Сумерки

Снова идет снег. Мягкий, пушистый, теплый. Под самую весну.

«Заладил. И кому это интересно? Что и куда у тебя идет?»

Когда нет ветра и сверху, из невидимости, падают мохнатые хлопья. И тишина. Та самая тишина, которая единственная, что может быть и такой полной, и такой теплой, и такой невесомой. Снег, который не слышно. Тишина, которая живет. Небо, которого не видно.

«Лучше бы делом занялся. Что хорошего? Опять холод и гололед, опять каша на тротуарах. Где весна твоя?»

Где? Где найти еще такую красоту в этом мире? Негде.

«Негодяйская пора. И тишина твоя, липкая. И сам ты…»

Самый, самый январь. 

Ровно в такой же день, такой же теплый и пушистый, я стоял  в чужом саду и, высунув язык, ловил снежинки. Теплые и лохматые. Сладкие. Голова немного кружилась от ощущения счастья. Чего-то такого, в общем.  А потом, когда позвали, пошел я домой и старательно отбивал от снега одежду и ботинки и сразу к печке. Греться. И ботинки, и себя. 

От печки шло тепло, внутри плясали крохотные языки пламени, прорываясь из углей и угля, той ночной половинки ведра, что еще долго будет сгорать в этой печи. Отогревшись, поужинав, устроившись в кровати, начинаешь слушать все то, что осталось на улице, в саду, во дворе. Слушать и слышать. Пока мама не придет, чтобы погладить по голове, спинке, растрепать и пригладить волосы. Чуть-чуть поговорить, чтобы тепло впиталось, устроиться подмышкой, как ежик, вздохнуть сладко и хррррррры.

Ежа принесла осенью, поздней и снежной. Был он маленький, размером с мой мизинец, мягкий-мягкий. Вечером в землянке тепло, а к утру бывает и полный дубак. А он – маленький. Мама его всю зиму отогревала под мышкой. А мне не дала. Сказала, ты, когда спишь, как сурок, а когда спишь, как сумасшедший сверчок. Случайно придавишь во сне, - так сказала. А кормить доверила. Из стеклянной пипетки кипяченое молоко. А потом и мякишь хлебный. И рыбу трескает. И мясо. И за мухами охотится. Подпрыгивает, клац, и нет мухи. Но молоко уважает больше. Кота моего гоняет от блюдечка. И от своего, и от кошачьего. Из-под шкафа вылетает и бац. Кот к потолку, рассматривать лампочку единственную, а еж к блюдцу и хырчит возмущенно.

 Так и живем. Только время от времени, мама теперь просыпается от колючек под мышкой. И ведь взрослый уже, а все лезет. И колючки растопыривает, видишь ты. 

Кота тоже маленьким принесли. Кто же знал, что вырастет такой кабан. Как на грудь ляжет, как начнет мыркать, так трясет всего и дышать нечем.

Эти коты растут быстро. Это человек растет медленно, а коты быстро. Раз и большой. Шишку на районе держит. Сначала, конечно, было ему трудно. Он же квартиранский. Его поэтому окрестные коты и в грош не ставили. Дрался и его драли. То ухо, то хвост, то бок, то горло. Приползает и смотрит. «Прости, брат, так уж вышло». Полбока разворочено, кишки наружу, грязный весь. Ничего. Справились. Теперь шишкует. Слышите? За стеной, слышите? Тихо как.

Если прислушаться, то появляется запах розмарина, если приглядеться, появляется редкое ощущение надежности, если вслушаться, то можно услышать все.

А нам скоро переезжать. Отказали нам здесь в землянке. Так и сказали – до весны, а больше не можем. Переедем куда-то. Хорошо бы, куда-то далеко-далеко. За горизонт.