Байстрючка

Она стоит у моего стола и улыбается. В белом наглаженном халате, очках на симпатичном и полном, в рыжих пятнышках веснушек лице, опрятная, позитивная и умиротворённая. Она бы с удовольствием присела, чтобы отдохнуть между парами, но сидеть ей больно, и она стоит, слегка покачиваясь с пятки на носок, с носка на пятку. 

- А жили мы в землянке, - говорит, улыбаясь, - в самой настоящей землянке! Хату разбомбили в войну, дядя на фронте погиб, а новую тётка никак не могла поставить - бедовала. Время тяжёлое было, послевоенное. В землянке – буржуйка, две лавки, икона на стене, окошко крохотное. Ели печёную картошку, и так весело, так хорошо и счастливо нам жилось с братом! У тётки ведь кроме меня и свой родной ребёнок был. 

Улыбается, вспоминая счастье в землянке.

- Рядом - огород, вокруг него – плетень. В огороде тётка возилась по утрам, и когда приходила с работы, с фермы. Если мимо ехали на подводе мои бабка с дедом, родители отца, тётка кидалась в них навозом и грудками земли, приговаривая: хоч би огірка коли дали, падли, чи молока банку, знають курви, що ти його дитина! Бабка с дедом молча, с гордыми лицами, ехали себе дальше по делам, а тётка озлобленно плевала им вслед и возвращалась к возне по хозяйству. Мать моя сама сиротой росла, вот и подумала, видно, - виновато улыбается, - что отец на ней женится из-за меня, а он не женился. Уже потом, в роддоме, мама от меня отказаться хотела, на что ей ребёнок? Самой семнадцать лет. Но тётка её отговорила: не бросай, Нина, дочку, мне отдай, я стану заботиться. Так и сделали. Мама уехала счастья и работы искать, отец, как говорили, вскоре по любви женился и своих детей растил, а меня - тётка, царство ей небесное.

Снова улыбается, и я тоже, за компанию, хотя ничего весёлого не вижу и не могу печатать, пока она здесь, это было бы невежливо. 

- Я пока в школу не пошла, даже своей фамилии не знала, - продолжает доброжелательно, даже весело. – Меня учительница вызывает: Стаховская! А я сижу. Она снова – Стаховская, Таня, чого ти не встаєш? Встаю и говорю: я Танька Байстрючка! И все смеются. Да, байстрючка. Так меня и называли, я думала, что это фамилия. В одном пальто всю старшую школу проходила. Еле тётка нас двоих тянула. И только когда я в институт поступила, забила тревогу: нужны ботинки без дыр и пальто! Тётка куда-то позвонила, послала телеграмму, и случилось чудо: приехала мама! С целым ворохом красивой одежды! Она тогда у какой-то генеральши жила в домработницах, вот та свой старый гардероб для меня и отдала. Ты не представляешь, как мы с тёткой разглядывали эти блузки и платья, прекрасно сшитые и лишь немного свободные в груди и талии. Мне хватило той одежды ещё на много лет. А сейчас, на старости, с ума схожу - каждый год покупаю дублёнку или шубу, - с неловкостью разводит руками. 

- Это отголосок голодной и голой молодости, - подаю голос я. 

- Наверное, да, - соглашается она, - но всё равно, как мне весело и славно тогда было! Зато студенткой я ходила самой нарядной в генеральшиных платьях, плащах и туфлях. В институте с Мишей познакомилась, тогда ещё лейтенантом, стали встречаться и вскоре поженились. Родители мужа меня как родную приняли. Я их называла мамой и папой. Так хорошо с ними жилось, такие чудесные люди! Мне всю жизнь чудесные люди встречаются. Свёкр на работу устроил, квартиру нам купили кооперативную. Затем сыновья родились друг за другом. Забот стало – невпроворот. Один болеет, второй учится и прочее. А вскоре умерла моя колежанка, Валюша, и оставила Толеньку. Это сейчас он отец Филарет, а тогда был Толенька, на год старше моего Васи и на год младше Юрки. Я мужу сказала – меня тётка вырастила, и мы возьмём сироту, нельзя его в детдом отдавать. Оформили опекунство, стало у нас трое детей. Слава богу, всех на ноги поставили, все устроены прекрасно. Старший такой пост занимает, что даже страшно иногда. У младшего бизнес, а Толенька по духовной части пошёл. Ещё в семинарии постриг принял, сейчас уже настоятель монастыря, епископ. Такая светлая душенька! Бывало, сидит, ещё маленький, у иконки, и молится. А я посмотрю на него, и рядом молиться стану. Он меня в церковь и привёл. 

Вздыхает и снова улыбается. Она приходит поболтать со мной на переменках, угощает кофе и фруктами, а я помогаю ей с бумагами.

- Тётка умерла, за нею – мать. Мы с Мишей их досматривали, брату обстоятельства не позволяли. Но все эти годы я помнила, что у меня есть родственники по отцу. Иногда пыталась с ними связаться – передавала через общих знакомых телефон, но никто ни разу не позвонил. Отца тогда в живых уже не было, повесился. Как, почему? Никто достоверно не знал, в чём дело. Я его и не видела никогда, но, почему-то, тяжело переживала эту новость. Такой ужас, такой грех – суицид. Всё надеялась, что когда-нибудь родственники захотят со мной познакомиться. И однажды мне повезло. В больнице я тогда уже не работала, в медучилище преподавала, и бывшие односельчане сказали, что такая-то студентка – моя племянница. Дочка брата! Я с нею сразу подружилась, стала водить к себе в гости и опекать. Серьги ей подарила золотые – она взяла; колечко купила – тоже не отказалась. Платье выпускное ей сшила у моей портнихи, ну и так, сапожки, сумочку, ещё что-нибудь по девичеству. А когда племянница замуж выходила, меня на свадьбу не позвали. Ну да бог с нею, я не огорчилась. 

Она и в самом деле никогда не огорчается. По крайней мере, мне только раз довелось видеть Татьяну Станиславовну в унынии, которое, как известно, грех. Тогда догхантеры потравили бродячих собак, а вместе с ними отравился её любимый Бобка. За ним Татьяна Станиславовна остро и отчаянно горевала. Наверное, дело не в вере, а в её изначальном желании видеть только хорошее и доброе, а всё плохое не замечать, забывать, пробовать исправить...

- В прошлом году я в последний раз попыталась с братом поговорить. Раздобыла его телефон, позвонила, сказала, что ни за что не сержусь, ни в чём не нуждаюсь, но мы родня, и неплохо бы познакомиться. Понятное дело, восторга брат не выказал, но и враждебности не проявил. Правда, перезванивать не стал. Я бы ему ещё позвонила, только отец Филарет отговорил. Сказал: матушка Татьяна, ну не хочет человек с вами знакомиться, так что же? Ничего страшного. Не стоит настаивать! Я подумала, что он прав, и бросила затею. Как тут случился со мной этот досадный казус.

Морщась, она потирает больную спину. Досадным казусом Татьяна Станиславовна называет компрессионный перелом позвоночника, уложивший её на полгода на больничную койку с жёстким деревянным щитом. С неловкой улыбкой продолжает:

- Лежу как сарделька на тарелке. Под салфеткой. Целыми днями молюсь. И на акафист время есть, и на все каноны. Слишком много времени. Хорошо, хоть дети приезжали по очереди и внуков привозили, даже отец Филарет из-за границы срочно прилетел, он же постоянно в командировках. А так бы с ума сошла от лежания. И хорошо, что дети смогли оплатить мне отдельную палату, а то б я всем остальным больным мешала. И вот, однажды, звонит мобильник. Беру – незнакомый номер. Это Татьяна? Я хочу встретиться. Женщина какая-то, обращается строгим, официальным тоном. А я даже представить не могу, кто это. Но, наверное, нужно человеку? Я бы с радостью, говорю, но обстоятельства не позволяют мне с кем-либо встречаться. И объяснила, что не могу вставать. Женщина сурово расспросила меня, в каком я отделении и палате, заявила, что скоро придёт и отключилась, оставив меня в глубоком недоумении. Господи, что это за командирша такая? – Татьяна Станиславовна смеётся и снова трёт спину.

- Вскоре она ко мне пришла. Незнакомая дама, постарше меня, в приличном пальто, с осанкой и причёской. Оглянулась по сторонам, положила шоколадку на тумбочку, и присела на стульчик. Я на неё смотрела и терялась. Даже приблизительно не могла представить, кто она и чего ей от меня надо. Я так и сказала: простите, а вы кто? Ну, кого ты искала постоянно, спросила дама. Всю жизнь искала родных моего отца, - ответила я, догадываясь. Я его младшая сестра, - заявила дама. – Так что ты хотела?  Я сбивчиво стала толковать, что мне от них ничего не надо, у меня всё есть: семья, пенсия, работа, квартира, дети прекрасно устроены. Вспомнила о самоубийстве отца, сказала, что по хорошему знакомству могла бы у митрополита ходатайствовать о разрешении на поминовение усопшего, потому что совершенно случайно с владыкой знакома, и даже дома мы с Мишей его принимали однажды. Возможно, были какие-то смягчающие обстоятельства, по которым отца признали бы больным и невменяемым? За таких суицидников можно править службы и молиться с благословения владыки. Или ещё как-нибудь смогла быть полезной, чем-то помочь моим родным? Тётка внимательно посмотрела на меня. Значит, тебе ничего не надо? – спросила, поджав губы. – На дом не претендуешь? Я ещё больше растерялась и ответила, что нет, не претендую, повторила, что у меня всё есть. Тогда тётка встала и ушла. Чтоб немного прийти в себя от странного визита родственницы, я решила съесть принесённого ею шоколада. Плитка оказалась белой от старости и поломанной, я подумала, что лежачая, не дай бог расстройство какое – только хлопот всем доставлю, и есть не стала.

- Вот выписалась, - с прежней улыбкой заключает она, - повёз меня старший сын в село. Сходила на поле, где наша землянка стояла! Как хорошо там! Я каждый кустик до сих пор помню и люблю. Такой воздух удивительный!

А я смотрю на неё и не знаю, какой удивительной силы должна быть жажда жизни, вера в людей и силу добра, чтобы такую сложную жизнь прожить и не озлобиться.