Больше в боллитру не пойду...

Иногда заглядываю одним глазом: что там творится в  «большой» литературе? Сама себя литератором не считаю, так, пописываю от скуки. Но до последнего времени сохранилась у меня детская иллюзия: дескать, есть Большая Литература, которая соотносится с жанровой, коммерческой и вообще развлекательной как академическая наука с прикладной. Сегодня человечеству нет никакого проку от знания про всякие бозоны и черные дыры, но без этого знания и новых технологий не будет. Большая Литература – она не для развлечения, чтение ее – работа, она существует для того, чтобы читатель думал, резонировал с автором, учился эмоциям... 

Однако, чем дальше, тем сильнее у меня ощущение, что моя детски-наивная вера в существование Большой Литературы – это смешное заблуждение.

Когда от разговоров «вообще» дело переходит к конкретике, возникает ощущение недоумения, словно взял конфету «Белочка» или что-то еще такое вожделенно-шоколадное, развернул – а там кусок пластилина.  

Все «премиальные» книги в последние годы, скажем так, неоднозначны. Тем более, что в России – два союза писателей, в каждом превозносят лишь «своих», а чужих всячески обхаивают и осмеивают. 

Претендующая на то, чтобы считаться Большой, литература если и отражает жизнь, то на манер кривого зеркала. А чаще объект исследования «некоммерческой» литературой – не реальность как таковая, а тараканы в голове автора…. Да еще засилье либералов на всех постах – ни одна книга не удостоится хоть какой-нибудь премии, если там не будет смачного плевка в советскую историю. Без этого традиционного плевка автор не войдет в круг «своих» Союза российских писателей.

Правда, если еще Союз писателей России, организация патриотической направленности, вроде как неплохо относящаяся и к советской истории. Есть сетевой журнал «Камертон», страничку которого во «Вконтакте» администрирует обозреватель и колумнист «Советской России» Светлана Замлелова. Я с удовольствием читаю ее в газете – пишет точно, логично, элегантно. То есть для меня этот журнал вроде бы как «свой». Но…

И вот тут я натыкаюсь на факты, которые я не понимаю. 

«Камертон» часто публикует критические разборы некого Александра Кузьменкова. Фамилию услышала недавно благодаря бывшему АСТовцу Вадиму Чекунову. Иногда «серфлю» по фейсбучным страничкам людей, причастных к управлению коммерческой литературой, а тут наткнулась на абсолютно безобразную историю: куча народу с азартом обсуждала одежду и вообще внешность какой-то молодой женщины, стараясь превзойти друг друга в пакостности сравнений. Влезла по приколу, написала в комментариях, что автор ничего не понимает в современных увлечениях и моде. В общем, слегка потроллила мужика, который младше меня почти на 20 лет, обозвав его «устаревшим» и «несовременным». Мужики под 50 обычно бесятся, когда их переводят в разряд «старперов», они же считают себя «еще ого-го»! Получила неадекватную реакцию: Чекунов написал… нет, не пост в мой адрес, а жалобу моему руководству на то, что я, дескать, «неправильный» член КПРФ. 

Естественно, мне ничего не было (фамилии жалобщика мое руководство не знает, поэтому на мнение того о моей правильности или неправильности наплевало). Но мне стало любопытно: это вообще что было? Начала гуглить уже целенаправленно.

Оказалось – отголосок «войны» между либерально-премиальными авторами и типа-патриотическими, которым никак не удается прорваться к рычагам распределения премий. (Оно и понятно: премии у нас не столько государственные, сколько «спонсорские», а щедрые спонсоры опираются на давние знакомства с либерально-демократическими деятелями. И идеологически абсолютно верно – богатства спонсоров стали возможны в том числе и благодаря долгой и кропотливой работе «демократической» литературы. Так что подкормить идейно верных литераторов, которые по безрукости или малолетству не сумели принять участия в дерибане общенародной собственности, - святое дело). 

Одной из «икон стиля» в лагере «анти-премиальщиков» и является этот самый Кузьменков. На сайте «Камертона» - два десятка его критических статей, на него постоянно ссылается тот же Чекунов… В общем, Кузьменков широко известен в неком, не знаю, насколько широком, кругу и признается весьма авторитетным в оценках произведений литературы.

Обычно в пух и прах разносит всех этих премиальных авторов. Хотя, прочитав несколько его статей, я обнаружила странную вещь: критик пишет о чем угодно, только не о литературных произведениях. О личности, образовании, биографии и месте работы автора. Вот, например, пассаж из статьи «Ok, Google!»:

«Впечатлял даже не премиальный дурдом, – дело привычное, – а редкая отвага прозаика. Копирайтер с литинститутским (читай: никаким) образованием брался писать то о металлургах, то о военных летчиках. OK, Google! А еще, как выяснилось, Сергей Анатольевич немножечко шьет. «Камасутра. Энциклопедия любви» (под ред. Самсонова С.А.), С.А. Самсонов «Кулинарный ежедневник для работающих женщин» – это все тоже он. Специалист широкого профиля: и жнец, и швец, и… ладно, промолчу. OK, Google! Хотя прямого отношения к делу это не имеет».

О его друзьях: 

«М.А. окружают сплошь достойные люди: микроцефальная критикесса Жучкова («мой мозг расправил стрекозиные крылышки») и среднеполая писателка Одинокова aka Упырь Лихой, у которой бесповоротно снесло крышу на гомосятине («Егор лежал со связанными впереди руками и громко стонал… Сергеич драл его огромным длинным огурцом и бутылкой»). Титаны мысли. Светочи духовности. Столпы российской словесности, куды не на фиг. С такими живи да радуйся. Опять же в «Эксмо» книжка вышла в замечательной обложке: маленький мальчик справляет большую нужду. Что не так, Мария Борисовна?» («Пишбарышня А. и её книги»)

Кстати, ассоциации у Кузьменкова порой весьма сомнительные. Видела я ту обложку с «какающим мальчиком». На самом деле там подросток в спортивных штанах с лампасами сидит «на кортах» на фоне городского квартала. Может, в ЭКСМО не нашлось денег на более профессионального художника, но нормальному человеку сразу ясно, что нарисован юный гопник «на кортах». Откуда в голове у критика взялся процесс дефекации сквозь не снятое трико – я не знаю. Книгу не читала. Может, что-то навеяло. Хотя – чего не скажешь ради красного словца, чтобы повеселить читателя, бурно отзывающегося на любую пошлость в адрес «премиальных».

Выбирает «перловку». Например: «Попутала гормоны с феромонами (Бутенандт в тоске бьет колбы и пробирки)». (Курдючный шашлык из Лили Брик) или «В «Аномалии Камлаева» парень аршинного роста (71 сантиметр) соседствовал с итальянской княгиней Франческой де ла Стронци (по-русски – Засранцевой). («Ok, Google!»).

Пишет о своих ощущениях от текста. Не спорю, образно и даже порой с юмором, критик жонглирует словами с искусством и артистичностью циркового клоуна, но для того, кто сам не варится в окололитературной тусовке, весьма скучно. 

Однако, по общему признанию, Кузьменков – лют и критичен, видит огрехи даже там, где их нет, и злобно высмеивает все подряд.

И вдруг – о, чудо! – натыкаюсь на «Вертограды гишторiи россiйской» - интервью с некой Юлией Старцевой, которую критик оценивает весьма доброжелательно. В анонс Кузьменков выносит слова сопредседателя Союза российских писателей Михаила Кураева: «Глубокий и самобытный автор». И вообще, похоже, Кузьменков со своим респондентом «на одной волне». 

Потирая руки (наконец-то Настоящий Большой Критик указал мне на Настоящего Автора), я выискиваю по сети тексты этой самой Старцевой. Сначала натыкаюсь на ее ЖЖ, наполненной той же «антипремиальной» войной вперемежку с манерными рассуждениями о Боге и Великой Литературе. Пролистав с десяток постов, ловлю себя на ассоциации с кустодиевской купчихой: сидит этакая пышнотелая тетенька с коровьими глазами и швыркает чай из блюдечка, манерно отставив мизинчик. Откровенное густопсовое мещанство, обывательщина, силящаяся выглядеть «по-барски», «как благородные дамы». 

Потом нахожу рассказ «Татьянин век», начинаю читать и понимаю, что дальше первых абзацев уже не интересно:

«Во втором классе я оказалась за одной партой с насупленной – из-за фамильных густых тонких бровей – русой девочкой, неулыбчиво-тонкогубой. С восьмого по десятый класс Таня успевала, сделав свой вариант контрольной по математике или физике, решить кое-как задачи и моего варианта, «на троечку», – лучший результат показался бы подозрительным нашей классной. Я же тем временем поглощала очередной пухлый том русских классиков, держа книжищу под партой».

Как брови могут быть одновременно и «густыми», и «тонкими», и при этом еще и «фамильными»? Откуда при первом знакомстве с соседкой по парте рассказчица знает, как выглядят брови у родителей соседки? А что, до восьмого класса Рассказчица не списывала у соседки? С какой стати Таня решала задачи за рассказчицу? 

В общем, полное ощущение, что автор пытается впихнуть в одну фразу максимум информации, нужной и ненужной, накручивая и наверчивая до состояния бессмысленности. 

Но я же упорная, я дочитала до конца, не отвлекаясь на цитаты и «пасхалочки», которые автор через абзац вставляет в текст, чтобы показать, что на «тоже не лыком шит и понятия имеет». К месту и не к месту:

«Починка кружева изломала и исказила нежный тюлевый узор – «я бабочку видел с разбитым крылом», да и так никакой гармонии в её коротенькой сумрачной жизни не было».

При чем тут бабочка? Какая связь между прожженным сигаретой кружевом и гармонией жизни? Похоже, автор пытается сделать из платья какой-то символ, не зря же историю о его покупке вынесла в аннотацию… только вот какой? В чем его смысл? У меня ощущение, что этого не знает и сам автор, просто ей захотелось «сделать красиво». 

Впрочем, о «красиво» потом.

Сюжет простенький. Жили-были в городе Норильске две подружки-одноклассницы: Таня и Рассказчица, не названная в тексте по имени. Рассказчица сразу же после школы поступает в вуз, но, пока ее мать живет в Норильске, приезжает на каникулы. Потом мать Рассказчицы уезжает «на большую землю», Рассказчица тоже перекочевывает в Москву и благополучно забывает о подруге юности.

А та остается жить там, где родилась. Восемь раз пытается поступить на юрфак (это упорство, пожалуй, единственно стоящее внимания в ее судьбе), но каждый раз срезается на экзаменах. Работает сначала машинисткой в суде, потом, когда ее брат попадает в тюрьму, пекарем. Заводит некого «хахаля», о котором Рассказчица знает смутно, и потом Таню кто-то убивает. То ли ее освободившийся брат, то ли хахаль. Все.

Окончив читать, я пожала плечами: и что? Очередной опус о том, как реальность сожрала маленького человека? Очередные не пойми зачем написанные мемуары о «голодном детстве, прибитых к потолку игрушках»?

Скорее всего, последнее. Текст вовсе не о Татьяне, а о Рассказчице. Причем, похоже, Рассказчица – аватар автора. Прием «герой-рассказчик» старый, однако в таком случает стилистика текста становится речевой характеристикой этого героя. В данном случае стиль – манерность, накручивание «красявостей», те самые цитаты и отсылки, о которых уже было. Очень похоже на маленькую девочку на табуреточке, пищащую: «Посмотрите на меня! Я еще вот так могу! И вот так!» То есть откровенно авторская речь, стиль откровенно не разговорный, не повествовательный, он должен продемонстрировать уровень автора, а не героя-рассказчика.

Действие скачет по линии времени, не понять, что до, что после. Впрочем, для реальных воспоминаний это нормально. 

Ну, и еще по поводу стиля и лексики.

Населен Норильск некими «пролами»: «Её совсем не жалели пролы-родители: продавщица винно-водочного магазина и шофёр норильской автобазы, пенявший жене, что не могла принести первенца-наследника, даром, что после Тани появились сыновья-погодки». «Позднее – пекла хлебы для газовиков Мессояхи. Там, среди пролов, обзавелась новым неведомым хахалем». «На Мессояху завербовалась – к звероватым пролам, лишь бы подальше от брата и отца». 

Раньше я этого слова не слышала. (Вру, подсказали, что из Оруэлла, но напрочь забыла). Тут похоже на какой-то норильский местечковый сленг. Или так говорят в нынешнем окружении автора. В принципе, понятно, что стяжение от слова «пролетарий», но чувствуется в нем страх и презрение, которых нет в общеупотребительном слове «работяга». 

Дальше - опять малопонятное: «агония Софьи Власьевны». Пришлось гуглить. Оказалось, что «Софья Власьевна - это бытовавший в эпоху позднего совка эвфемизм для обозначения советской власти, основанный на элементарном фонетическом сходстве. Этакая антропоморфная персонификация партии-правительства… употребление этого мема само по себе было признаком некоего фрондёрства со стороны употребляющего; мем вышел за пределы диссиденских кухонь только с наступлением перестройки с гласностью». Я на тех кухнях не бывала, с выползшими с них людьми общаюсь мало, так что мне этот мем знаком не был.  

В общем, текст написан на каком-то «языке кухонной фронды», несколько отличающемся от русского общеупотребительного. 

Себя Рассказчица к «пролам», естественно, не причисляет и всячески это подчеркивает. Ее «матушка» работает в сфере обслуживания: «На полпути из Норильска в Талнах (или из Талнаха в Норильск), рядом с речкой Норилкой, стоял деревянный домище трёхэтажной турбазы, где работала моя матушка». Кем? Скорее, какой-нибудь начальницей или бухгалтершей, к дочке уборщицы с подружкой вряд ли бы так лояльно относились. У обслуги и при Советской власти была очень жесткая «табель о рангах». 

Еще моментик…

Свою «подругу» (а подругу ли на самом деле?) Рассказчица бессовестно использует. И в детстве, списывая у нее задачи, и потом – в роли компаньонки, «чтобы не одной и не страшно было». Но при этом, похоже, презирает: «Что её, дуру простецкую, так манила Фемида? Хотелось Танечке восстановить справедливость в сей юдоли слёз?» А потом и вовсе забывает: «В новой московской жизни я совсем позабыла о ней».

Причем, что интересно, зовет Татьяну «на большую землю», в Питер, не Рассказчица, а ее мать. Рассказчице эта «кулема» в «новой жизни» не нужна. 

В общем, «расчехление» по полной программе. Красоты Питера, всякие музеи-храмы, через абзац – отсылки к классикам, но абсолютное равнодушие к обычному человеку, которого даже после смерти используют как материал. 

После известия о смерти «подруги» Рассказчица позволяет себе пострадать, но тоже очень красиво: «…Много лет подряд меня мучили два варианта сновидения: я ищу Таню в их квартире, тёмной, издевательски менявшей бутафорию, спрашиваю о ней родных, братьев, но её нигде нет, и я начинаю рыдать, просыпаюсь с мокрыми глазами. Или же Татьяна подходила ко мне в грязи и отрепьях, в рваных белых колготках, протягивала гадкую ветошь».

Рассказчица не придумывает ничего лучше, как молиться «за упокой души». Удобно верующим: нагадил, помолился – и, глядишь, приснится тебе тот, кому ты нагадил, в светлом образе, прощающим тебя…

Теперь сижу и думаю: если автор хотел написать карикатуру на «культурную элиту», то он преуспел. Спасибо, я сблеванула (с)

Если Рассказчица – аватар автора, и автор просто не понимает, насколько он со своими наворотами красивостей расчехляется, то автор просто душевно туп.

И самое главное: а для чего все это писалось? Что я, читатель, получила, прочитав этот рассказ? У меня не осталось ничего, кроме отвращения к Рассказчице и жалости к Татьяне. Такие рассказявки ни о чем, сдобренные «пасхалочками», можно писать задней левой ногой в любом количестве. 

И это, по мнению Кузьменкова, один из лучших современных авторов?

Кто-нибудь может сказать: есть сегодня нормальная литература, после которой хочется думать и действовать, а не сдерживать рвотные позывы? Или единственная мысль, которую способен выразить современный автор: «Все люди – дерьмо?»

Не знаю…