8 глава Экспресс Кошабог-3

     Я не злорадствую, увольте, это музыка. На перроне, не задевая вокзальной суеты, пыльные оркестры выдувают танго. Предчувствия печальны, что ново. Все видимые и невидимые варианты судеб мелькают по откосам, но экспресс не мнит остановки, и они увертываются, отстраняются с пути подобно осинкам, подгнившим в долгом ожидании, березовым рощам, мостам, озерам. Не правда ли, забавно? А вы, граф, все еще водите знакомство с призраками? Бросьте, это скучно. Мой вояж инкогнито, вам никогда не узнать о нем, так-то, граф. 

Вы все еще восторгаетесь простушкой Реальностью, приносящей плоды? Вам их и пожинать. А я, перелистывая прожитое, пользуюсь жертвенным временем прокуренного вагона экспресса, идущего на Санкт-Петербург, где хотелось бы отдохнуть. Но, если честно, я не желаю расставаться с капризами, научаясь разумному эгоизму. А за окном мелькают: предисловие, раскрытая тайна, эпилог. 

Безразличие овладевает графиней, с медлительностью закрывающей книгу, дабы прекратить мысленный спор с супругом. В дремотной яви оживает болтовня соседнего купе, отраженного в коридорных зеркалах, слепит солнечный зайчик, смежаются веки под легкое покачивание. Кто-то зачитывает светскую хронику непроисшедшего. 

- Герои исчезнут на обратном пути, возможно…

Перебивают уверенные голоса: 

- Не может быть! Она сбежала, ее могут только выслать. 

Скучающий голос остановил дамские толкования. 

- Я там буду, газеты всегда искажают истину. Конечно, княгиня в гневе, Судьба разобидится, уж ей-то известно, что графиня умышленно простится, заметьте, заведомо навсегда. Она оскорбит государыню Надежду, посягнув на Ея власть! Словно бы кто-то вправе решать: оставлять ли благосклонность надежды человеку! 

-  Непревзойденное безумие. 

- А граф, конечно, не догадывается ни о чем? 

- Они не ожидают так скоро Великую княгиню и, тем паче, никто не предполагает получить приглашение на бал герцогини Трагедии. 

Бал уже назначен, леди Неизбежность позаботилась о многом, за свою неутомимую волю она представлена к счастью «Красной подвязки». Графиня чувствует неладное, но только во сне ее могут смутить зловещие улыбки придворных. Князь пребывает в черной меланхолии. И новый роман или поэма угадывают ее дыхание, слова, облик, жесты и даже город! Он верит господину Случаю, а тот умеет подшутить. Утром его будит супруга Жизнь, и он почти здоров и верит, что она лишь мечта. Иногда князь грустит, считая, что богиня Алфея умерла задолго до его рождения. Нет, он не найдет ее, недопустимо нарушение этикета. Да и можно ли дальше жить, если помнить все, ничего не оставляя в прошлом, не умея забыть непомерный груз и страдания. 

Графине не удается уснуть – душно. В открытые двери купе она рассмотрела невысокого человека в золотом пенсне: седые бакенбарды, редкие волосы на затылке и в ушах служат окантовкой гладкому черепу. Вероятно, отставной генерал в штатском едет со своей очаровательной супругой Легкомысленность. Едва ли она старше его дочерей, фривольно-веселых, посвящаемых во всевозможные чужие похождения по приезду. Приятно ехать отдельно, не быть знакомой спутникам и, выходя на перрон, отделаться туманным поклоном, надеясь более не столкнуться с ними, знающими даже то, что ей самой пока неясно. Да и сбудется ли? Она одна и без свиты, никто не ждет. Вуаль темная и очень густая – узнать нельзя. 

Невероятно, не было ни дождя, ни ветерка с Невы, непривычно сухо. Безоблачно переглядывались луна и солнце: вкрадывались вдохновенные белые ночи. Поневоле одежды становились прозрачней, мадам Беззаботность предложила чудную вуалетку, которая все реже прятала взор графини, отменившей осторожность, что привело к нечаянным визитам. Их следовало возвращать, дабы не обидеть славную подругу Вежливость. Соблюдая придворный этикет, балов не избежать, как и прочих загородных увеселений. От кареты, предложенной мадам Необходимость, она отказалась. Пыльно и долго. Поезд идет по удобному расписанию. 

Кокетливыми чепцами в остреньких зеленых кружевах провожают на Гатчину самостригущиеся ивы, сбрасывающие зимой коготки лишних слов, уже выцветших к лету и сейчас сокрытых травой. Любимая поговорка папа: «Главное – вовремя спрыгнуть с поезда, идущего в пропасть», – пришлась бы как нельзя кстати. Рельсы почти сходились, движение с едва ощутимым разрывом абсурдно. Два поезда набирают скорость, странно обтекая пригородные платформы с двух сторон. Не может быть: параллельные не смыкаются, - стучит в висках. Соглядатаи в попутно скользящем вагоне утомили соседской назойливостью. Алфея вышла. Ничего страшного не произошло, почти поцеловавшись, они разминулись, резко отвернувшись составами. 

Графиня вернулась, но не обнаружила свое купе, новые спутники указали ей на «ее место», заметив замешательство (обычно несвойственное), словно именно она и именно от них выходила в курительную и ресторан. Удивляться поздно, оказавшись в чужом городе без багажа (необходимого скарба изжитых эмоций, что везла в подарок), ушедшего в неизвестном направлении, – только серебристо защелкнувшаяся сумочка в руках. 

Куда девается неотвязная няня Правда, выжившая из ума приживалка, которую никогда не сыскать в нужный момент. Она умеет смутить пылкие взгляды юнцов, не нуждавшихся в ее строгом оке –  достаточно других, но где ее прыть, когда теряется равновесие, когда она нужна, как матушка Вера? Сокрушаться поздно, старушка запамятовала обязанности. Раздражение улеглось и объявившаяся няня невзначай роняет то, что было крайне важно, но с опозданием в целую вечность. 

- Где тебя нечистый носит? Скажи, как называется этот шар, слепящий цветными искрами, слетающими снегом на головы зевак? Что означает кружащийся волчок, оттолкнувший дощатый купол в старом цирке моего детства, выросшего в полую планету моей реальности? Факир застелил полость шара травяным ковром, чтобы многого не слышать. Мне бы нравилось жить здесь, но я устаю. Зрители продолжают приходить сюда, не подозревая о моем существовании. Все видят зеркальные осколки, отражающие свет. Чей свет, няня? Целый мир неизреченных сущностей отражает нападки ослепленных, тех, глазеющих снизу. Они лишние, как чуждый мне Питер! Ты забыла, старая, что я путешествую инкогнито, что я неслучайно оказалась здесь? Никому не позволено вмешиваться в дела богини. Где несносный Факир, живущий этим фейерверком?!

- Час пробил, сударыня, – свита испуганно присела в реверансе.

P.S. Да, Дан, вот так обыденно и беспечно я отправилась в Санкт-Петербург, а оказалась в воинственном бешеном Петрограде. Действительно, пробил час испытаний. Семья спешно съехалась в Питере. 

Ком обреченной нежности не тает в горле. Не в силах более осознавать предстоящую потерю, мучимый умом и сердцем граф зрелым размышлением понимает заблуждение, увлекающее их к катастрофе. Господи, как же она была права, указуя преступность безумных идей – заблуждений великих, когда события оживают джином из сказки. Серебряный аксельбант сверкает слезами подступающего раскаяния, за ними хаос, безнадежный хаос и кровь… 

- Снег, иней, как чисто и светло, милый. 

Алфея прервала молчание, выходя из кареты, ткнула зонтиком под ноги. 

Ямка в гнусном крошеве и следы, затопляемые уличной сукровицей, осеняют графа прозрением запоздалым. Тревожный озноб засквозил им в лицо. Он впервые увидел страх в очах ея, зазвеневший хрустальной сосулькой, сорвавшейся на крыльцо. Страх?! Нет, то – ужас! Ужас неслыханного произвола реальности, только сейчас – при обмолвке, им обнаруженный и понятый нутром, да так, что лучше бы и не родиться, не жить, не знать своей единственной. Ненасытный демон требует жертвы, уже опрозрачневшей от неминуемости и столь явственно отдаляемой. А, впрочем, так и так – погибель. Но ей! Как можно ей? Он сразу поднялся к себе: недосягаемые образа, теплится лампадка. 

- Неужель, Господи, я ведь верил, верил и ведал, что творю! Чьими молитвами, Господи, ступаем на адские жернова. Пылает камин, прислуга еще покорна и кучер нестроптив, но насторожен, еще… Сколь еще дозволено одним воздухом дышать, сколь еще не отнимешь неделимую благость близких душ? 

Граф ошалевает от бессилия произнесть. Графиня коснулась плеча, невозмутимо приглашая к позднему ужину. Искрит шампанское, и розы источают благоухание, уверяя в незыблемости порядка, пренебрегая сумятицей душ человеческих. Возлюбленная оживлённее и словно бы радостнее, чем в их юные годы. Привычная молчаливая беседа угаданных жестов и взглядов. Их окрестили роковой парой, идеально слившейся воедино, а прочее – игра. Игра света: маски и маски. Нет, она не примет иной участи, еще возможно уехать некоторую пору. Леденящую прохладу где-то в левой груди никак не залить, не унять, не замолчать. 

- Извольте, водочки, сударь, –  звонкий голосок гимназистки, беззаботной и мудрой. 

Годы минуют ее – как хороша! Граф любуется супругой, отвлекаясь на проказы, забывает гнетущую боль предчувствия – тоску, объявшую мир, лишь кажущийся прежним, как забытое лето в обмороженных зеленых кронах родового парка. 

- Богиня вдохновения, восхитительница ангелов… 

Граф шепчет, лукаво заплетая излишнюю бодрость выпитого в не очень изысканные комплименты, на которые он не был ловок, как многие в свете, язвительно сгоравшие от зависти. Но он предпочитает говорить глупости, пугаясь каждой вздрагивающей минутной стрелкой на старинных часах, которые вот-вот пробьют свое жуткое бремя. Тревога прячется крапленой картой в колоде, вечер разыгрывается, ставки крупнее всех фамильных бриллиантов или… Вдруг это нелепая ссылка на сон – кошмарный сон наяву? Он не находит в памяти ни одного вечера, где бы они так веселились и только для себя. Гостей нет, да теперь уж не затевают балов и приемов. Упоение каждым мгновением, упование на драгоценную отсрочку. А вдруг незначительный случай переменит волю? 

Они танцуют самозабвенно, сменяя друг друга у рояля, забыв о клавишах, сближаются в мазурке под неслышные па, уносятся в вальсе отчаянного восторга. В смутном золоте свеч колеблется эхо полуночной залы, восхищение устроенным шумом утопает в звоне фужеров и всплесках ладоней! Из затаенных глубин души, радуясь изречению вслух, слова исторгаются с наслаждением. И это прекрасно! Обретает голос сокровенное, ведомое лишь во сне,  что так умиляло батюшку на исповеди и радовало матушку. Снисходившее к ним обоюдное откровение, высказанное сначала в шутку и с громким смехом, не рассыпается на бессмысленные звуки – не остужает чувств, а вселяет надежду – надежду на спасение. Государыня Надежда не попустит! 

Военный мундир к лицу, и легкий багаж прикручен к пролетке, хрипят нетерпеливые кони. И голос призывный трубы знает почти наверняка, что граф защитит свою ненаглядную. Прощаясь, она смело поправит его. 

- До встречи, до скорой, возлюбленный! 

И он безбоязненно смеется, и верит в свой единственный шанс. 

- Сударыня, я не хотел бы видеть вас вдовой. За вами князь приедет, прощайте! 

Смутившийся князь пожал локоток. 

- Графиня, я скоро отъезжаю. Город пуст, все зависит от вас. До последнего я ваш покорный слуга. Ваш супруг просил меня… 

Солнце заскользило над парком, трогая оцепеневшие силуэты на мраморе проводивших ступеней. Очнулась улыбка графини. Слова звучат утверждением, а не вопросом

- Благодарю, милый князь, я остаюсь. Я дома, кто посмеет тронуть? Премилая весна задалась, все образуется. Пойдемте в гостиную, что ж горевать? 

Грустная медлительность прошуршала по мозаике паркета, оттаивая в нежности Шопена. В бессильном гневе князь отмахнулся от ожидавшего его кучера и последовал за графиней. В подкатывающих к горлу аккордах все яснее различая приближение герцогини Трагедии, чей триумфально-фатальный бал, вероятно, уже назначен… Вспорхнула белая ажурная накидка на волосах пианистки, играющей самозабвенно и, не замечая нот, любезно перелистываемых великой княгиней Разлукой, одарившей князя сияющей улыбкой. Времена, где друзей не ждут, заполучили власть. 

Смахивая слезы, Матрёнка охает в голос, мечется бедная, не ведая, где бы упрятать графиню. А слуги давно разбежались, да и нянюшка исчезла в лабиринтах дворца. 

- Барыня, барыня, стучат, двери ломят. 

- Так, поди, открой.  

Графиня и не укладывалась спать. Прическа надменно высока, словно сейчас утро дворцовых визитов, вызывающе сверкает бриллиантовое ожерелье, пышные буфы искусно нависают на плечах, сжимая локотки, жесткие кружева в каменьях скрывают точеные запястья. Алфея ощущает багрово-бархатную тяжесть платья обнимающего колени, церемонно сходя по парадной лестнице в залу. Онемевшая Матренка пятится к трясущейся, вырываемой двери, отступает от кованого топота. Пылают факела, запах махорки, стужи и металла, людность и грохот крушения, вопросы к непроницаемому спокойствию хозяйки. Сцепленные на талии пальчики выгибаются от рывка, предательски оголив плечо, интригуя визитеров недосягаемостью. Недобрый взгляд изучает классический профиль, холодит взведенной угрозой зашептавшие на ухо подвески: «Этого следовало ожидать». 

- Обезумели, хамы, – невольно ответила графиня, вполне владея собой. 

Щелчок оглушил. Она смотрит на себя - уже со стороны: долго и прочно хрустит ткань, удерживая сникающее тело, цепко сжата обманчивая легкость рукава, обнажив левую грудку, невинно удивленную нелепым обращением. Отшатнувшись, бесноватые, никак не ожидавшие подобного исхода, будто бы бережно укладывают ее на ковер, матерясь, оставляют дом распахнутым. Вьюга заметает еще зеленые, не успевшие состариться рыжиной, не уставшие листья октября, ощипывает богатые кроны вековых исполинов. 

За мглою звезды печальны как никогда. Князь склоняется к телу, прикрывает надорванным рукавом крапинки крови, зардевшие под кожей, оглядывается мрачно на Алфею. Он подходит к ней сожалеющей походкой, видит крайнее изумление, теряющее границы зрачков, черная бездна не оставляет места радужке, дробится хрустальными гранями – уже за пределами души. 

- Этого следовало ожидать, графиня, я к вашим услугам. Выбор, вы сделали выбор, –  он сжимает безвольные пальцы, – Час пробил, сударыня. Я был терпелив, памятуя о графе. Богиня моя, послушайте, пуля вернется к пославшему ее, ничуть не повредив вашего чудного ушка. Так позвольте предложить вам руку, сердце вы давно похитили. 

С неистовым наслаждением он приник к остро выточенным ноготкам, как верный друг, уверенный в своей правоте. Факир-управитель гасит портретную галерею, собирает свет очей – до лучших дней. Князь хочет услышать – уловить в молчании согласие на отъезд. Было послание: предать забвению. Прежнее кануло в Лету, не пытайтесь искать графа в предстоящем хаосе. Нас ждут иные наряды, имена. Нас укроют темные крылья. Впервые хмуро Алфея обводит неласковым взором редеющую свиту, едва приседающую в поспешном реверансе. Особняк пустеет, все в сборе, только Матренка, забившись в шубы, молится об избавлении от холеры или чумы, не знает, как назвать. 

- Я не оставлю вас! Выбор сделан, нас уж нет, как и прежнего мира! Умоляю, придите в себя, уже поздно, уже светает, –напоминает князь. 

- У-у-уходим, - подпевает дьявольская завируха, подталкивая всех в спины. 

Он подступает к ней вплотную, с трепещущей силой обвив руками и не отрывая взгляда, царапаясь о замысловатую роскошь украшений на платье, но, не отпуская, замедленно сползает на колени, шепча и осекаясь. 

- Уже поздно, они могут вернуться, комиссар уже мертв. 

- Это сделала я, - отвечает она легкой пощечиной, благословенно перехваченной и прижатой к иссохшим губам. 

- Я видел. Уходим же, здесь нас ждет западня.

P.S. А вот в этом месте, Дан, весьма примечателен мгновенный переход в мир иной, ничего, кроме изумления сие не вызывает у погибшей графини, но сознание продолжает существовать в привычных формах измерения.

11 авг. 20 г.