Генерал Чистяков. Расстрелы

Герой Советского Союза, генерал-полковник Иван Чистяков вспоминал:

"Приносит мне председатель трибунала бумагу:

-  Подпишите, Иван Михайлович! Завтра в 09:00 хотим новобранца у Вас тут  перед строем расстрелять. - За что, — спрашиваю, — расстрелять? - Бежал с  поля боя. Всем другим трусам в назидание.

А я эти расстрелы,  скажу тебе, терпеть не мог. Я же понимаю, что этот молокосос вчера за  материну юбку держался, дальше соседней деревни никогда не  путешествовал. А тут его вдруг схватили, привезли на фронт, не обучив  как следует, сразу бросали под огонь.

Я ведь тоже (даже в книжке  своей об этом пишу) с поля боя по молодости бегал. И не раз, пока дядя  (я под его началом был) своими руками пристрелить не пообещал — и я был  уверен, что пристрелит.

Это же стра-а-ашно! Взрывы, огонь, вокруг  тебя людей убивают, они кричат. С разорванными животами, с оторванными  ногами-руками… Вроде и мысли в голове о бегстве не было, а ноги тебя  сами несут, и всё дальше и дальше…

Ох, как же трудно со своим  страхом справиться! Огромная воля нужна, самообладание, а они с опытом  только приходят. С ними люди не родятся.

И вот этого мальчишку завтра в 09:00 возле моего КП убьют перед строем…

Спрашиваю председателя трибунала:

-  А вы разобрались во всех деталях его воинского преступления? Тот мне: -  А чего тут разбираться? Бежал — значит, расстрел, о чём тут ещё можно  разговаривать? Всё ясно. Говорю: - А вот мне не ясно из твоей бумаги:  куда он бежал? Направо бежал, налево бежал? А, может быть, он на врага  бежал и хотел других за собой увлечь! А ну, сажай свой трибунал в машину  и следуй за мной — поедем в эту часть разбираться.

А чтобы в эту  часть проехать, нужно было обязательно пересечь лощину, которая немцем  простреливалась. Ну, мы уже приспособились и знали, что если скорость  резко менять, то немецкий артиллерист не сможет правильно снаряд  положить: один обычно разрывается позади тебя, другой впереди, а третий  он не успевает — ты уже проскочил.

Ну, вот выскочили мы из-за  бугра и вперёд. Бах-бах, — пронесло и на этот раз. Остановились в  перелеске, ждём — а трибунала-то нашего нет, не едут и не едут.  Спрашиваю шофёра:

- Ты точно видел, что немец мимо попал? - Точно, — говорит, — оба разрыва даже не на дороге были!

Подождали  мы их с полчаса и поехали дальше сами. Ну, всё я там выяснил насчёт  новобранца: бежал в тыл, кричал «Мама», сеял панику и т. д. Поехали  обратно.

Приезжаем на КП. - Что случилось с трибуналом? —  спрашиваю. - Ничего не случилось, — мне говорят. — Они сейчас в столовой  чай пьют.

Вызываю командира комендантского взвода, приказываю  немедленно доставить трибунал ко мне. Через пять минут приводят ко мне  эту троицу. Один ещё печенье дожёвывает.

- Куда вы делись? Почему  не ехали за мной, как я приказал? - Так ведь обстрел начался, товарищ  генерал-полковник, поэтому мы назад и повернули.

Говорю им:

-  Обстрел начался, значит, бой начался. А вы меня бросили в этом бою,  струсили. Кто из вас законы военного времени знает? Что полагается за  оставление командира в бою и бегство с поля боя?

Побелели. Молчат. Приказываю командиру комендантского взвода:

- Отберите у этих дезертиров оружие! Под усиленную охрану, а завтра в 09:00 расстреляйте всех этих троих перед строем!

Тот:

- Есть! Сдать оружие! На выход!

В 3 часа ночи звонит Хрущёв (член Военного Совета нашего фронта):

-  Иван Михайлович, ты, что, вправду собираешься завтра трибунал  расстреливать? Не делай этого. Они там уже Сталину собрались  докладывать. Я тебе прямо завтра других пришлю взамен этого трибунала.

- Ну уж нет, — я Хрущёву говорю. — Мне теперь никаких других не нужно! Только этих же хочу.

Тот засмеялся, говорит:

- Ладно, держи их у себя, раз хочешь.

И вот до самого конца войны мне ни одного смертного приговора больше на подпись не приносили".