Mania

Слышишь? От этого ветра впору сойти с ума —

воет в трубе иерихонской трубою, рвётся в дома,

играет на натянутых нервах, расшатывает основы.

И без того каждый пятый в городе Энске уже поломан,

каждый четвертый готов подсесть на стакан,

каждый третий непросыхающе пьян

и живёт, не приходя в сознание.

Нарастает мания.

Я боюсь пересечься взглядом с каждым вторым

(мерещатся ревущие варвары, полыхающий Рим),

поэтому изредка прячусь за первым встречным,

не объясняя себя, мимикрируя, отрекаясь от дара речи.

Тщетно.

Я в каждом из них, и каждый из них — во мне.

Все мы — на дне,

и неважно вовсе, что я читаю на этой неделе.

Каждого из условно живущих почти доели

голодные псы — безумные дни нового века.

Время летит к исходу, из наскреблённого по сусекам

собираются крошки — а жизнь до сих пор не почата.

Выхожу без перчаток

в подъездное междумирье,

не держась за перила, спускаюсь в ночь,

ни-чья-не-мать, ни-чья-не-дочь,

уже не женщина, ещё не тень.

Боги, потерявшиеся в темноте,

аукаются, зовут друг друга глупыми именами:

нерргааал, анууубииссс, калииии...

Ветер, вгрызаясь в слова, смыслы разносит в клочья,

подбрасывает обрывки и хохочет, хохочет,

глядя, как лихорадочно

обломком ветки на застывающей глине я записываю

то, что давно мертво и заведомо обессмыслено.