ПИСАТЕЛЬ ДНЯ. Харуки Мураками (род. 12 января 1949)

Японский писатель и переводчик. Меланхоличный сюрреалист и марафонец.

ЦИТАТЫ

В детстве я любил три вещи. Я любил читать. Я любил музыку. Я любил кошек. И даже принимая во внимание, что я был всего лишь ребёнком, я мог быть счастлив, потому что знал, что люблю. И эти три пристрастия не изменились со времён моего детства… Вот вам и уверенность. Если вы не знаете, что вы любите, вы проиграли.

Это может показаться парадоксальным, но, если бы я не был настолько поглощён музыкой, я бы не стал писателем. Даже сейчас, почти 30 лет спустя, я по-прежнему черпаю многое из музыки. Мой стиль глубоко пронизан рифмами Чарли Паркера и ритмом прозы Ф. Скотта Фицджеральда. И я по-прежнему черпаю новое в своей литературе в музыке Майлза Дэвиса.

Для меня литература — это прежде всего повествование о подлинном смысле вещей и явлений.

Когда я пишу роман, у меня всегда в душе живёт образ яйца, которое разбивается о высокую прочную стену. «Стеной» могут быть танки, ракеты, фосфорные бомбы. А «яйцо» — это всегда невооружённые люди, их подавляют, их расстреливают. Я в этой схватке всегда на стороне яйца. Есть ли прок в писателях, которые стоят на стороне стены?

Будешь читать то же, что и остальные — начнёшь думать, как все.

Язык, на котором мы говорим, формирует нас как людей. 

Я не религиозен. Я верю только в воображение. И что существует не только эта реальность. Настоящий мир и тот другой, нереальный мир существуют одновременно. Они оба очень тесно связаны и зависят друг от друга. Иногда бывает, что они смешиваются. И если я этого сильно захочу, если достаточно сконцентрируюсь, то могу переходить на другую сторону и возвращаться обратно.

Когда я пишу, я просыпаюсь рано утром и включаю виниловую пластинку. Не очень громко. Через 10 или 15 минут я забываю о музыке и просто концентрируюсь на том, что я пишу.

Я живу под барабанную дробь повседневных вещей: стираю, готовлю, глажу. Мне нравится всё это делать, это здорово освобождает голову от мыслей. Только когда я пуст, я способен производить что-то.

Мой стиль — это мои солнцезащитные очки: сквозь эти стекла я постигаю мир.

Одно из моих главных удовольствий — писать и в процессе написания узнавать, что случилось дальше. Без этого удовольствия писательство не имело бы смысла.

Писательство позволяет мне совершать прогулки в своем подсознании; и этот процесс я использую для создания историй. Это самое увлекательное из всего, чем я когда-либо занимался. В моём случае рассказывать хорошую историю — это всё равно что брести по улице. Я люблю эту улицу. И, гуляя по ней, всё вокруг замечаю, слышу, вдыхаю её запахи. Когда так делаешь, мир начинает меняться. Всё начинаешь испытывать по-новому — свет, звуки, эмоции. Во что такое писательство для меня.

Мне нравится вставлять в книги то, что не имеет никакого отношения к остальному. Если в произведении будет лишь то, что «относится к делу», там станет тесно и душно. А если вводишь одно за другим то, что вроде бы и постороннее, создаётся впечатление дуновения свежего ветра.

Работа романиста — и вообще человека искусства — зависит от того, что находится в его сознании. Насколько глубоко он может туда забраться? Конечно, мало просто вытащить что‑то из глубины, необходимо вернуться на землю и обернуть это в действующую форму.

Я не в состоянии заставить читателя думать так, как мне, может, хотелось бы. У меня просто нет права считать, что читатель должен воспринимать мою книгу каким-то образом. Мы находимся на одном уровне, на одной, так сказать, высоте. Из-за того что я писатель, я не могу воспринимать текст «лучше» читателя. Если вы видите текст по-своему, то это ваши личные с текстом отношения, и мне нечего по этому поводу возразить.

Мои персонажи относятся ко мне лишь косвенно. Они появляются в повествовании и потом уже живут сами. Что я хочу сказать: к повествованию, к миру надо относиться нейтрально. Если же станут присутствовать личные мотивы — будь то жена или дети, — ход изложения застопорится. Поэтому следует быть нейтральным, глядеть на всё с беспристрастной позиции, чтобы по возможности не было никакого привкуса собственной жизни. Такую позицию я для себя выбираю, когда пишу.

Возможность писать романы разной формы, разной длины — для меня это большая радость. Я даже думаю, что это, наверное, одна из моих сильных сторон как писателя. Я пишу и короткие рассказы, и длинные истории, близкие к небольшим романам, и огромные длинные романы. Каждое хранилище предназначено для определённого содержимого. Поэтому если говорить о размере… Я не определяю с самого начала, сколько напишу; в зависимости от того, какое содержимое будет наполнять хранилище, его размер определяется сам по себе. А мне просто нужно распихать все идеи, которые у меня есть, по нужным ёмкостям. Если план сработает, остальная часть работы пройдёт естественно и приятно (хотя, конечно, написание романа нельзя назвать простой работой).

Когда я пишу роман, у меня есть правило «десять листов в день». Лист — это формат писчей бумаги, на котором умещаются четыреста иероглифов. Если измерять в экранах моего «Мака», получается два с половиной экрана, но я считаю по старинке в бумажных листах. После десяти листов, даже если хочется продолжать, я останавливаюсь, и наоборот, если идёт как-то не очень — не прерываюсь, пока не напишу все десять, потому что в долгосрочной работе важна регулярность. А если один день ты пишешь километры, а в другой — ни строчки, то какая тут может быть регулярность? Мои десять листов — как карточка учёта рабочего времени, закрыл — и порядок.

У слов есть сила. Но эта сила должна определяться моральной правотой. Нельзя, чтобы слова были сами по себе.

Моя цель — «Братья Карамазовы». Написать что-то подобное — вот пик, вершина. «Карамазовых» я прочёл в возрасте 14-15 лет и с тех пор перечитывал четыре раза. Каждый раз это было прекрасно. В моём представлении это идеальное произведение. От 14 до 20 я читал одну только русскую литературу. Самыми близкими были, безусловно, вещи Достоевского. «Бесы» — очень сильное произведение, но «Карамазовы» непревзойдённы.

Мнение о том, что моя проза «не японская», мне кажется очень поверхностным. Сам я считаю себя японским писателем. Да, поначалу я хотел стать «международным» писателем, но со временем понял, что я — японский писатель, да и не могу быть никем иным. Но даже в начале этого пути мне не хотелось просто огульно копировать западные стили и правила. Я хотел изменить японскую литературу изнутри, а не снаружи. И изобрёл для этого собственные правила.

Мне не очень нравятся произведения, классические по форме, где есть начало, развитие действия и его завершение. Я люблю вещи, в которых не знаешь: где начало, а где конец. Поэтому вывод, результат — я всегда оставляю их открытыми. Как всё будет — это пусть определяет сам читатель, пусть думает над этим.

Когда я заканчиваю писать роман и публикую его, то редко его перечитываю, концентрируясь на следующей работе. Поэтому с течением времени я всё больше забываю подробности сюжета, который написал ранее. Я гораздо лучше помню суть работы и обстоятельства, в которых писал её, но забываю большинство деталей, за исключением самых важных.

Когда я был подростком, то есть, в 1960-е, это была эра идеалистов. Мы верили, что мир сможет стать лучше, если мы постараемся. Сейчас люди в это не верят — и это печально. Говорят, что мои книги странные и таинственные, но за этой таинственностью скрывается мир, который лучше нашего. Так устроены все мои истории: необходимо пройти сквозь тьму, пробираться под землёй, прежде чем выйдешь к свету.

О ЖИЗНИ

Профессия изначально должна быть актом любви. И никак не браком по расчёту.

Самое важное — не то большое, до чего додумались другие, но то маленькое, к чему пришёл ты сам...

Память согревает человека изнутри. И в то же время рвёт его на части.

Зря говорят, что с годами становишься мудрее. Как заметил какой-то русский писатель, это только характер может меняться с возрастом; ограниченность же человека не меняется до самой смерти... Иногда эти русские говорят очень дельные вещи. Не оттого ли, что зимой вообще лучше думается?

Раньше я думал, люди взрослеют год от года, постепенно так... А оказалось — нет. Человек взрослеет мгновенно.

Страдание — личный выбор каждого.

В дороге нужен попутчик, в жизни — сочувствие.

Быть честным друг к другу и хотеть помочь — вот главное.

Часто случается, что именно с пустяка начинаются самые важные в мире вещи.

Если всё будет так, как тебе хочется, то жить станет неинтересно. 

***

Слово Мастеру. Писатели о писательстве — список статей

***