Белые кораблики

Василий Иванович, дед Вася, мой дед по маминой линии, был невысок и жилист, почти черен от постоянного загара, с кудрявой цыганской шевелюрой. Когда дед отрастил бороду (просто перестал бриться, неохота чой-та), она была невероятной красоты — густая, смоляная с великолепной проседью полосами. Такого эффекта сейчас добиваются многочисленными мелированиями и кучей денег, а у деда оно как-то само собой вышло. Лучший стилист — это время и гены.

Ноги у деда были всепогодные. Он по городу и окрестностям рассекал в любое время босиком, хоть дождь, хоть снег. Охотник и рыбак.

Дед или пил, или рыбачил-охотничал. Других вариантов я не помню. Я приезжал в Кунгур на лето. "Как дед Вася?", - спрашивал я у деда Гоши. "Сват вторую неделю пирует", говорил дед Гоша нехотя. Он не одобрял такого. "Надо бы навестить", - говорил я, тоже нехотя. Мама наказала мне навестить деда обязательно, а я не переносил пьяных. Вообще никак. Тогда я думал, что никогда ни за что во веки веков не возьму в рот не капли. Проклятый яд, который из людей делает улыбающихся идиотов. Я даже деда Гошу подвыпившего терпеть не мог, убегал на улицу допоздна. А дед Гоша пил редко и больше трех дней никогда не пировал. "Хватит", говорил дед и шел варить перловую похлебку с говяжьей костью, в огромной скороварке, там еще крышка закрывалась на рычаг. Когда по квартире шел этот перлово-говяжий ядреный дух, я понимал — все, закончилась гулянка. Скоро дед и бабка будут снова мои любимые, настоящие. И будем вечерами вместе с дедом гонять чаи с малиной, пить, отдуваясь и потея, из огромных блюдец.

Дед Вася жил на берегу Сылвы, на улице Зеленой. "Зеленка". Деревянный скрипучий частный дом. Невероятное количество мух и запах жилья. Своя крохотная баня у обрыва, выглянешь в маленькое оконце — а там далеко внизу река бежит. Мы в эту баню каждую субботу ходили париться. Брали ключи, сами с дедом Гошей топили, баня была маленькая, но по-белому. Жарче этой бани в жизни я не встречал. Ад какой-то. Зато выйдешь, благодать невероятная. Идешь, легкость, и голова где-то в десяти метрах над тобой кружится, словно воздушный шарик.

Когда дед Вася приехал в Вартовск погостить, мой отец подарил ему костюм — двубортный, в тонкую гангстерскую полосочку, и шляпу с шелковой лентой на тулье. Дед Вася вдруг превратился в благообразного, вышедшего на покой мобстера времен сухого закона. Красавец. Итальянские глаза. И печаль по Сицилии.

У мамы в гостях дед переставал пить и жил все время на даче. Все что-то делал, строгал, высаживал, подрезал и приколачивал. РОбил в свое удовольствие, как говорят на Урале. Руки золотые. Работа сама спорится. Воздух, сосны, тайга вокруг, дед ходил на протоку рыбачить. Северная рыба, она особенная. Дед Вася расцветал и поправлялся. Становился спокойный, трезвый и красивый на века, как вогульские деревянные идолы. Выскобленные временем трещинки разбегались по его темному, просмоленному, как старое дерево, лицу.

Через месяц-два дед Вася говорил: "Хватит, погостил. Поеду к Зинке, зовет на мичуринском робить". Зина — старшая сестра мамы, она живет в Вологде. Ее муж, дядя Юра, военный, офицер, так что они всю жизнь по гарнизонам, от Сахалина до Севастополя, а осели в итоге в Вологде. Там у них квартира и дача с огородом. "Мичуринский", как говорят в Кунгуре. Мама уговаривала деда остаться, поедешь чуть позже, но дед Вася был непреклонен. "Еду". И уехал. А через месяц или два вернулся в Кунгур.

И запировал вчерную.

Я сейчас вспоминаю деда Васю и мало, что помню. Костюм в полосочку помню. И ступни его роговые, черные, жесткие, как копыта. Наши неловкие фразы, когда мы встречались, и дед по случайности был трезв. Нам всегда было особо не о чем поговорить. Мы мало друг друга знали. Да и не любители мы поболтать. Я хоть переученный интроверт, слегка социально адаптированный, а дед Вася так жестким интровертом и остался, до конца жизни.

Ему было хорошо, когда он один, на огороде, в лесу или на реке, когда вот-вот рассветет, а он в невероятной тишине сидит в своей лодке, сложив весла, и ждет. Урал вокруг. Благодать. Справа крутые зеленые склоны с выступами известняка, влажная трава, опаленная солнцем, слева — глиняный обрыв, заросший ивняком. Роса и туман. А Сылва неторопливо качает в своей зеленовато-коричневой воде побеги зеленых водорослей.

И скоро рассветет.

Дед Вася умер от рака. До последнего никто не знал, что с ним происходит. Он терпел невероятную боль, но ни разу никому не пожаловался. "У вас своих забот хватает", сказал он дочкам. Первый брак его был удачен, пятеро детей — Зина, Людмила, Татьяна, Виктор и Серега. Жена-красавица рано умерла. Я видел только одну ее фотографию. Моя бабушка, мама моей мамы. Второй брак... Мне трудно судить. Вернее, я не хочу судить. Я помню, у его второй жены, тети Маши, не было кисти на левой руке (или на правой?), она потеряла ее на лесопилке. Я помню, сижу у деда Васи на кухне, мухи гудят, жарко, запах этот характерный, деревенский, чуть кисловатый, а тетя Маша раскатывает тесто. Берет скалку, кладет на тесто и быстро-быстро раскатывает. Левая рука — культя, она ей орудует споро и ловко.

Рядом где-то дочь Янка от второго брака. Курносая, мелкая, совсем непохожая на красивых старших дочерей.

Когда дед умирал, он никому не сказал.

Рак выел его насквозь. И алкоголь.

Белыекораблики, белыекораблики

По небу плывут..

Белыекораблики, белые кораблики,

Дождики везут.

Я сейчас вспоминаю деда и думаю: а что, если бы дед все-таки не поехал в Кунгур? Ведь все дочки пытались его удержать — и в Вартовске, и в Вологде, и в Перми. Дочки, при всей безалаберности деда Васи, его очень любили. Он был добрый. "Сват хороший мужик", говорил дед Гоша и качал головой.

Может, и рак бы обнаружили вовремя. И пить бы дед перестал. Он ведь пил просто потому, что — ну, а как тут не пить?

Хотя, может, это наследственное.

Я наливаю себе чаю и думаю: привет, дед Вася. Твое здоровье. Жаль, что толком не поговорили.

Пристани корабликам, пристани корабликам...

В небе не нужны.

Пристают кораблики, пристают кораблики

К маковке сосны...

А вот и конец истории.

(c) Шимун Врочек

=========

Фото: Александр Степаненко, "Быть грозе". 1982 год.