Витиеватый язык, что это?

Многие рецензенты ставят мне в упрек тяжелый язык. Это уже как бы общее место рецензий. Два раза язык моего романа «Рождение волшебницы. Клад» называли «витиеватым», раза два-три «тяжелым» и один раз «мудреным». Учитывая, что всего в Инстаграме опубликовано теперь девять рецензий, это получается больше половины – в остальных случаях рецензенты язык романа просто не обсуждали.  Вот, например, высказывание блогера инстаграма covetzalubov :

«Что касается слога автора - он достаточно мудрёный. … Чтобы вы понимали, о чём я.
⠀
"Исцарапанная, замурзанная, но не особенно пострадавшая, старуха бросила взгляд на добычу – саженей за сто от берега, где море вздымалось, шибая о подводную гряду, корабль ударился днищем и сокрушительный вал его накрыл." 

 Я перечитал цитированную фразу раза два и,  честно говоря, ничего особенно мудреного не нашел. Ну, разве что слово «шибать» вместо более распространенного «ударять, бить». «Расшибиться, зашибись» с тем же корнем никого не удивляют, «шибать», отмеченное всеми словарями, хотя и редко употребляемое, полузабытое, тоже понятно каждому. Мне оно было необходимо, потому что в слове уже слышится гулкий удар волны. Именно потому что слово редкое, оно задевает и возбуждает воображение до чувственного уже восприятия. Тогда как нейтральное «ударять» стерто частым употреблением, в нем его звуковая, чувственная природа уже не слышится. 

Постоянные упреки в тяжелом языке заставили меня задуматься и, заново вычитывая и редактируя текст, я старался сомнительные с точки зрения легкости восприятия места уточнять и упрощать. Но, разумеется, всё это вопрос меры. Насыщенность текста смыслом может восприниматься, как его «витиеватость». И тогда дело  не в витиеватости, а в насыщенности текста. И с другой стороны, потребность  автора многое выразить в одной фразе, часто заводит его в дебри настоящей уже витиеватости. 

Мои тексты не кажутся мне витиеватыми. Возможно, я заблуждаюсь. Вот, например, небольшой отрывок. Что в нем не так? 

«Кроткие и покладистые по глубинным свойствам натуры, братья чувствовали известное нравственное обязательство оправдывать ожидания кабацких ярыжек, среди которых у них имелись сторонники и почитатели. Поскольку ничего такого, что бы превосходило человеческие силы, от них не ожидали, то Поплева и Тучка не считали возможным уклоняться от исполнения посильного – они добросовестно буйствовали на радость кабацкой братии».

А вот отрывок побольше, тут уже за краткостью примера не укроешься. Что здесь витиеватого? То есть, что лишнего? Потому что «витиеватый», это значит лишний, избыточный. Нарочито усложненный, при том, что эта усложненность ничего  не добавляет ни к смыслу, ни к яркости восприятия. 

Итак отрывок побольше. Жду вашего разбора. 

«Прочно укоренившееся мнение обвиняло в младенце колобжегского епископа Кура Тутмана. Этого мнения держалась епископская прачка Купава, красивая статная девка с сочными губами, румянцем на щеках и на руках. То есть прачка утверждала, имея на то известные ей основания, что отец младенца Кур Тутман. Материнство Купавы при этом под сомнение не ставилось, обсуждалось отцовство, и частный этот вопрос неожиданно приобрел громкое общественное звучание.

Принявшая сторону Купавы паства вытурила епископа за городские ворота и долгое время препятствовала ему в попытках вернуться. Между тем народ, не без оснований ссылаясь на длительное отсутствие в городе духовного пастыря, требовал выборов нового епископа. Тем бы и кончилось к непоправимому ущербу для Кура Тутмана, если бы горожане сумели сговориться относительно нового избранника. Но пока народ, полагая свое дело обеспеченным, препирался в бесплодных разногласиях, отвергнутый паствой Кур явил чудо в доказательство своей попранной правоты и общественное мнение раскололось. В то время как значительная часть горожан во главе с городским судьей Жекулой и владетелем Вьялицей утвердилась в мысли, что епископ Кур мученик веры, другая, не менее значительная и влиятельная часть, возглавляемая мастеровыми и купцами, по-прежнему настаивала на том, что Кур – исчадие ада. Весь город распался на два враждующих конца: курники и законники.

И те и другие, сторонники обоих концов, не уставали между тем таскать взад-вперед епископа Кура Тутмана. Законники раз за разом выбрасывали это исчадие ада за городские ворота в ров, а курники извлекали мученика веры обратно и с пением церковных гимнов вносили на руках в город.

Однако коренной вопрос о принадлежности Купавиного младенца не был решен удовлетворительно и по сию пору.  Между тем набиравшие силу разногласия вызвали по всему городу пожары. Вскоре после этого вожаки противоборствующих концов сошлись для переговоров и порешили вынести дело на третейский суд странствующего волшебника».