Русская литература как зоопарк

Чем больше роюсь в двадцатых годах прошлого века при работе над "Людьми со старой фотографии", тем тоскливее мне становится.

У нас почему-то принято относится ко времени с эдаким пиететом, представляя его в образе мудрого старика с испещренным морщинами лицом.

Хотя на самом деле время - это тупая и безжалостная сука, которая всё выбрасывает на помойку. Стоит лишь на секунду утратить бдительность - и всё! Ничего больше нет. Дело сделано.

И ей плевать - живое оно было или неживое, какое-то барахло или великая ценность. Оно всё заносит песком безразличия - качественно, равнодушно и неумолимо.

"Рукописи не горят!" - пафосно провозгласил однажды Михаил Булгаков, убеждая кого-то. Скорее всего - себя. На самом деле и сжигать ничего не надо - на помойке само сгниет. 

В эпоху информационной революции, когда количество доступной информации многократно превысило потребительские возможности человека, наши отношения с прошлым строятся по принципу зоопарка. Есть единичные экземпляры, которых выдернули из популяции и посадили в клетку - на всеобщее обозрение. 

Их знают все. Кроме них не знают никого. 

Поймали одного волка, посадили в клетку: "Смотрите, дети - это волк!". Все ходят и смотрят на него, скоро дыру протрут взглядами. На воле бегают тысячи других волков - но их никто не видел и не увидит.

В литературе этот зоопарк называется "школьной программой". Есть два-три писателя или поэта, отобранные из сотен. Да, как правило - талантливых, интересных и стоящих внимания. Но другие-то были не хуже!

Извини, брат. Клетка в зоопарке не резиновая, Боливар школьной программы вывезет единицы.

Что будет с остальной популяцией - всем плевать. Скорее всего - вымрет, но это неважно. У нас же есть "типичные представители"! По ним вполне можно составить представление. Как это там у попавшего в зоопарк классика? "По одной капле воды человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана".

Тем более - давайте уж будем честны, - ну кто будет исследовать ваш океан в полном объеме, чтобы оценить явление во всем его многообразии? Два-три гика-ботаника. Кто полезет в лес смотреть на вашу тысячу волков? Там колко, мокро и хвоя за шиворот сыплется. А в зоопарке - асфальтированные дорожки и мороженное продают.

В общем, если вы услышите когда, что рукописи не горят - не верьте. И горят, и тонут, а чаще валяются, никому не нужные. Выбраковка времени безжалостна. 

Даже если брать только двадцатые годы двадцатого века - ста лет не прошло, а уже оторопь берет, сколько там забытых людей, трижды заслуживших не славу, так память. 

Сколько шедевров - настоящих, чистой воды, кровью сердца писанных - мы оставили там, в прошлом. 

И, скорее всего, навсегда. 

Вот вам на прощание маленький подарок - стихотворение, написанное в 1927 году. Это такая фотография Гражданской войны, строки, в которых дышит и бьется то страшное время. Почитайте, даже если не любите поэзию. Настоящие стихи хороши тем, что для их понимания не требуется ничего, кроме умения слышать.

И это стихотворение, и его автор были очень популярны до войны. Но в школьную программу его не взяли. Ну и сколько из вас сегодня назовет его фамилию без гугления?

Перекоп

Такая была ночь, что ни ветер гулевой,

Ни русская старуха земля

Не знали, что поделать с тяжелой головой —

Золотой головой Кремля.

Такая была ночь, что костями засевать

Решили черноморскую степь.

Такая была ночь, что ушел Сиваш

И мертвым постелил постель.

Такая была ночь — что ни шаг, то окоп,

Вприсядку выплясывал огонь.

Подскакивал Чонгар, и ревел Перекоп,

И рушился махновский конь.

И штабы лихорадило, и штык кровенел,

И страх человеческий смолк,

Когда за полками перекрошенных тел

Наточенный катился полк.

Дроздовцы сатанели, кололи латыши,

Огонь перекрестный крыл.

И Фрунзе сказал:— Наступи и задуши

Последнюю гидру — Крым.

Но смерть, словно рыбина адовых морей,

Кровавой наметала икры.

И Врангель сказал:— Помолись и отбей

Последнюю опору — Крым.

Гремели батареи победу из побед,

И здорово ворвался в Крым

Саратовский братишка со шрамом на губе,

Обутый в динамитный дым.

В. Луговской и А. Фадеев. Уфа, 1932 г. Фото М. Пешкова.