О матюгах-2

Вчера в обсуждении прозвучала верная и правильная мысль: мат в тексте – как точный выстрел. Что, называется, редко, но метко. Именно в этом случае крепкое словцо будет иметь эффект и станет литературным инструментом.

Оно ведь и в жизни так. Человек восклицает «за… шибись», когда чем-то сильно изумлён, «пи… шиздец» - чтобы обозначить, что всё пропало и так далее в таком духе. И мы понимаем: да, эко его пробрало-то! Видать было с чего! И проникаемся его настроем.

Когда же человек просто разговаривает матом – он вызывает неприятие и насмешку. Словом, совершенно другой эффект, чем когда использует бранное выражение точечно и ёмко.

Собственно, в литературе мат должен работать абсолютно так же. Именно это и имелось ввиду, когда я сформулировал, что одной только правды жизни для матюга будет маловато. 

Как с матом обращаются старшие товарищи – известные писатели? Куда они его вставляют, зачем и с какой целью? 

Джордж Мартин, «Песнь льда и пламени», в простонародье «Игра престолов». Во второй книге «Битва королей» Арья с новыми друзьями попадает в плен к Ланнистерам, а точнее к отряду Горы, который охотится за Братством без знамён. С этой целью они разоряют деревни и пытают их жителей, причём, не сколько для информации, сколь удовольствия ради. В общем, классические такие садисты с соответствующими повадками и лексиконом.

Но среди них имеется особый солдат, который сквернословит настолько, что получил прозвище Сраный рот. Самих матов из уст этого солдата я не припомню, может, в том переводе, что я читал, их заменили на обычные бранные выражения, но и не суть. Суть в другом. Вот такой деталью автор добавил жизни эпизодическим персонажам – солдатам-карателям. Это теперь не просто стандартный стереотипный отряд с набором клишированных вояк, которые одинаково матерятся, убивают и мародёрствуют. Через их отношение к чрезмерно матерящемуся товарищу, мы видим, что это живые люди, со своими взглядами на жизнь, привычками и манерами.

Излишне матюгливый боец тут не ради реалистичности. Он тут инструмент, маленькая деталька, чтобы солдатский отряд ожил в читательских глазах. Если бы они там матерились все – эффект был бы существенно слабее. Ну матерятся, ну правда жизни – вроде, да, не придерёшься. Но и в память особо не врежется. Разговаривает матом один, а остальные над ним смеются, и уже вживую слышишь этот гортанный, грубый смех, подколки и подначки. Мат, как инструмент, отработан на 146%.

Юлиан Семёнов, «17 мгновений весны», в миру: «про Штирлица».

Одно из любимых заведений Штирлица – пивнуха «Грубый Готлиб». Потому, что хозяин пивной, Готлиб, бранит, хулит и материт своих посетителей. Самого мата в тексте, по понятным причинам, нет – цензура и всё такое – но достаточно и самого упомянутого факта. Ибо мат тут, классический приём «сочетание несочетаемого». Ведь хозяин-то вроде как наоборот, должен быть с клиентами вежлив, учтив. А он их матом! 

Но в этом и заключается изюминка данной пивнухи. И именно это и привлекает к ней клиентов. Особенно, всяких больших чиновников, офицеров и их жён, которым солёные выражения и откровенные маты Готлиба нравятся больше всего. Любимых клиентов Готлиб матюгает более смачно – это знак 

его уважения и расположения.     

И вот одной этой детальки достаточно, чтоб не выдумывать, чем же так привлекателен для гитлеров данный бар. Автор, вместо что, чтоб вымучивать очередную банальность про свежайшее пиво и ядрёную закуску, просто использовал мат, как инструмент, и не понадобилось сотни других слов. 

Проспер Мериме, «Хроника царствования Карла IX».

- Отец Любен обещал сказать проповедь, какую мы ему присоветуем.
      - Какую угодно, - сказал монах, - но только думайте скорей, черт бы вас подрал! Мне давно пора быть на кафедре.
      - Ах, чума вас возьми, отец Любен! Вы ругаетесь не хуже короля! - вскричал капитан.
      - Бьюсь об заклад, что в проповедь он не вставит ни единого ругательства, - сказал Бевиль.
      - А почему бы и не ругнуться, коли припадет охота? - расхрабрился отец  Любен.
      - Ставлю десять пистолей, что у вас не хватит смелости.
      - Десять пистолей? Я с вами! Ругань в устах проповедника стоит десяти пистолей.
      - Я вам наперед говорю, что я уже выиграл, - молвил отец Любен. - Я начну проповедь с крепкой ругани. Что, господа дворяне? Вы воображаете, что, если у вас на боку рапира, а на шляпе перо, стало быть, вы одни умеете ругаться? Ну нет, это мы еще посмотрим!
      Он вышел из ризницы и мгновение спустя уже очутился на кафедре. Среди собравшихся тотчас воцарилась благоговейная тишина.
      Проповедник пробежал глазами по толпе, теснившейся возле кафедры, - он явно искал того, с кем только что поспорил. Когда же он увидел Бевиля, стоявшего, прислонясь к колонне, прямо против него, то сдвинул брови, упер одну руку в бок и гневно заговорил:
      - Возлюбленные братья мои! Чтоб вас растак и разэтак...
      Изумленный и негодующий шепот прервал проповедника, или, вернее, заполнил паузу, которую тот сделал нарочно.
      - ...не мучили бесы в преисподней, - вдруг елейно загнусил францисканец, - вам ниспослана помощь: это - сила, смерть и кровь господа нашего. Мы спасены и избавлены от ада.
      На сей раз его остановил дружный хохот. Бевиль достал из-за пояса кошелек и в знак проигрыша изо всех сил, чтобы видел проповедник, тряхнул им.

Снова тот же приём, что и выше: сочетание несочетаемого - матерящийся священник. И не просто матерящийся, этим нас не удивишь, сподвижник Робин Гуда… как его там… брат Тук… тоже особо елей не источал устами. Но тут святой отец матерится на спор, да ещё находясь на службе. И возникает живой и любопытный образ. 

Этот отец Любен в дальнейшем спасает от расправы главного героя, не даёт молодым дворянам убить его во время Варфоломеевской ночи. И каким образом ему удаётся убедить убийц не трогать гугенота? Своим положением священника? Банальной проповедью про то, что все мы братия друг другу? Матом? Нет, он там больше не ругается. Убийцы отпускают главного героя потому, что его заступник отец Любен в уважухе среди них. Мат, как инструмент, позволил не только создать автору колоритного персонажа, но и оказал влияние на последующее событие романа. Не говоря уж о том, что с помощью мата Проспер Мериме ещё и сделал в романе маленький комичный аттракцион.

Эдуард Тополь, «Красная площадь».

В пустом и светлом коридоре второго этажа я отчетливо услышал властный грудной голос Надежды Павловны Малениной:

– …Какого х… пропала слышимость?! Гуревич, я тебе руки обломаю! Включай мне звук немедленно!

Так, усмехнулся я, Надя Маленина в своем амплуа. Ей нравилось материться, нравилось щеголять в голубом парадном полковничьем кителе (и он действительно шел к ее голубым глазам, белой коже и русым, с небольшой рыжинкой волосам), но еще больше ей нравилось открыто и громогласно поливать всю нашу систему, коррупцию в министерствах, колхозный строй – все, о чем мы говорим только дома, в кругу очень близких людей, да и то после третьей бутылки водки.

Жена крупного армейского генерала и заместитель начальника ГУБХСС – она могла себе это позволить…

– Ты слышишь, Гуревич? …твою мать! – разносилось по всему коридору.

– Надежда Павловна, я… товарищ полковник, я думал… – послышался чуть искаженный эфиром и явно смущенный голос какого-то Гуревича. – Там ведь и… все-таки дочка Леонида Ильича…

Ого! Дочка Брежнева! Это уже становилось интересно. Я приблизился к полуоткрытой двери и увидел, что это вовсе не кабинет, а зал – точь-в-точь такой же зал, как в Дежурной части Московского уголовного розыска, только с аппаратурой куда поновей: экраны теленаблюдения, установки магнитофонной записи, видеомагнитофоны, пульты дистанционной слежки… Маленина стояла ко мне спиной, напряженно, всей фигурой подавшись к центральному пульту. Рядом с ней стояли три генерала и два полковника, а за пультом, во вращающемся кресле сидел капитан инженерно-технической службы и по бокам от него, у небольших экранов – еще какие-то технические чины.

– Не твое дело, Гуревич, чья там дочка! – остервенело сказала в микрофон Маленина. – Звук! 

Ну, во-первых, матерится тут тётенька женщина. Понимаю, что сегодня этим мало удивишь, но всё-равно уже само по себе пикантно.

Во-вторых, тётенька-полковник матюгается в присутствии руководства – три генерала стоят рядом.

А все вместе они занимаются прослушкой дочери тогдашнего главы государства. 

Можно ли было здесь заменить мат на что-то более лайтовое? Да можно, конечно. Но!

Если уж вставлять мат, то и сцену создавать под это дело термоядерную, а не простой допрос опером бандита и всё в таком духе. 

Во всех четырёх примерах авторы используют мат или матерщинника не просто в погоне за правдой жизни. Это часть продуманной и простроенной композиции, деталь, которая работает на образ, на картинку, как матерное словцо, брошенное, чтобы выразить особо острое чувство. А не поток мата для связки слов, потому, что так реалистично. Мат без причины не пришёлся по нраву даже средневековым карателям Игры престолов, в рядах которых вряд ли были коренные петербуржцы в седьмом поколении.

Положа руку на грудину – продумываете ли вы для своих этих ваших матюгов вот такие сцены и таких персонажей?