КЧ Бердичев-лэнд

Блоги, значит, вы читаете. А рассказы мои читать не хотите...

Я сразу предупреждаю, что это простенький старый рождественский рассказ. Утром я добросовестно сунула его в сборник к другому святочному тексту, и увидела, что ничего не  происходит. Поэтому решила вынести его блогом, чтобы те, кто любит несложные рождественские рассказы - прочли его, всё-таки Сочельник, а кто не любит - не стали читать и закрыли блог. Ну и, как добросовестный человек, я предупреждаю, что именно представлено вашему вниманию.

Текст содержит сцену жестокости и ненормативную лексику. Ну, вот такой святочный рассказ, які самі, такі сані... Фейспалм, конечно.

Всех с наступающим Рождеством Христовым! Хорошего вам настроения и вообще, всего хорошего побольше, а плохого поменьше. Вы знаете, что я успела ко многим из вас конкретно привязаться? И дико рада видеть ваши аватарки и посты. Ну вот, уже знаете))

- А теперь опусти в мешок руку и достань мой кошелёк.
- Который?
- Тот, на котором написано "злобный мудак".
Криминальное чтиво

Высоко  над головой, в холодном зале заоблачного замка сидит многорукая старуха  и плетёт одновременно тысячи кружев. У неё костяные иглы вместо  пальцев, нет выходных и не бывает больничных. Когда кружевница  простужена – рукоделье выходит замысловатым. Если случается ей  вздремнуть на минуту, ловкие иглы-пальцы продолжают привычное дело.  Нитки ложатся узорами, узелки цепляются друг за друга, а когда нить  заканчивается – старуха вдевает в свой палец другую. Бессмысленно  пытаться понять узоры, проще рассматривать кружево, принимая как  данность. Тысячи ниток тянутся к старухе от тысячи коклюшек. У ног её  дремлет толстый кот-кастрат по кличке Случай, быстро движутся стрелки  настенных часов, круг за кругом. Слишком быстро, чтобы уследить за  временем…

***

-  Слышь, Вован, - сказал Гриша Семенюк, крупный, наголо стриженный  парень, - может, посидим у тебя, повтыкаем телек? Английская премьерлига  будет.

- Ты гонишь, - возразил Вован,  похожий на Гришу словно брат-близнец, с небольшой разницей в виде  сломанного носа. – Праздники идут, а у нас бабла – сущие копейки. Пошли  прошвырнёмся.

- Нах, да и рождество. -  Гриша зябко передёрнул широкими плечами. Под словом "прошвырнёмся" его  товарищ имел в виду отнюдь не просто вечернюю прогулку, - Давай лучше  железа потягаем, если футбол не хочешь. А то взяли бы пива и воткнули в  телек.

- Железо мы и завтра с утреца  потягаем, - резонно возразил Вован, прижал пальцем ноздрю, высморкался  на пол и стал рассматривать результат. – Футбол повторится. А  прошвырнуться самое время – бухих на улице дохуя.

- Чёт неохота, - тоскливо возразил Гриша, – Говорю же, рождество.

- Да бля! – Вован хлопнул друга по плечу. – Кто ты, человек, или тварь дрожащая?

- Ты чего обзываешься, мудила? – подозрительно спросил Гриша, нахмурив низкий толстый лобик.

- Темнота, это поговорка такая, - снисходительно пояснил Вован, широко улыбаясь.

В передних зубах его верхней челюсти зиял дефект. Гриша закурил сигарету.

- Ну и чё она означает?

- То, что надо меньше футбол смотреть, а больше денег делать, или ты не пацан.

- Схуяли я не пацан? – обиделся Гриша.

- Скажи, что ссышь!

Гриша  немного подумал. Дрожащей тварью быть не хотелось. Если не реальным  пацаном, то, хотя бы, просто человеком. Ну, а что за человек без денег?  Он полез в карман и достал свою единственную наличность – потрёпанный  полтинник с чёрным пятном в углу. Пятно походило на птицу с длинным  носом.

- Ну, пошли прошвырнёмся, - нехотя согласился он.

Костяные  пальцы старой кружевницы сухо клацнули, и в простеньком кружеве  пацанячьих жизней появилось аккуратное колечко: именно в этот момент  таксист Толик попросил Рому Еленца, по кличке Большой Рома, подождать  его пару минут у подъезда. Толик хотел заскочить к знакомой даме,  предложить прокатиться, сыграть на бильярде, или ещё на чём-нибудь  сыграть.

- Смотри, Вован, - сказал Гриша, выглядывая в заплёванное подъездное окошко, - вон олень какой-то трётся у второго подъезда.

- Охуенчик! - оживился тот. - Вот нам и рождественский, подарок, ёпт! Хули тут думать.

Парни ухмыльнулись друг другу и посыпались вниз по ступенькам.

***

Снег  сыпался крупными хлопьями. Не кружился, мягко слетая, а падал часто и  густо, быстро растил сугробы, пряча замёрзшую землю. «Словно перину  где-то там взбивают, - подумал пьяный Рома Еленец, глядя в чёрное небо и  подставляя ладонь снежинкам. - Как в сказке…»

Маленького  Большого Рому мама укачивала в коляске ногой, поэтому его теперь и  качало по жизни из стороны в сторону. Чем он только не занимался. У мамы  был строительный бизнес и чувство вины перед Ромой. Она четырежды  спасала его от крупных неприятностей, а на пятый раз не смогла: уж очень  он надоел правоохранительным органам. Пришлось искупать вину  передачами.

Рома перевёл взгляд на жёлтое, рябящее снегом, расплывчатое пятно фонаря и сочинил стихи:

Вот снежинки вниз слетят!

Будет для земли наряд!

Для деревьев и травы!

Для весёлой детворы!

Он  вспомнил, как в детстве, классе в пятом, прошёл десять километров от  школы до сельского дома дедушки по такому же густому снегу, как  испугались родители, пока его искали, и как ему весело путешествовалось.  В детстве всё время было весело, а теперь напьёшься и просто чудишь, и  чем старше становишься – тем гаже чудится. Ладно ещё с работы вылететь,  но на гос обеспечении ему не понравилось. А сколько всякого с рук сошло?  Та же поножовщина в порту, драки, индивидуальные и групповые, грабежи и  снова драки. Дрянь, говнище, прямо хоть не вспоминай. То ли дело, когда  живые дед с бабкой брали к себе маленького Рому. Как хорошо, чисто  жилось и, главное, понятно. Эх, дедушка с бабушкой! Упокой г_ди их души…  Сентиментальный Роман набожно перекрестился на свет фонаря и стал  напевать рождественскую песенку:

- Добрый вэчир то-о-оби, панэ господа-а-а-арю! Раду-уйся-а! Ой радуйся зэ-эмлэ-э, сын бо-ожи-и-ий народы-ывся-а!

Толик не возвращался. Видно, засел пить у своей зазнобы, или та не соглашалась ехать с ним, а он её уламывал.

«Какая  скука! – думал Большой Рома, расхаживая у засыпанной снегом лавочки и  вытаптывая в снегу узоры. – У людей семьи, дети, рождество под  телевизором, а я всё лучшее еблом прощёлкал, тридцать с гаком, никакой  от меня пользы нет, только мать расстраивается…»

Он  в сотый раз посмотрел, не идёт ли Толик. Заснеженный безлюдный двор  оказался тем ржавым гвоздиком, на который вдохновение с лёгкостью  повесило свой плащ, ведь ему безразлично, куда его вешать, поэтому Роман  сочинил ещё стихов:

Жизнь летит как колесо!

Кубарем и с горки!

Почему не повезло

Пацанёнку Ромке?

- Закурить не будет? – спросили рядом.

В  заоблачном замке кастрату Случаю вспомнилось детство, и он легонько  тронул лапой ближайшую к нему коклюшку. Та покатилась, зацепила другую,  третью, и нитки перепутались. Кому не доводилось что-то или кого-нибудь  перепутать? Вот и пацаны приняли Романа за обычного гражданина крупного  размера.

- Будет! – скучающий Рома обернулся и стал доброжелательно рассматривать молодёжь.

Парни были симпатичными, с простыми славянскими лицами. Большой Рома угостил их «Парламентом».

- Ждёте кого? – спросил один, в тёмно-синей шапочке.

- Друга. А вы гуляете? Правильно, дело молодое.

- А сколько времени не скажете? – спросил другой, в капюшоне.

Роман сунул руку в карман и достал телефон.

- Без двадцати одиннадцать.

- Типа-оппа! Нехилый телефон!

Телефон и в самом деле был хорошим, недаром он целое лето глотал пыль в гранитном карьере, в компании с экскаватором.

- Да, фоткает прилично и плеер неплохой, - добродушно поведал Роман, включая «Sonic Youth».

Может,  если бы заиграл шансон, или, на худой конец, реп, ничего бы не  случилось, но, услышав вкрадчивый и хриплый, с редкими взвизгами голос  Маруси, пацаны понимающе переглянулись – перед ними стоял лох.

- Чё за хрень ты слушаешь? – презрительно спросил парень в синей шапочке.

- Ну, не нравится – не слушай.

Рома  выключил плеер и сунул телефон в карман. Он всего лишь хотел поболтать,  но старуха с костяными пальцами слишком сильно дёрнула запутанную  нитку. Парень в капюшоне размахнулся и ударил Рому в глаз. После лёгкого  тычка обыватель начинал бояться и добровольно отдавал имущество. На  секунду всё поплыло, и тут же стало необыкновенно чётким. Рома только  качнулся, моментально трезвея. Скуки как не бывало, на душе стало  весело, словно в детстве.

- Давай сюда телефон! - сказал парень в капюшоне, с поломанным носом.

- Ах ты петух! – ответил Большой Рома радостно, широко улыбнулся и принялся рвать пацанов на куски.

Парень  в капюшоне получил боковой в челюсть, парень в шапочке - прямой в  живот. Пудовые его кулаки работали как машинные поршни, немаленькие  парни как-то сразу стали хлипко падать словно кегли, но Роман их  поднимал и бил снова, попутно объясняя нехитрые прозаические истины.

- Чё, дебилы, думали, дядя добрый? – спросил Рома, угостив парня без капюшона коленом в лицо.

В ответ тот хрюкнул и залил его джинсы кровью.

- Соник… Юз… тебе… не нравится, козлине? – поинтересовался Рома у лежащего на спине парня без шапочки, и дважды сработал правой.

Нос парня сломался с глухим костяным треском, на втором ударе хрупнув тише.

-  Пожалуйста, не надо! – попросил парень без капюшона, привставая, чтобы  выплюнуть передние зубы. Роман угостил его с ноги и парень молча лёг на  спину, широко раскинув руки.

- А ты  куда?! – весело удивился Рома, возвращаясь к качающемуся на четвереньках  парню без шапочки с расплющенным носом. – Сюда, урод!

Последний удар тяжёлого ботинка повернул парня исковерканным лицом к ночному сизому небу.

Всё закончилось в считанные минуты.

-  Вот козлы! – с досадой сказал Большой Рома, оглядывая поверженных,  лежащих крестами врагов. – Все руки об них разбил, и одежду мне  загадили!

На кровавые праздничные маски падал, чтобы быстро растаять, пушистый рождественский снег.

- А ведь красиво как! – заметил Роман и удовлетворённо вздохнул. - И крестами легли, так символично...

Тёмно-синяя  ночь обнимала праздничный город мягкими лапами. Большой Рома поглядел  на сочащиеся тёплым светом окна и сочинил стихи:

Светят окна во дворе!

Белое на красном!

Хорошо как в январе!

Как же жизнь прекрасна!

Хорошее настроение возвращалось. Он улыбнулся и принялся деловито чистить пацанячьи карманы.

-  Что тут у нас? – приговаривал он. – Телефоны дешёвые, но ничего,  Валерке сбуду. Денег мало, мелочь. Ну, понятно, иначе чего бы... Ага,  цепочка!

Цепочку Рома снял, немного  повозился с крестом на ней, отцепил его и аккуратно запихнул в карман  неподвижно лежащего тела - ему и свой крест тащить бывало в тягость. Вся  добыча тянула гривен на двести от силы. В деньгах Рома не нуждался –  целую осень мёрз на прудах, так что деньги водились, но ещё смотрящему  по району отстегнуть придётся, район-то не Ромин. Участковому на лапу  дать, если терпилы жалобу напишут. Кстати, любопытно, что они придумают?  Что на них напали и побили? Весь район оборжётся.

- Вот ведь убогие, - Роман огорчённо покачал головой, рассовывая добычу по карманам полупальто. – Хуже, чем я по молодости.

В  соседнем дворе стали пускать салют и небо окрасилось разноцветными  вспышками. Синие, зелёные и красные звёзды с треском вспыхивали в  темноте и гасли с печальным свистом. В свете фейерверка разбитые лица  пацанов казались маленькими, отдельными от заснеженных туловищ  пластмассовыми монстрами.

- Я бы вас,  ребята, грабить не стал, праздник ведь. Сам дал бы денег, попроси вы  по-человечески,- сказал Рома припорошенным снегом телам, оглянулся по  сторонам, и продолжил: – Но если ничего у вас не возьму – неправильно  поймёте, подумаете, что от страха. Мне ваши телефоны с копейками нахуй  не упёрлись. Беру их исключительно для порядка. Ну, счастливо! Больше не  грешите...

Он быстро пошёл прочь,  напевая: «Застэляйтэ сто-олы, та всэ кылыма-а-ами…» С самого утра  прицепилось. Навстречу, разбрасывая снег ногами, топали дети, которые  ходили с колядками из подъезда в подъезд. Самый маленький мальчик нёс  блестящую Вифлеемскую звезду на палке.

- Ра-ду-уйся! Ой радуйся зэ-эмлэ-э…- пели дети.

Рома вспомнил, как сам колядовал когда-то и растрогался. Он остановил детей и отдал им награбленные деньги.

- Христос нарождается! – сказал он.

- Славимо його! – ответили малыши и потопали дальше.

- Смотри, Лёшка, это не твой брат? – спросил один мальчик другого.

Дети  стали кружком, рассматривая слабо шевелящихся Роминых жертв. Парень без  капюшона медленно сел и застонал. Он попытался сплюнуть – изо рта  потянулась вязкая чёрная струйка.

- Если по курточке, то мой, - грустно ответил маленький Лёшка, опуская звезду.

Жёлтая  звезда последнего фейерверка мигнула в окошке и погасла. Небо  посветлело, стало синим. Рождественская ночь закончилась, наступило  утро, заснеженный город уснул. Гриша Семенюк спать не мог из-за боли,  тошноты и мыслей. Левый глаз совсем не открывался, половина лица  онемела. Гриша блеванул в поставленный мамой тазик, приложил к разбитому  лицу мокрое полотенце в кровавых пятнах и, шатаясь и отдыхая каждые  несколько шагов, побрёл к домашнему телефону.

Трубку на том конце долго не брали, наконец, хриплый голос Вована еле слышно ответил:

- Ало…

- Вован, ты как? – спросил Гриша.

- Хуёво, как ещё...

- Почти не слышу.

- Рот болит, - прошамкал Вован. – Бок болит, еле встал.

Гриша помолчал, борясь с приступом тошноты.

- Я тут думал на счёт человека с его правом и твари дрожащей, - начал он.

- И чё надумал?

- А то, что я подвязываю, хватит с меня. Мамка меня увидела – плакала. Жалко её.

- И чё делать будешь?

- В ЖЕК пойду слесарем. Халтуры постоянно.

-  Олень гваделупский… Бить просто надо на поражение… В следующий раз… Вот  и всё… - с паузами ответил Вован. – Чтобы сразу вырубить.

Слово «гваделупский» Гриша скорее угадал по смыслу, чем разобрал, изо рта приятеля вылетали в основном гласные буквы.

- Нихуя. Так жить – постоянно быть дрожащей тварью.

- Олень, - гундосо повторил Вован. – Иди нахуй. Чмо тупое.

Послышались короткие гудки.

Гриша повесил трубку и, держась за стену, отправился в обратный путь.

В  их с братишкой комнате горел ночник. Лёша сопел в своей кровати, а на  тумбочке лежала выручка с колядок – смятые бумажки, горсть монет,  несколько мандарин и конфетные фантики – Лёшка ел сладости перед сном,  пока мать хлопотала над старшим сыном.

Одна  из купюр показалась Грише знакомой. Он взял её в руки, расправил, и  стал растерянно смотреть единственным открытым глазом на чёрное, в виде  птицы, пятно в углу. Потом осторожно положил деньги на место и вернулся в  свою кровать.

- Сам ты чмо тупое, - сказал он непонятно кому и блеванул в тазик. – Гомункул, блядь.

Потом Грише стало холодно, он затрясся в ознобе и натянул одеяло повыше.

В  высоком и холодном зале заоблачного замка тихо стучали пальцы-иглы,  тянулись нитки и плыли, сплетаясь, тысячи кружев, со сцепленными  колечками человеческих бед и радостей, зачастую удивительно похожих. Не  стоит пенять за это кружевнице – она, наверное, устала.

* Послесловие от автора, очень кратко. 

Этот старенький текст мне чем-то нравится. Быть может тем, что история почти не выдуманная, разве что, слегка домысленная. Или тем, что чем-то смешная, типа юмор. Или тем, что сегодня, по пути с могилы мамы, как всегда, я зашла на могилу главного  героя.

Не так давно Рома приснился  мне, сказал, что сидит в тюрьме и попросил передачу. Я спросила, что ему принести, он ответил: чай, сахар, сигареты и пожаловался, что кроме меня никто ничего ему не приносит. Я заказала панихиду в церкви, отдала туда чай, сахар, хлеб и конфеты, а сигареты - пропойцам-нищим. Умер Рома  от передоза. В драках он был неуязвим и писал эмоциональные смешные  детские стишки, которых стеснялся)) Мне он был просто другом юности.