Пишу и не пишу (и кусок случайного постап-янгэдалта)

‒ Вот ты говоришь, что нас сюда распределили. Но почему тогда все почти одного возраста? Почему нет детей, взрослых?

‒ Понятно, почему, ‒ растолковывал уже не в первый раз Георг. Он не оставлял надежд, что до Мишки когда-нибудь дойдёт очевидное, и он перестанет донимать всех расспросами, глупыми и опасными. ‒ Потому что мы все потеряли память, но учиться всё же надо. Поэтому нас распределили по возрасту. Где-то есть поселения для других возрастов.

‒ А откуда пустые дома? И кто распределил?

Георг закатил глаза.

‒ Взрослые! Врачи! Не знаю я.

‒ Но если ты потерял память до распределения, почему ты не помнишь того, кто тебя сюда отправил, почему никто не помнит?

‒ Надоели мне эти философские разговоры. Мне учиться надо.

Смуглый, высокий, черноволосый, Георг выглядел уже почти взрослым, а Мишка с золотистыми кудряшками и совершенно не спортивным телосложением не тянул даже на свои четырнадцать лет. Георгу было шестнадцать, он был в выпускном классе, но жили они с Мишкой в одной комнате. Весной у старших экзамены, а потом распределение.

Георг достал из тумбочки учебник английского языка, открыл на странице, заложенной карандашом, и сдвинул густые брови, сросшиеся на переносице и придававшие ему вечно сосредоточенный вид.

‒ А вот скажи, зачем нам учить английский, если есть стандартный?  И почему мы все учим с нуля? А может, мы его уже знали до того, как всё забыли?

Мишка говорил тихо. Георг чиркал карандашом по странице, обводил что-то. Он никогда не заглядывал в конец учебника. Сначала делал все упражнения в разделе, а потом уже проверял. Мишка залезал в ответы после каждого задания.

‒ А может быть, поэтому языковые группы? Мы знали раньше разные языки?

‒ Мишка, умоляю, закругляйся, а то я Дэну расскажу.

Мишка обиделся. Дэн был дежурным по дому в этом полугодии. У него совершенно отсутствовало чувство юмора и тяга к знаниям. Зато он мог, вместо штрафа, хорошенько приложить своим здоровым кулачищем, если ему казалось, что кто-то нарушает правила.

Мишка накинул куртку и пошёл к выходу.

‒ Ты куда? Полчаса до закрытия. Опять оштрафуют.

‒ Знаю, ‒ буркнул Мишка.

‒ Шарф надень.

Сегодня внизу дежурил Тим. Сидел с ногами на табуретке у входа, словно воробушек, кутался в свитер ‒ из-под двери поддувало. На коленках у него лежали листы с головоломками-судоку, которые придумывал кто-то из девчонок, может, Нинель. Или Алёнка. Тим близоруко щурился, шевелил губами, ставил отметки на полях и почти не обратил на Мишку внимания, только пробормотал:

‒ Полчаса до закрытия.

Ветер нёс колючие снежинки, которые почему-то летели вверх в оранжевом свете фонаря. Мишка пожалел, что не взял шапку. Пришлось намотать шарф на голову, чтобы уши не мёрзли.

Английский, думал он. Значит, есть страна Англий или Англия? Что-то глубоко в памяти шевельнулось, подсказывая Мишке, что второй вариант правильный. Мишка потянулся за смутным чувством, но оно быстро растаяло, улетело вслед за снежинками. Всегда так.

Была ещё группа китайского, испанского и русского. На немецком остались только младшие, старшие в прошлом году распределились дальше. На классах японского и арабского никого не было уже пару лет. Если придти в библиотеку и выбрать эти языки, высветится надпись «Заморожено». Мишка шептал себе под нос названия стран, пытался придумать правильные, чтобы в памяти снова что-то шевельнулось. Уроков географии у них не было.

Раньше на их этаже жил Эрик, большой, грузный. Он проходил ночью по коридору и два раза стучал в дверь ‒ это был знак, что нужно брать плед, припасённые печенья и идти в комнату Эрика. Он, в отличие от Георга, любил философские разговоры. Говорили, что он что-то помнит из жизни до поселения. Он научил Мишку задавать вопросы. Тогдашний дежурный по дому был к собраниям благосклонен и никого не штрафовал. Но лето закончилось, а с ним и полугодие. Сменился дежурный. Штрафные карточки летели, как осенние листья, собрания пришлось отменить. Но Эрик всё равно, бывало, захаживал в гости.

Мишка был младше, и внимание легендарной персоны льстило ему. Он тогда за год хорошо если одну печеньку ухватил ‒ берёг всё для Эрика. Эрик расплывался по табуретке и усталым взглядом окидывал комнату. У него были нависшие веки и мешки под глазами, но вряд ли он на самом деле уставал, курсируя по коридору, останавливаясь в избранных комнатах, жители которых с благоговением подносили ему дары. Тогда у Мишки был другой сосед, тоже старше. Так было принято ‒ теперь, когда Георг распределится, Мишке, скорее всего, подселят новичка двенадцати лет. Тот сосед был скучный, хмурый, Мишка побаивался его и никак не мог запомнить имя. Вот и сейчас не приходило на память. Неважно. Но Эрика этот мрачный тип слушал внимательно.

‒ Есть печенье в упаковке, ‒ говорил Эрик, разрывая длинными пухлыми пальцами пластик. ‒ Откуда печенье?

‒ Со склада, ‒ приходилось отвечать Мишке, потому что сосед молчал.

‒ Хорошо, ‒ говорил Эрик, и это слово было запятой, а не точкой. ‒ Откуда печенье на складе?

Мишка пожимал плечами, а мрачный сосед почему-то начинал улыбаться.

‒ Платформа! ‒ Эрик поднимал палец вверх.

Раз в месяц в поселение прилетала автоплатформа с грузом. Тяжёлое толстое днище с гравидвигателем (так Эрик говорил, ему верили), крыша, стенки-решётки. Штрафники вытаскивали коробки, грузили пустые. Раз в полгода с запада прилетала другая платформа, с новыми младшими учениками. Выпускники садились на освободившиеся сиденья, платформа поднималась в воздух и уносила их на восток под аплодисменты и ободряющие крики оставшихся.

Откуда ты знаешь, что это восток и запад, спрашивал у Эрика Мишка. Он только учился задавать вопросы, но был в этом на удивление хорош, по словам того же Эрика. Он отвечал: восток всегда там, где встаёт солнце.

Мишка заворожённо смотрел, как во рту Эрика исчезает печенье за печеньем, и припоминал вкус, сухой, солоноватый, хрусткий. Может, останутся крошки на столе?..

‒ А откуда платформа? ‒ спрашивал он, не в силах больше слушать чавканье.

‒ Именно! ‒ Эрик поднимался, отряхивал штаны и с чувством выполненного долга покидал комнату.

Мрачный сосед долго ещё сидел за столом, качал головой, а Мишка не решался спросить, о чём тот думает, как не решался попросить выключить свет пораньше ‒ от бесед с Эриком всегда начинала болеть голова, хотелось спать. Он как будто ходил по краю дороги, за которым клубился плотный туман потерянных воспоминаний.

Вот и сейчас Мишка пробивался через ветер и снег, игнорируя боль в затылке. Немецкий-Нем-Немения-Немея. Всё не то. Может быть, на стандартном и нет названий стран? Он опомнился, когда дошёл до сетки, увенчанной колючей проволокой. За ней было два метра пустого пространства, затем ещё одна сетка, уже под напряжением. Говорили, что защита от диких зверей из пустоши. Мишка ни разу не видел зверя крупнее крысы.

Он потерял счёт времени. А ведь до забора от общежития не меньше двадцати минут! Он побежал обратно, шарф съехал к подбородку и стал влажным от дыхания. Мишка сорвал его, сжал в кулаке и бежал, задыхаясь, размахивая руками и стараясь не поскользнуться на тонкой корочке льда. Всё-таки не удержался и рухнул перед самым входом. Опоздал на шесть минут, ещё минуту стучал в дверь ‒ Тим задремал. Было уже неважно ‒ округляют всегда в большую сторону.

Тим занёс имя нарушителя в тетрадочку, а Мишка вывел свою подпись. Шесть часов штрафных работ! Хорошо бы на склад отправили...

Георг лежал в кровати, но лампу не гасил, ждал Мишку.

‒ Говорил же, не ходи.

‒ За забором пустошь. А за пустошью что?

‒ Идиот, ‒ зло сказал Георг и отвернулся к стенке.

На это Мишка не обиделся. Он быстро переоделся, положил шарф на батарею и выключил свет. Сон не шёл. Мишка смотрел на полосу света, проникающую от фонаря через неплотно закрытые шторы. Она делила комнату на две части.