так уж и часто: на старой грунтовке почти не видно свежих следов, хотя уже неделю через день - дожди.

Пустота...

Разрывая воздух грохотом колес, пронесся товарняк. И снова - тишина, еще более плотная, чем была. Душистая, плывущая в запахах сирени, плотная, пьяная тишина.

Я села на скамеечку возле барака и вдруг на меня нахлынуло ощущение нереальности происходящего.

Седьмой час вечера.

Неизвестно, забрал муж сына из садика или нет.

Скоро начнется дождь.

Электричка будет не раньше, чем через час.

Никого нет.

Цветет сирень.

И мне - хорошо!

Фантастически хорошо, как не бывает в реальной жизни. Я плыву вместе с запахом сирени, кружу над этим заброшенным полустанком, жду грозу - не как неприятность, возможную причину мокрых ботинок и простуженного горла, а как то, что сейчас нужно этому миру. Земля напарилась под солнышком - пора полить ее, сполоснуть небесной влагой, поиграть заодно молниями, чтобы заблестела каждая капля на молодых листьях. Говорят, вода, освещенная молнией, особая, от нее все в рост идет...

Не знаю, сколько так прошло времени, сколько я просидела на скамеечке. Наверное, не очень долго. Потому что электричка так и не появилась. Появился «хлебный».

Я, словно так и надо, встала на платформе и начала «голосовать» - как останавливают такси. И поезд остановился, заскрипев тормозами. Ни слова не спрашивая, проводница (или продавщица) в белом засаленном халате помахала мне рукой: «Забирайся!»

И тогда началась гроза! Мы мчались сквозь плотную стену дождя, сидя около распахнутой двери вагона-магазина, нам в лица летела водяная пыль, и мы смеялись... Смеялись вместе, даже не успев познакомиться...

А еще в «хлебном» мне продали пару бутылок растительного масла - у железнодорожников даже тогда, во времена тотальных дефицитов, снабжение было получше, чем у простых смертных...

И с тех пор в памяти – словно самодельная брошь из простого камня: весна, сирень, гроза, брызги дождя в распахнутую дверь вагона… Такие «безделушки» хранят порой тщательнее, чем драгоценности, ведь в них – воспоминания о настоящем счастье вне понятий объективности…