7 глава Вещие сны, Кошабог-3

1. Вещие сны

     Привет, Дан. Давайте вместе разбираться с сутью происходящего во сне, вещем сне. Эта глава показывает, что граф во сне видел будущее и результат своей общественной деятельности, но отнюдь не считал себя причиной грядущих бед для страны и деградации населения со всеобщей грамотностью. Проза лирическая, но короткая – история любовного треугольника. Взгляд изнутри. Не пишите мне дифирамбов, а давайте поищем «механизм действия» - ключик к пониманию предчувствий и решим, есть ли возможность остановить снежный ком, состоящий из быстро тающих снежинок, похожих на нашу краткую земную жизнь во вселенной. 

Я не физик, а лирик. Вы – прагматик, Гриз – технарь. Нас – зеленых и экологов мало, чтобы образумить мир, заставить систему отказаться от жирной и скорой прибыли. Но! Однажды мне удалось внушить дикому племени, внедрить в животный инстинкт продолжения рода – чувственность. Эфемерность чувства нельзя потрогать руками, это неоспоримо, но мир древний преобразился. Не в один миг, конечно. Возможно пришло время – измениться. И здесь, как всегда, двоякий смысл. Либо время пришло очиститься планете от паразитарного использования природы, либо людям пора очеловечиться, возможно вернуться к истокам. Итак, читайте короткое любовное фэнтези, ищите ключ к пониманию превращений на метафизическом уровне. Я не хочу все это пересказывать, мы увязнем в уточнениях, что явь, что бред. 

«Цветы и слезы для богини». Нет, я спутал, впоследствии записал, но как-то иначе. Примерно так я начал послание любимой в незаконное царствование Великой княгини Разлуки, описывая день несостоявшейся встречи. 

Бело-черный день с резкой границей звонка коротали быстро иссякшие хлопоты, и подступило время. Помню, что, касаясь каждой мелочи в доме, и так стоявшей на своем месте, я ворчал и мысленно уговаривал ее, гадая о том, какой она стала.

- Улыбнитесь, Мэм, шампанское! Ну, зачем нам Париж? Прилетай же скорей! Я нашел себя. Не веришь? Оглянись на открытку за стеклом книжной полки. Я печальный обезьян с желтыми глазами тоски. Очень похож. Успокойтесь, я не бросил литературу, да только что она теперь может значить, в конце двадцатого века. Брось, милая, не печалуйся. Сознайся, ты все еще славный котенок, с которым не соскучишься? Мэм, я не знаю, предполагаемой в морганатическом браке, фамилии… Я не слушал, не остановил. Но уверен, что есть обратный билет и скоро-скоро я помчусь к Шереметеву встречать ваш рейс. Я надеюсь, Мэм, что вояж разочарует. Я чуть с ума не сошел, я не опоздаю и никогда не отпущу. И пусть телефон не звонит. Меня нет, ни для кого, нет навсегда! 

Как навсегда?! Сдала билет? Но я не знал, что… 

Возлюбленная не выносила театральный гомерический хохот и бросила трубку. А я мечтал рассказать, что дела, начатые при ней, приносят немалый доход. – «Алло! Ты с ума сошла! Алло». 

Граф в ужасе проснулся от собственного смеха и крика. Кабинет или спальня? Багровые розы целуют ей руки… оборвавшийся голос. Что за странные фантазии? Какой Париж, зачем билеты, если она по сей день летает во сне? Какие карточки, помолвка? Запутавшись в кошмаре, он пропустил утро, чудное летнее утро для верховой прогулки. Он потянулся к колокольчику, но удерживает дремотная тишина спальни, на шпалерах толстопятая пастушка напоминает резвушку Матрёнку. Часы в который раз принимаются играть прелюдию, но бьют семнадцать раз. 

После такого сна граф ничуть не удивился, но решил пить кофе не в постели, демонстрируя зазевавшимся слугам великодушие – самостоятельным одеванием халата. Сладко зевая в пустоте залы, он уже успел приметить в саду под окнами томящуюся Матрёну. Знать графиня на прогулке, нешто кликнуть… Нет, переваливается как утка, а девка хваткая –  уж третьего понесла. Вздохнув кротко, он решительно направился в кабинет. Заведенный порядок якобы не нарушен. Казалось, небытие поселилось в доме: нет ни кофе, ни признаков беспокойства по столь небывалому случаю. Экое безобразие. Граф такого не любил и, выйдя на балкон, сурово окликнул девку, наказав отыскать дворецкого. 

- А барыня катаются! За ними князь заехали-с… ранехонько, –  растерянно бормочет она в ответ, запрокинув пухленькое испуганное личико. 

Граф, оборвав березовую косицу, возвращается в кабинет, оставив стеклянные двери открытыми. Шелестящий занавес хранит приятную прохладу, играя солнечными бликами на затейливой мозаике паркета. День действительно хорош, но одеваться самому непринято. Граф прохаживается, гордясь своим спокойствием в ожидании дворецкого и горничной с кофе. Думы о мелких заботах по обустройству имения легко перескакивают на дела государственные, мечты о новом просветленном обществе, где... Он замечтался и сшиб низенький столик, прежде невиданный даже в конюшне. Опрокинутые чашки хрустнули, под ногами растекается лужа холодного чая, подмачивая ворох каких-то неизвестных газет и журналов. Граф не был суеверен, но, мягко говоря, смущают не только названия, но и орфография: отсутствует ять! 

- Что такое?! 

Взорвался он и запустил колокольцем в распахнутые двери. Промокают туфли, паркет становится облезлым, серым. 

- Бред какой-то, прости, Господи, - шепчет он, отступая на неиспорченный пол, спиной чувствуя удар леденящей волны, настигающей все же внезапно. 

Он боялся себя в гневе, ибо мог быть жесток. - «Выпороть! Всех выпороть! Матрена, разрази вас гром», –  кричит он шепчущим кронам, нервно затягивая поясок. Просматривая парк с балкона, заключил: «Бездельники, ни души».

Застекленная тишина взорвалась, в бешенстве разбитый столик обнаружил шершавое некрашеное нутро. - «Хамы, чаевничать вздумали! Натащили хлама от разночинцев, научили вас читать, аспиды». 

Граф все крушит, топчет и расшвыривает. Гнев и бессилие – иссушающая чаша, родственная предательству. Ибо из чаши должно утолить жажду. Никак не наоборот! Темнеет в глазах, грязные в лохмотьях потолки опускаются все ниже, надвигается плоская зловещая мебель, обшарпанная, покрытая махровой пылью. Мерещится тусклая убогая комнатушка, – то ли кладовка, то ли спальня приживалки. 

- Господи, как во сне… Определенно нельзя серчать, аж пот прошиб. 

Граф чеканит шаг уже степенно, не замечая перемен. А его кабинет с лепниной действительно ветшает, сужается, капает вода. Кончиками пальцев он провел по лбу, злобно шипя: «Выпороть… всех выпороть». Его остановила хлесткая пощечина, тряпкой залепившая лицо. 

- Что такое?! 

Граф недоуменно раскрывает глаза, пораженный множеством стекающих, небрежно развешанных блеклых флагов. Это в его-то изысканном уюте! Отбиваясь от них, он ринулся к свету, к неограниченному простору дня, где нет удушливых жутких вещей. Промокший, со слипшимися всклокоченными волосами, в одной туфле, с хвостом сорванной веревки на плече он достиг жалобно пискнувших дверей балкона, прерывисто вдохнув свежего воздуха, услышал воробьиную ссору и детский лепет внизу.

- Господи, да что же такое, – вопрошает он, думая, что бредит или сходит с ума. 

- Я полагаю, что это пеленки, сударь, – насмешливо отвечает графиня, постукивающая хлыстиком по мрамору колонны.  

Граф опешил: здесь слишком высоко, как ей удалось проникнуть мимо него? Шевельнулась осторожная ясная мысль, приметившая шлейф амазонки, свисающий через перила. Она заметила это и невозмутимо поправила подол, не меняя улыбчивого выражения лица. Граф отбросил тапок, скинул халат и, сев прямо на пол, спрятал лицо в ладони, решив, что это продолжение кошмара или его супруга просто ведьма.     

     Мгновение бесконечно. Качнулся маятник условного расстояния, время не существует. Низкий реверанс, алмазные переливы на остреньких ключицах. Все замерли, нет, застыли в ожидании взмаха палочки дирижера. Грациозный поворот головы: взоры встретились. Великая княгиня Разлука покинула бал. Первые «па» застучали в висках: «Я, почему я?» 

О, у нее были секреты, но даже леди Неизвестность и леди Неизбежность – родные сестры робели пред нею, пытаясь опорочить. Ее взгляд увлекал многих, обещая понимание, сочувствие, призывая довериться неслыханному блаженству в прискучившем мире. В свете за ней волочились, поклонялись, обречено платили дань богине салонов. Графу всегда льстило иметь такую супругу. Вдохновенная музыка жестов мазурки, чарующие слова – бальзам на душу, так некстати вспомнились ему. Бесполезно мучить себя, теряясь в догадках о том,что же было с ним и, что таит приятная улыбка, ныне далекая от первых слов знакомства. Граф в замешательстве не заметил ее ухода, все еще гадая о том, отчего он так страшится и ненавидит, и не может не любить ее? 

Ей всегда все известно. И давно, –  решил он, окончательно очнувшись от сна и приходя в себя. – Сон дурен, да Бог милостив, - повторял он мысленно, наблюдая игру бликов на шпалерах. Неужели так дурен будет новый век? Глупости!

P.S. Самое печальное, Дан, это не мой сон в конце XIX века, но и обо мне тоже. Я тогда ни слову не поверила. Такого просто не может быть. Но все сбылось, к сожалению. И новая орфография и стесненные условия жизни, которым в Европе не верили, утверждая, что это негигиенично пользоваться одним туалетом для разных семей. Ныне третье тысячелетие, а коммуналки все еще живы.

11 августа 2020 г.